Встреча

Что-то произошло, случилось - мгновенно и вдруг. Сердце ёкнуло, ухнуло, стало падать вниз, к кишкам, потом нехотя вернулось на место, но билось сильно и часто. Мир вокруг стал совершенно другим: вместо одиночества у речки с рощицей, мирных сельских видов – городской несовременный пейзаж, гудки машин и трамвайные звоны, прохожие, идущие мимо и бросающие на меня косые взгляды. Чего они косятся? Что со мной не так? Одежда моя на мне – куртка, рубашка, брюки, кеды…. А вот они одеты по старинке: в довоенные какие-то пальто и плащи, старомодные шляпы, картузы, шляпки, береты и платки у молодых женщин, завязанные концами назад. Вдали маячит фигурка милиционера-регулировщика – белый верх, галифе и сапоги…
​
Я что – заснул наяву, что ли? Как это у Пушкина: «Люблю летать, заснувши наяву, в Коломну, к Покрову…». Явно не Коломна; место чем-то знакомо, где-то раньше я его уже видел. Но где, когда? Вот этот четырёхэтажный дом – я его точно видел раньше!
Так, моя сумка с сигаретами, мобильником и прочим при мне, через плечо, да ещё в ладони этот самый шар…
​
Похожий на апельсин средних размеров, такого же цвета, лежавший в траве, он минуту назад привлёк моё внимание. Но когда оказался в ладонях, его поверхность изменила окраску, стала переливаться - нет, не всеми цветами радуги, а, наверно, десятками цветов, по ней бежали огоньки, волнистые линии, скручиваясь в спирали. Я заворожённо уставился на них, повертел шар и разглядел зелёный выступ, похожий на кнопку. Ни о чём не думая, машинально нажал на него… 
​
Был день моего рождения, на этот раз 8 апреля ко мне припожаловали мои тридцать шесть, решил я этим солнечным весенним утром немного пообщаться с природой. И вот на тебе! Что ж это получается? – в другое время и в другое место переместился? Кстати, шар перестал таинственно переливаться, лишь неярко светилась утопленная зелёная кнопка. Недолго думая, сунул его в карман. Пересохло в горле, волной по телу пробежала нервная дрожь…. 
​ 
И что мне теперь делать? Спрашивать у прохожих, где я и который век на дворе? Век-то, судя по всему, двадцатый. И вроде весна. Но вопросы задавать не хочется: могут пальцем у виска покрутить или шарахнуться от меня. Достал пачку сигарет, жадно затянулся в раздумьях. Позвонить по мобильнику? Авось кто ответит? Позвонил: как и следовало ожидать – мёртвое молчание. Но всё же: вот этот дом, этот двор - где я их видел, чёрт возьми?! Вспомнил! – это же тот самый дом в Лубянском проезде, в котором на четвёртом этаже в своей «комнате-лодочке» жил Маяковский! На прошлой неделе я видел фотографию, когда гуглил в интернете картинки старой Москвы. Нет, ну как бы узнать и у кого - который год?
​
Ладно, спрошу у первого встречного. Вон у того спешащего симпатичного вьюноши в полосатой футболке с длинными рукавами (весьма легкомысленно одетого для такой прохладной погоды). Уже и рот было открыл, чтоб его окликнуть, но краем глаза заметил метрах в двадцати знакомую высокую фигуру. Стоп!! Человек приближался ко мне и чем ближе подходил, тем я всё отчётливее (внутренне ужасаясь и восторгаясь) сознавал, что это… сам Маяковский!!! Ущипнул себя на всякий случай – не помогло. Сглотнул слюну и когда поэт почти поравнялся со мной, явно направляясь к подъездной двери, почти крикнул: - Владимир Владимирович, подождите!
​
Маяковский медленно и неохотно развернулся в мою сторону, исподлобья взглянул и как-то устало и не очень приветливо произнёс: - Что Вам угодно?
- Здравствуйте, Владим Владимыч, очень прошу! – уделите мне несколько минут, мне просто не к кому больше обратиться!
-Слушаю.
- Со мной случилась странная история. Просто фантастическая! Но Вы взгляните внимательно на меня, посмотрите мне в глаза: похож я на сумасшедшего? Или на пьяного? 
​
Сделав небольшую, в несколько секунд, паузу, я снова зачастил: 
- Владим Владимыч, не собираюсь вешать на Вас свои проблемы и отнимать у Вас Ваше драгоценное время. И Вам будет трудно поверить в то, о чём я скажу. Тем не менее, это правда, пусть и невероятная. Если я Вас сейчас вижу и с Вами разговариваю, значит, я очутился в конце двадцатых годов. Или в тридцатом. Верно?
​
Поэт во время этой моей тирады пристально в меня вглядывался, в его хмуром лице отобразилось любопытство: - Вы явно не пьяны. Насчёт сумасшествия ничего сказать не могу, не психиатр. А год сейчас действительно тридцатый, восьмое апреля. И что? Почему Вы этого не знаете?
​
Мгновенно приняв решение, я лихорадочно достал из сумки красную пачку сигарет и протянул её поэту: - Как у Вас со зрением, мелкий шрифт можете прочесть? Почитайте, что на пачке написано! Особенно на торце!
​
Он не очень уверенно взял «Святого Георгия» в широкую ладонь, поднёс к глазам и стал рассматривать. Наверняка и читал. На пачке красовались всякие надписи типа минздравовских предупреждений, но главное было на торце. Маяковский вгляделся в мелкие эти цифры: - Что это значит – 26-00 Р. 02 2014?
​
- Это значит, что пачка сигарет стоит 26 рублей. А произведены они в феврале 2014 года.
В воздухе повисла довольно продолжительная пауза. Пока Маяковский молчал, я быстренько достал зажигалку, протянул ему сигарету:
-Закурите. Владим Владимыч! Этой вот жёлтой стороной в рот, это специальный фильтр, такие ещё не скоро появятся! 
​
Отказываться он не стал, лишь несколько недоверчиво повертел сигарету в пальцах. Я чиркнул зажигалкой, поэт пару раз затянулся, звучно кашлянул, взял у меня зажигалку, принялся и её внимательно разглядывать, поворачивая так и сяк.

 
-Вот здесь надо нажимать, чтобы огонёк появился, - проделал я нехитрую манипуляцию, которую он повторил вслед за мной и хмыкнул. Снова помолчал, а потом повелительно изрёк: - Вот что. Пошли-ка ко мне. Поговорим у меня,
а не здесь, на улице. Как Вас звать? 
-Андреем.
Отчество я называть не стал, хотя мы с ним и были ровесниками, ведь и ему было тридцать шесть, но внутренне я ощущал его гораздо старше.
​
Зашагал вслед за ним, вошли в подъезд, поднялись на четвёртый этаж, после парадной двери очутились в маленькой передней, затем в первой комнате по левой стороне.
Действительно «лодочка»! – не больше 10-12 квадратных метров. Маленький стол с пепельницей посередине, бюро красного дерева, в углу притулился небольшой книжный шкаф, на белой стене - вырезанная из журнала и прикрепленная кнопкой фотография Ленина, старый диван... 
​ 
Маяковский показал жестом на стул возле стола, сам встал спиной к почерневшему камину, положив локти на каминную полку и скрестив ноги: - Ну, рассказывайте, Андрей, раз Вы из будущего – что там и как? В двадцать первом вашем веке?- спросил он слегка насмешливо.
​
Тут опять наступила продолжительная пауза, уже из-за меня, суматошно соображавшего, что же именно ему рассказать? Не могу же поэту революции всю правду-матку поведать! И молнией мелькнула мысль: если сегодня 8 апреля 1930 года, то до самоубийства остаётся всего шесть дней!
-Ну, чего молчите, я жду! Начинайте!
​
-Владимир Владимирович, рассказ может долгим получиться. Давайте я вкратце перескажу основное. А появятся вопросы – постараюсь ответить. Хотя далеко не всё детально знаю.
И я начал медленно, подбирая слова, говорить. О том, что Советская власть будет укрепляться, о коллективизации и индустриализации (в общих чертах).
- И будет, увы, большая, тяжелейшая война…
-Когда начнётся, с кем будем воевать, с немцами? – перебил Маяковский, в эти минуты закуривший папиросу.
​
- Да. С фашистами немецкими. Начнётся 22 июня 1941 года. И несколько лет будет длиться. У нас будут страшные миллионные потери, разрушенные города и сёла. Но мы всё равно победим и войну завершим в Берлине.
И неожиданно для себя горячо воскликнул: - Владим Владимыч, дорогой, хотя бы за год до её начала предупредите Советское правительство, раз уж мы сейчас встретились! Дайте знать Сталину! Чтоб наши лучше подготовились!
​
Поэт перекатил из угла в угол рта папиросу, помолчал и спросил:
-А как там, в будущем, с поэзией? С литературой и искусством вообще? Много появилось сильных поэтов?
​
- С поэзией всё нормально, хотя равных Вам по мощи таланта не появилось, но это лишь моё личное мнение. Вас в будущем помнят. Памятники и музеи Вашего имени есть, хоть Вам и «наплевать на бронзы многопудье». Кино стало совсем другим, цветным и стереоскопичным, много отличных фильмов сделано. Да что кино! Театры полны, музеи, библиотеки, выставки всякие…. А города раздались вширь и вверх. Почти как в Америке. Транспорт стал другим – самолёты и поезда, корабли и автомобили. И после войны с фашистами мировая система социализма появилась – десятки стран…
​
Я почувствовал возросший интерес поэта, настроение его явно улучшилось. Но как ему сказать, чтоб он не стрелялся? Чтобы поберёг себя для будущего? Чтобы освободился от бриковской кабалы?! Вспомнилось смеляковское: «Ты б гудел, как трёхтрубный крейсер, в нашем общем многоголосье, но они тебя доконали, эти лили и эти оси…».
Но какое я имею право лезть ему в мятущуюся кровоточащую душу? И помогут ли мои слова, даже самые верные и тактичные?
​
-Знаете, опять же это моё личное мнение, но зря Вы выбрасываете в корзину такие великолепные строфы, как, например, вот эту: «Я хочу быть понят моею страной. А не буду понят – что ж – по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь…». Это же гениальная лирика, а не какие-то розовые сопли! И второе вступление «Во весь голос», которое сейчас пишите, – это просто потрясающая вещь! Ни о какой амортизации сердца и души даже не заикайтесь! Вы ещё столько всего выдающегося напишете, Владим Владимыч! - горячо уверил я поэта. - И не обращайте внимания на травлю литературных мосек, всех этих сосновских и коганов! Они канут в небытие, а Ваше творчество навсегда останется в истории литературы!
​
В это время в кармане моих брюк что-то тихо загудело. Я достал тот самый шар, который снова как будто ожил, снова на его поверхности мелькали, сменяя друг друга, десятки цветов, а кнопка была уже не зелёной, а красной. Но по-прежнему утопленной внутрь. 
-И ещё вот что хочу Вам сказать, Владимир Владимирович,… - начал было я, но в этот миг кнопка шара, выложенного мной на стол, налилась ярким багровым цветом, выскочила вверх и…
​
И всё исчезло – Маяковский, комната-лодочка…. Вновь я очутился на той самой лужайке на краю леска у реки, среди знакомых с детства окрестностей, вдали на возвышенности виднелись наши городские кварталы. А шара не было. Как будто его вообще не существовало.
​
В общем, побыв минут пять в некоем оцепенении, поспешил я домой. В квартире тут же потянулся к книжной полке, достал красный том Маяковского, быстро пролистал страницы в поисках его биографии. Нашёл. Дата смерти – 14 апреля 1930 года…
​
Сильно я в тот вечер напился…