АННА - НЮРА \Маленькая повесть\

  В  семнадцать лет  с  Нюрой  случилось   то,   что рано или поздно случается  с каждым -  она  увидела смерть. 
  Её  бабушка всегда с  утра шла сначала доить корову, а потом уже заниматься  другими делами. А Нюре, хоть и не гостье – она уже с зимы тут жила - но всё-таки городской девочке, обычно позволялось немного полежать.  Бабушка приносила чашку парного молока, которое Нюра любила выпить, не  вставая с постели.   Правда, это всегда сопровождалось ворчаньем -  как же не умывшись, не причесавшись …
    Но в тот день никто её не будил, она проснулась сама. А когда вышла во двор и подошла к коровнику, почувствовала неладное. Бабушка лежала у самых дверей , а корова Ромашка стояла рядом и осторожно нюхала её калоши.  
    Так  Нюра осталась  одна. Конечно, первой мыслью было: надо  возвращаться . Но пока  похоронили бабушку, пока пришел ответ отца,   что он никак не может покинуть   часть  раньше, чем через месяц…  Ехать самой? Когда Нюра увидела, с какой готовностью  соседка   Александра  Евдокимовна   согласилась  присмотреть за  Ромашкой,  то  решила, что  никуда   не  поедет,  и  раз  бабушка справлялась  одна,  то  и  она  справится.   Главное --  доить и ухаживать за коровой она в последний год научилась.
     А  потом  началась  война.   И  всё  стало  сразу  очень  непонятно.  Сначала  было  много   шума  и  суеты.  Мужчин  мобилизовали.  Потом  опять  стало  тихо  и  как-то   жутко.  Неясно было,  что  делать.  Кто-то  собирался   и  уезжал,  но  Нюра  опять  осталась.   Просто  бросать  все  и  куда-то  идти  было  страшнее,  чем  оставаться  в  привычном  бабушкином  доме.  
   Через  неделю  пришли немцы.  
   Мимо  дома   долго    ехали  танки,  грузовики  и  шагали  солдаты.  Тогда  Нюра  по-настоящему  испугалась.  Но  в  первый  день  ничего  не  произошло,  а  на  следующее утро,  когда  Нюра  только  встала и едва успела  одеться,  она  услышала  гул  моторов  прямо  под  окном.  С  дороги  во  двор  сворачивал  мотоцикл  с  коляской,  а  следом  небольшой  открытый  автомобиль,  из  него  выскочили  солдаты  и  стали  подходить к  дверям.  Нюра  похолодела :  сейчас  они  войдут  и убьют  её. Зазвучала  немецкая  речь,    послышались  удары.  Нюра  зажмурилась,  у  неё  ослабели  ноги,  она  просто  не  могла  заставить  себя  отпереть  задвижку. Тут  по  двери  ударили  очень  сильно,  и  она  с  треском  открылась.  На  пороге  стоял  солдат,  и  ствол его винтовки   смотрело  прямо  в  нюрино  лицо.  «В  голову, -    подумала  она, -  не  мучиться…»
   Но  вместо  выстрела  раздался  чей-то  смех.
   Она  прикрыла  глаза , и  из-под  ресниц  потекли  слезы.
   Её  обступили,  подтолкнули в плечо.  Она  оказалась  во  дворе.  Подошел  командир,  глядя  в  какую-то  книжку,  спросил  медленно,  с  сильным  акцентом:
   -  Эт-то   фаш   дом?
   Нюра  смотрела  в  его лицо,  почти наполовину  затенённое  козырьком  форменного  кепи,  и  не  могла  понять  вопроса.  Он  повторил еще  медленнее.  Наконец  она  кивнула.
   Последовал еще  один  вопрос:
    --  Кто  тут  ши-фьотт?
    -- Я… ---  выдохнула  она.
   Немец  внимательно  смотрел  на  неё.  Потом  повернулся  и  отдал  приказ.  Высокий  солдат   в  каске  и  с  автоматом,  болтающимся  за  спиной,  вытащил  из  машины  ранец , и  они  вдвоем    вошли  в  дом.  Остальные  автоматчики  разбрелись  по  двору.
    Нюра  побежала  к  Ромашке.  Кажется,  о  ней  забыли,  и  корову,  слава  Богу,  не  трогали.   Она  просидела  до  вечера  в  коровнике,  прислушиваясь  к  чужим  голосам. Было  ясно,  что  офицер и , кажется,  один  солдат  поселились здесь.  «Где  же  мне  теперь  спать? --  думала  Нюра, -- и Ромашка голодная…»  Можно  было  переночевать  на  соломе,  но  без  одеяла  не  заснуть,  холодно.
    Нюра  следила  за  домом.  К  вечеру  стало  тихо,  во  дворе  остался  один  мотоцикл.  Ей  было  безумно  страшно  выходить,  а   как  войти в дом,  где  теперь  чужие  солдаты,  она  даже  боялась  представить.  Но  надо    решаться  пока  светло…
    Она  глубоко  вздохнула  и  осторожно  переступила порожек  коровника. Медленно пересекла  двор, подошла  к  ступенькам  крыльца.  Она  поняла,  что  ни за что не  решится  открыть  дверь  и  войти.  Оставалось  одно --  ждать, пока появится кто-нибудь.  Наконец  дверь  отворилась  и  высокий  солдат  медленно  спустился,  поглядывая  на  неё.  Он  молча  прошёл  мимо  Нюры  и  через  пару  минут  вернулся.
   --  Можно,  я  возьму  одеяло? – проговорила  Нюра  еле  слышно.
   Немец   прошёл   к  дверям, но  потом  остановился,  обернулся  и  что-то  спросил.  Хотя  Нюра  изучала  немецкий  в  школе,  она  ничего  не  поняла.
   -- Мне нужно  одеяло, --- повторила  она  чуть  громче.
   Она  заставила  себя  пойти  следом  за  солдатом.  Стараясь  не поворачиваться  к  нему  спиной,  Нюра  быстро  подошла  к  кровати, сдёрнула  верхнее  байковое  одеяло  и  выбежала.
    В  коровнике  она  устроилась  довольно  удобно  в  углу,  собрав  всю  разбросанную  солому  и,  прикрыв  глаза,  попробовала себя  подбодрить: «Ладно,  не  пропадём!»
    
   Нюру  разбудил громкий  стук  по  стенке. Дрожащими  руками она  приоткрыла  дверь:  вчерашний  солдат,  без  кителя,  в  одной  фуфайке  протягивал  ей  ведро. Надо  было  принести  воды.
    Она  пошла  к колонке.
    Посреди улицы стоял бронетранспортёр, вокруг толпились военные.  Нюра  пробежала мимо  него, не глядя  по сторонам,  быстро  набрала  воды.
    Солдат  перелил  воду в таз  и  внес  в  дом.  Нюра  стояла,  не  зная,  что  делать  дальше. Немец  опять  показался  в  дверях  с  тем же ведром  в  руке и подошёл  к  ней.
    --  Мо-ло-ко, --  произнес  он,  протягивая  ей  посуду.
     Она  слышала,  что  он идёт  за  ней   к  коровнику.  Пока  доила,  он  стоял  в  дверях.  Потом  опять  проводил  её  с  ведром  молока к  дому.  Когда  она  остановилась  у  крыльца  и  поставила  ведро,  он  вдруг  схватил  её  за  талию  и  грубо  притянул  к  себе.
    Нюра  завизжала  резким  и  высоким  голосом,  как  кричат  городские  девчонки,  когда  видят  мышь,  немец выпустил  её,  в  дверях  появился  офицер.  Она  в  ужасе  присела  на  корточки,  обхватив руками  колени  и  зажмурилась,   ожидая  удара  или  пули.
    Она  слышала, как  офицер  спустился  по  ступенькам,  он  что-то  приказал  солдату,  тот  откозырял  и  исчез.
    Нюра  сидела,  втянув  голову  в  плечи,  немец  стоял  над  ней,  когда  она  решилась  приоткрыть  глаза,  увидела  блестящие  черные  носы  его  сапог.  Офицер  что-то  сказал,  слегка  наклонившись и  дотронувшись  до  её  плеча,  потом  повторил     --    Furchte  nicht (Не бойся)   --  и  ушёл  в  дом.

    На  следующее утро высокий солдат  (кажется,  она  слышала,  что  командир  называл  его  Хайнц),  подойдя  к  коровнику,  постучал  в  дверь,  оставил  ведро  и  ушёл.  Нюра  сама  набрала  воды  немцам и себе,  подоила  корову,  принесла к  крыльцу  крынку  с молоком.  Она  хотела  оставить  все   это  на  ступенях  и  уйти,  но  никого  не  было  видно,  стояла  тишина, и  Нюра  замешкалась.
    Вдруг  входная  дверь  распахнулась  и  вчерашний  офицер  оказался  прямо  перед  ней.  Она  застыла,  глядя  ему в лицо.  Худощавый  невысокий  мужчина  не  старше  тридцати  лет,  как ей показалось,  без  кителя,  в  коричневых  подтяжках,  стоял,  держась  за  ручку  двери  и  смотрел  на  неё  в  упор.  Нюра  хотела  поздороваться,  но  губы  пересохли  и  только  беззвучно  шевельнулись.  Немец  перевёл  взгляд   на  ведро  и крынку  молока,  потом  опять  посмотрел  на  неё.  Он  сделал  какое-то  движение  рукой,  отступил  немного  назад.
     --  Komm,  komm  vorbei. (Заходи)
  Нюра , глубоко  и  медленно  вздохнув,  взяла молоко  и  на  ватных  ногах  вошла  в  горницу.
    Она  увидела  разобранную  кровать,  чужие вещи  и  одежду  на  лавке.  Офицер  прошел  перед  ней  вглубь  комнаты,  сел  за  стол,  на  котором  лежала  бумага,  авторучка,  портсигар.  Он  взял  ручку,  чтобы  продолжить  письмо.  Нюра  осторожно  опустила  крынку  на  край  стола.  Он  опять  поднял  голову  и  посмотрел  на  неё.  Она  замерла.
    Он  задумчиво  повертел ручку,  попробовал  улыбнуться.  Она,  помертвев,  отступила  к  двери.
--Wohnst du denn hier wirklich allein?  (Неужели ты живёшь тут одна?)
Нюра  поняла  слово  «алайн» -  одна. Она кивнула, да живу одна.
--Wo ist dein Vater und deine Mutter?  Deine Familie? (Где твои отец и мать, твоя семья?)
-- Бабушка  недавно  умерла…
Он  внимательно  её  разглядывал. Потом  подвинул  ей половинку  от  шоколадной  плитки,  лежавшей  на столе. Нюра  сделала шаг назад.
-- Nimm, es ist fur dich. (Бери, это тебе).
Но  она  покачала  головой,  повернулась  и  быстро  вышла.
     Когда назавтра Нюра опять принесла  молоко, Хайнц  сидел на крыльце.  Она  хотела оставить кувшин на ступеньках, но  солдат велел ей войти.
     Девушка остановилась на пороге и негромко поздоровалась.  Она не сразу увидела  офицера, сначала только его мундир на спинке стула и кобуру на столе.  Немец брился, сидя боком на подоконнике, почти спиной к ней, глядя в зеркало, прикреплённое к оконной раме.   Створки окна были раскрыты, комната наполнена утренним воздухом.
    Нюра замерла, завороженная  пугающим видом  кобуры с торчащей  ручкой пистолета. Немец глянул на нее через зеркало:
    --  Vorbei, furchte nicht. (Входи, не бойся).
    Она обошла стол и поставила молоко на край, подальше от оружия. Шоколадка по-прежнему лежала рядом  с  портсигаром и авторучкой. 
    Нюра  чувствовала,  что  он продолжает за ней  наблюдать.  
--Nimm, es ist  Schokolade. (Ешь, это шоколад).
Нюра посмотрела на немца. Он кончил бриться,  вытер лицо и спрыгнул с подоконника. Прошёлся по комнате,  не  глядя  на  неё,  стал надевать китель.  Неожиданно  осмелев,  она  отломила  от  плитки  кусочек.
Он   застегнул  пуговицы,  поддёрнул полы  и  взял  со  стола  ремень  с  кобурой.
   --  Спасибо,  --  сказала  Нюра.  Она  знала,  как  это  по-немецки,  но  поблагодарила  по - русски.   Он  коротко  взглянул  на  неё,  кивнул  и  отвернулся.
 
  Нюра привыкла  к  новой жизни.  Она  теперь спала в  дровяном сарайчике.  Там было чище и суше, хоть и тесно. Правда, дверь не запиралась, но Нюра  приспособила  щеколду.  Не  очень  надёжно,   подумала  она,  хотя, если  вздумают  ломиться,  всё равно ничего не поможет.
  Впрочем,  её  не  трогали.  Каждое  утро  она  приносила  молоко,  воду,  яйца.  С  офицером,  точнее,  унтер-офицером,  вежливо  здоровалась.
    Однажды  он  спросил,  как  её  зовут.  Она  поняла:
    -- Наме, имя?  Анна, --  и,  запнувшись, -- Нюра...
    --  Anna-Nura? --  переспросил он.
    Он  опять  сидел  на подоконнике,  но  не  брился,  как  в  тот  раз.  Она  вытирала  стол  тряпкой.
  -- Анна  или  Нюра.
  -- Аnna-Nura, --  повторил  он,  улыбаясь  и  слегка  покачивая  ногами, --  Mein  Name  ist  Hunter. (Меня зовут Гюнтер).
   Она  повернулась  в  сторону  выхода,  но он  вытянул  ногу,  преграждая  ей  путь  в  узком  пространстве  между  окном  и  столом.
   Нюра  замерла.  Мужчина в распахнутой  рубахе  сидел  около  неё,  почти  касаясь  её  колена,  она  слышала  его  дыхание,  и,  если бы  повернула  голову,  заглянула  бы  ему  прямо  в  глаза. Но она не  шевелилась,   её почти парализовало страхом или чем-то,  что  она  приняла  за  страх.
    Наконец,  овладев  собой,  она  проговорила:
    --  Пустите,  пожалуйста.
    Он  опустил  ногу,  она  сделала  шаг  к  двери,  опять  остановилась,  обернулась.   И  посмотрела  в  его  лицо  долгим,  внимательным  взглядом.  Он  ответил  ей  серьёзно,  без  улыбки.  Оказалось,  он  моложе,  чем  она  думала,  это  просто  парень,  сказала  себе  Нюра,  просто  парень,  с  которым  можно  сидеть  на   подоконнике...  И  тут  же  одёрнула  себя: - нет,  нельзя!
    Она  пошла  к двери,  ожидая его  шагов  за  спиной,  но  было  тихо.
    Нюра  остановилась,  посмотрела  в  сторону  --  в  углу,  рядом  с  окном  у  бабушки  висела  икона  с  лампадой.  Огонёк  в  ней  погас.
    Она  видела  боковым  зрением,  что Гюнтер  всё  так  же  сидит  на  окне,  но   уже  не  глядя  на  неё,  опустив  голову.  Она  подошла  к  иконе  и  наклонилась  за  бутылочкой  масла  в  тумбочке,  долила  в  лампадку,  но  зажечь  огонь  было  нечем.  Нюра  оглянулась  вокруг,   немец  подошёл  сзади  и  стал  смотреть  на  икону  Богоматери.
  --  Надо  зажечь  огонь, --  сказала  она,  --  фитилёк  погас.
   Он  щелкнул  зажигалкой  и  поднёс  её  к  лампаде.
   Они  стояли  рядом  перед  иконой  и  думали  только  друг  о  друге.  И  когда  он  взял  её  за  плечи,  повернул  к  себе  и  стал  целовать,  она  уже   не  смогла  его  оттолкнуть.

   Нюра сидела  в углу кровати, подобравшись комочком, почти в такой же  позе, как  тогда,  перед  крыльцом, и смотрела  в  окно,  светлевшее  посреди  сумеречной  комнаты. Странное  ощущение  сладостной  тревоги  и  одновременно  умиротворения  владело  ею. Недавние  боль  и  стыд  исчезли бесследно.  «Как же  теперь, - думала Нюра, --  как же  теперь  всё  будет…»  Не  хотелось  шевелиться,  понадобилось  даже  некоторое  усилие,  чтобы  перевести  взгляд  с  окна на  человека,  лежавшего  рядом.   Только  что  они  были  близки,  близки  как  муж  и жена,  но  теперь,  разглядывая  его,  она  подумала,  что  мужчина  рядом  --  совершенно  назнакомый,  чужой,  во  вражеской  форме...   Он  только показался  ей  обычным  парнем,  но  всё  в  нем  было  не  такое,  как  в  окружавших  её  местных  ребятах.  Слишком  аккуратная  стрижка,  слишком  выбритое  лицо,  незнакомая  одежда,  непонятный  язык.  Он  лежал  сейчас,  прикрыв  глаза  согнутой  в  локте  рукой,  но  что  он  сделает  через  мгновение,  когда  встанет --  крикнет  на  неё,  выгонит,   рассмеётся...  
   Нюре  захотелось  подняться,  но  она  не  могла решиться  переступить  через  немца.  Наконец  он  пошевелился  и  открыл  глаза,  сел  на  кровати,  натянул  брюки.  Достал  портсигар,  открыл  его  и,  взглянув  на  Нюру,  протянул  ей  сигареты.  Она  мотнула  головой  и  стала  торопливо  одеваться.  Он  смотрел  на  неё  не  вставая,  снизу  вверх,  потом  вдруг  поймал  её  руку   и  притянул  к  себе.  Она  вздрогнула.
  -- Пусти,  я  пойду.
   Нюре  пришло  в  голову,  что  кто-нибудь  из  солдат  может  войти  в  любую  минуту.  Но  он  не  отпускал,  глядя  в  глаза  и  словно  ожидая  от  неё  чего-то.  Только  когда  она  слегка  надавила  ему  на  плечи,  он  разжал  руки.

  Жизнь  у  Нюры  изменилась  мало. Она  заходила в  избу  по  утрам  с едой,    варила  картошку  или курицу. Хайнца  она  больше  не  боялась,  но  Гюнтер  (офицер --  называла  она  его  про  себя),  он  притягивал  её  и  одновременно  внушал  напряжённую  наэлектризованность,  которую  она  ощущала  как  страх.  В  форме  он  казался  более  взрослым,  чужим, непроницаемым..  
  Она  разглядывала  его  украдкой,  когда  он  стоял  у  зеркала и приглаживал  волосы.  Гюнтер  перехватил её  взгляд,  неожиданно  подмигнул  по-мальчишески,  надел  фуражку. У  неё  сжалось  сердце  и  она  заставила  себя  опустить  глаза.  Близости  между  ними  больше  ни  разу  не  было. Немцы  теперь  каждый день куда-то  уезжали.
    Между   тем  стали  появляться  тревожные  слухи,  шептались  о  расстрелах  и  виселицах,  говорили,  что  увозят  молодёжь  в  Германию.
    Однажды  холодным  августовским  утром  на  рассвете,  выйдя  из  коровника,  Нюра  увидела  Хайнца  в  шинели  у  мотоцикла,  Гюнтер  стоял  в  дверях,  он  подозвал  её:
   --  Anna-Nura! 
Завёл  в  комнату,  достал  разговорник и  стал  листать  его.  Сказал  чётко:
   -- Бить ф доме,  не  ви-хо-дить.
   Посмотрел  на  неё  требовательно:
    -- По-нят-но?
   Она  кивнула.  Он  взял  её  за  руку  выше  локтя  и  повторил:
   --  Не  вихо-дить!  Bitte!
   Она  послушалась  и  весь  день  просидела  в  комнате, задав только Ромашке сена и покормив кур.  Правда,  было  тихо,  лишь  однажды  до  неё  донеслись  звуки  выстрелов  и  мимо  проехало  несколько  грузовиков. Потом  пошёл  дождь.
   Немцы  вернулись  уже  в  темноте,  мокрые  и  грязные.  Когда  Гюнтер  появился  в  дверях,  Нюра  посмотрела  ему  в  лицо  и  тут же  опустила  глаза.  Стараясь  скрыть  дрожь  в  руках,  суетливо  полезла  за  горячей  водой,  наполнила  ушат.
  Офицер  расстегнул  шинель  и  опустился  на  лавку  у  двери, казалось,  он  не  заметил  девушку.  Потом  стянул  с  себя  мокрую  верхнюю  одежду,  пошёл  к  кровати.  Нюре  было  страшно,  но  она  не  уходила.  Гюнтер  сидел,  прислонившись  к  коврику  на  стене,  глядя  перед  собой  остановившимся  стекляным  взглядом. А  Нюра  стояла  над  ним, словно заражённая этой оцепенелостью.  Но всё-таки она встряхнулась и стала соображать,  что  делать...   Она  оглянулась  вокруг, подошла  к  его     брошенной  шинели  и  полезла  в  карман,  (немец даже не шевельнулся), вытащила  то,  что ей было нужно --  разговорник, начала листать.  На  каждой   странице  были  два  столбика  слов --  немецкие  и  рядом  русские  тоже  немецкими  буквами.  Она  нашла то,  что  искала.
           Нюра  протянула   Гюнтеру  раскрытую  книжку  и  приложила  палец  к  найденному  слову.  Он  прочёл  его,  поднял  на  неё  взгляд:
-- Nein,  wir  standen in  der  Umkettung. (Нет, мы стояли в оцеплении).
Он  смотрел  в  её  лицо ,  и  она  с  ужасом   ждала, что  сейчас он  ударит,  или  закричит,  или  заплачет.
--  In der  Umkettung, --  повторил  он.  Он  начал    расстёгивать  верхние  пуговицы  кителя,  но  рука  его   опустилась,  он  наклонился вперёд, как-то странно качнувшись. Нюра попятилась. И она опять преодолела порыв убежать.
   Нюра   придвинула  табурет  к  полкам  рядом  с кроватью,  потянулась  и  достала  с  самого  верха  свёрток из пожелтевшей газеты.  Развернула  полбутылки  самогона,  поставила  на  стол,  принесла  стакан.  Гюнтер  бросил  взгляд  на  бутылку,  с  силой,  обеими  руками  потёр  лицо,  размазывая  по  нему  грязь.  Налил  себе,  выпил   большой  глоток  и  закашляляся  сильно,  едва  не  до  рвоты.  Нюра  побежала  за  водой,  напоила  его,  села  рядом,  дотронулась до плеча:
   --  Тише,  тише,  сейчас полегчает,   тебе  надо  поспать...
   Он  наконец  снял  ремень  с  кобурой,  бросил  на  пол,  лёг,  свернулся,  не  выпуская  её  руки.  Она  осталась сидеть  на  полу  у  кровати,  глядя  на  его  запачканный  грязью  висок  и  край  уха.   «Я  не  могу  его  ненавидеть,  не  могу, не  знаю,  что  он  сделал  или  не  сделал,  и  не  хочу  знать...  Плевать,  плевать  на  всё...»  Она  прислонилась  лбом  к  его  руке.  Несмотря  на  тревогу  и  бессонницу,  она  чувствовала  себя  болезненно,  недопустимо,  незаконно  счастливой.  Этот  мужчина  с  его  запахом  табака  и  одеколона,  который  даже  сейчас  ощущался,  несмотря  на   грязь,  этот  мужчина  в  чужой  форме,  слишком  аккуратный   и  пугающе  вежливый...  Это  был  её  мужчина.  «Мой, --  прошептала  она,  --  плевать  на  всё,  мой!»
   --  Du  schlafst  nicht  wegen  meiner,  meinе  klein? --  он  подвинулся, --  lege    dich     nebenan. (Ты не спишь из-за меня, меленькая моя, ложись рядом).
  Она  прижалась  к  нему  и  вдруг  разрыдалась ,  а  он  стал  гладить  её  волосы  и      говорить  что-то  тихим  голосом,  успокаивая  её  и  себя,  пока  она  не  заснула.