Старые дворики нашего детства

Посмотрела утром оную короткометражку и фыркнула, как обиженная лошадь. Двор не понравился! 

Мой двор был лучше, волшебнее, в нем творилась веселая кутерьма и кипела жизнь - детская и взрослая. Тайно куривших пацанов ловили возмущенные отцы, заботливые мамочки пасли цветы и малышню в палисадниках, под огромными тополями назначались первые свидания... Бдительные старушки, не смыкая усталых очей, наблюдали жизнь дома, делясь версиями и оргвыводами...

Была и домомучительница, как же без нее! Древняя и вредная Звергздыньша, занесенная в Сибирь суровым репрессивным ветром из далекой Прибалтики. Звергздыньша развлекалась по крупному - летом втихаря пилила веревки с бельем, наслаждаясь ужасом старательных прачек, зимой выходила на ночную охоту, выливая на любимую нашу, всем двором заливаемую, горку содержимое своей ночной вазы, благоухавшей отнюдь не цветами. Зловредную старуху тем не менее ревностно охраняли взрослые и ответные пакости пресекались сурово и беспощадно. Двор был с характером и своей историей, чужие там не ходили, а свой своему - поневоле брат...

Он был живой  веселый, суматошный и песенный, двор моего детства, в нем хорошо мастерились "секретики", легко взлетали в небо самодельные качели, в нем был самый вкусный в мире, один на всех, винегрет, поедаемый на деревянном столе из глубоких эмалированных мисок с цветочком в дни всенародных праздников...

Может быть, этот разноцветный винегретовый двор и есть та самая родина, которую любишь без всяких призывов и плакатов? Просто любишь и помнишь, как помнишь собственное детство, папу и маму, звук радиолы из открытого окна, теплый запах тополиных листьев и огромную интересную жизнь, которая у тебя обязательно будет... 

Ближе к вечеру сунула нос в любимого Бориса Рыжего и вот что обнаружила - нечитанное прежде, но так к настроению подходящее, что просто поразилась, как же чутко иногда мир откликается на наши мысли!

Двенадцать лет. Штаны вельвет. Серега Жилин слез с забора и, сквернословя на чем свет, сказал событие. Ах, Лора. Приехала. Цвела сирень. В лицо черемуха дышала. И дольше века длился день. Ах Лора, ты существовала в башке моей давным-давно. Какое сладкое мученье играть в футбол, ходить в кино, но всюду чувствовать движенье иных, неведомых планет, они столкнулись волей бога: с забора Жилин слез Серега, и ты приехала, мой свет.

Кинотеатр: "Пираты двадцатого века". "Буратино" с "Дюшесом". Местная братва у "Соки-Воды" магазина. А вот и я в трико среди ребят - Семеныч, Леха, Дюха - рукой с наколкой "ЛЕБЕДИ" вяло почесываю брюхо. Мне сорок с лихуем. Обилен, ворс на груди моей растет. А вот Сергей Петрович Жилин под ручку с Лорою идет - начальник ЖКО, к примеру, и музработник в детсаду. Когда мы с Лорой шли по скверу и целовались на ходу, явилось мне виденье это, а через три-четыре дня - гусара, мальчика, поэта - ты, Лора, бросила меня.

Прощай же, детство. То, что было, не повторится никогда. "Нева", что вставлена в перила, не более моя беда. Сперва мычишь: кто эта сука? Но ясноокая печаль сменяет злость, бинтует руку. И ничего уже не жаль. Так над коробкою трубач с надменной внешностью бродяги, с трубою утонув во мраке, трубит для осени и звезд. И выпуклый бродячий пес ему бездарно подвывает. И дождь мелодию ломает.