Снобизм - психологическая основа либерализма. (начало)

Александр Круглов (Абелев).

Определение снобизма 

Начну с определения приблизительного.

Снобизм – это подчеркнутая гордость своей принадлежностью к некоему, формально или неформально определенному кругу общества, воспринимаемому как особый и лучший («элитарный»), и ревниво блюдущему свою чистоту (несмешиваемость с окружающим миром).

Вообще, если не считать, что гордость – порок (это вопрос тонкий, ведь гордость будто бы еще не чванство), а также допустить вполне возможное, что некий круг действительно составили какие-то исключительно талантливые или достойные в чем-то люди (почему нет?), то и не поймешь из этого определения, почему слово снобизм носит столь однозначно негативный смысл. А существование журнала с именованием «Сноб» (факт, я имею в виду это наименование, столь же отвратительный, сколь и примечательный) – и вовсе меняет знаки, с отрицательного на положительный.

Главное зло снобизма даже не в том, или не только в том, что «круг достойных» должен, в целях поддержания своей чистоты, не подпускать к себе посторонних и тем самым недостойных, осуществлять на всех уровнях фейсконтроль, а это обязательно сопряжено с известными гадкими качествами в самих достойных.

Настоящее дело в следующем. «Круг», поскольку это круг определен не по формальным признакам (то есть не вроде Академии наук или не дворянский) – это определенный набор установок: ценностей, мнений, вкусов. Зло начинается уже тут – с самого начала. Как только возникает в людях гордость принадлежностью к подобному кругу, так и кружковые предпочтения становятся для них – в первую очередь – признаками их самоидентификации, знаками различия, элементами особого стиля, по которым сноб опознает уважаемых и редких «своих» в море презираемых чужих. А вместе с тем эти предпочтения перестают быть делом их собственного разума, личной совести и индивидуальных предрасположений. Все умственные и нравственные способности сноба пойдут на то, чтобы, в случае необходимости, защитить общие кругу сакральные установки, как дело чести, но не на то, чтобы признать факты или уяснить себе свое собственное мнение. Всякая групповая спесь неминуемо придет к фальши, поскольку истина – одна на всех. То есть мы видим потерю ума, совести и искренности, и причем, совершенно и в строгом смысле по фарисейски, воспринимаемые самим снобом именно как высшие духовные проявления. За коллективной спесью (гордостью это уже не назовешь) следуют, таким образом, настоящие догматизм и лицемерие. Эти дурные свойства прямо-таки востребованы снобизмом, даже если они как будто и не были востребованы самими ценностями, мнениями и вкусами духовных зачинателей «круга».

Так что снобизм – если быть точным – это спесь принадлежащих к какому-то замкнутому кругу, воспринимаемому ими как особо достойный и оберегаемому от внедрения посторонних, общие ценности, мнения и (или) вкусы которого становятся уже внешними признаками их самоидентификации, общим знаковым стилем поведения, и соответственно подменяют в каждом из них собственные ум, совесть и вкус, т.е. повергают в характерные (спесивые) ложь, фальшь и манерность. Это настоянные на коллективной спеси, и выработавшие свой узнаваемый стиль, догматизм и лицемерие.

Необходимое примечание. – Во времена массовой информированности, реальный узкий круг пишущих и вещающих снобов (а другие не столь заметны) превращается в широкий, или точнее дисперсный виртуальный, снобистские установки перенимаются и тиражируются желающими того подражателями. Сладость снобизма теперь может вкусить в какой-то мере всякий и каждый, кого природа снабдила соответствующей страстишкой – достаточно знать, например, к какой радиоволне подстроиться. «Фейсконтроль» – экстаз снобизма; а тут каждый может, с одной стороны, его избежать, с другой – даже и в какой-то мере практиковать самому. Ибо, если в реальный салон «пущать» кого попало ни возможности, ни желания у «допущенных» нет, то в виртуальный – есть и возможность, и желание (это – «рейтинги»). В общем, снобизм, как это ни удивительно звучит, стал достоянием улицы. Не думаю, конечно, чтобы снобы «с улицы» пользовались реальным уважением у тех, которые прямо в эфирах называют друг друга на ты и по уменьшительным именам, обнаруживая невзначай личное знакомство; но это для широких масс и не важно. В принципе, это ничего не меняет и для понимания самого явления снобизма – в тех и других он один и тот же. Подражатели, как известно, пересаливают, но и оригиналы, если хоть кого-нибудь в этой среде можно назвать оригиналом, «солят» достаточно круто – этого требуют public relations, иначе бы публика о них и не ведала. Копии, встречаемые на каждом шагу, стоят образца.

Немного этимологии 

Сообщают, что жил в Англии некий Сноб, постоянный член и большой ревнитель определенного клуба. В этом человеке гордое чувство принадлежности к определенному замкнутому кругу (клубу) развилось до такой степени, что сама его фамилия стала именем нарицательным.

В Википедии об этом Снобе ничего нет. Там пишут, в числе прочего, что слово происходит из студенческого жаргона и обозначает, напротив, что-то вроде студента-разночинца в закрытом престижном колледже – неблагородного происхождения, что записывалось как s. nob. (sine nobilitate). Видимо, таковой слишком желал выглядеть благородным, в среде более счастливых в этом смысле товарищей, и в этом желании перебарщивал – как именно сноб.

То и другое объяснение мне кажется вполне отражающим суть этой психологии.

Снобизм, стиль, comme il faut 

Говоря о стиле, я имею в виду, конечно, подлинный смысл этого слова – примерно «узнаваемая и распространенная в каком-то круге манера», «определенная система способов самовыражения художника или вообще поведения, пригодная для перенимания и получившая большее или меньшее распространение» (а не тот уж совсем глупый смысл, который ему придали в последние пару десятилетий в широком обиходе, нечто среднее между «красота» и «шик»). –

Итак, главная внешняя примета сноба – стиль. Стиль, вроде погон на кителе – это видимый знак различия (отличия от прочих смертных). Так как именно само это отличие и составляет торжество сноба, то и идеологические установки круга (ценности, мнения, вкусы) суть у сноба скорее элементы стиля, чем нечто важное само по себе. Стиль в снобизме поглощает его идеологию в т.ч. потому, что все формулы этой идеологии не могут пересматриваться или корректироваться членами высокого сообщества, а потому и становятся делом эстетического чутья или нюха, делом формы. То есть полная вписанность в стиль – характерный пустопорожний эстетизм – «не важно, что, а важно, как» (или точнее: «не важно, почему и зачем, а важно, что и как») – это, на самом-то деле, есть и главная внутренняя примета сноба, его духовная конституция. Сказанное, для понимания снобизма, есть момент очень важный, и к нему в предлагаемых заметках придется еще не раз возвращаться.

Великосветский стиль (снобов по рождению) – исторически носит название «comme il faut». «Как надо», безо всяких «зачем» и «почему». (Потому и так трудно это перевести, как это заметил еще Пушкин, что не видно: кому, собственно, надо?)

В пору своего становления, Толстой пережил полосу «comme il faut», о чем оставил гениальный отчет в повести «Юность».

«Я не уважал бы ни знаменитого артиста, ни ученого, ни благодетеля рода человеческого, если бы он не был comme il faut»…

То есть – заметьте! – сам Толстой уже в ту самую пору своего юношеского заблуждения фактически отдавал себе отчет в том, что промахи относительно comme il faut, например неверное «отношение сапог к панталонам», неумелое «танцеванье» или даже дурной французский выговор, отнюдь не исключают возможности для человека быть умным и талантливым, и даже, ни больше ни меньше, как быть благодетелем рода человеческого. В чем же тогда заключается достоинство самого comme il faut?

Только в одном. Должный (comme il faut) стиль – это униформа, опознавательная примета аристократического круга. Характерно, что в стиль comme il faut во времена Толстого входило «постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки». Презрительная скука прямо указывает на то, без ненужных слов, что демонстрирующий ее опустился до данного окружения только по не зависящей от него досадной необходимости, что окружающий мир его недостоин. Достойны в какой-то мере те, раз уж наш сноб их не избегает, кто вместе с ним изображают эту презрительную скуку. В данном случае, речь о снобе-аристократе, которому не обязательно было зарекомендовывать свое превосходство над остальным человечеством ни трудами, ни талантами, ни добродетелями. Эти свойства – суть свойства тех, кто по рождению должен прислуживать, важные как таковые (так сказать, при подборе персонала), но одновременно вполне презираемые. Крепостной зодчий мог весьма цениться как зодчий, но это не избавляло его от плетей.

Стиль сноба не наследного, или аристократа «самопровозглашенного», есть конечно производное того же comme il faut.

«Стиль – это человек». Вот одно из самых откровенных снобистских высказываний. Не выдержан стиль – и нет человека, то есть нет человека, достойного так называться – достойного быть допущенным в «круг». Истина, ложь, добро, зло – ничто из этого необходимой приметы «избранных своих» не составляет. Только стиль и составляет, в сухом остатке, этот самый знак, заветную опознавательную примету. Только способность выдерживать стиль, соответственно, и составляет основу гордости. (На несколько устаревшем сленге эта приверженность стилю называлась «пижонство»; пижонство – это, так сказать, слишком дешевый снобизм.) В любом случае, стиль – это сноб.

Все-таки надо снова вспомнить о том, что в современном «культурном» снобизме идеологические установки, как будто, должны играть роль большую, чем собственно стиль (манера поведения). «Отношения сапог к панталонам» у членов культурных элит видят только внутри этих элит, а «против кого дружат» элиты – знают все желающие. Но коль скоро эти установки – установки в первую очередь снобистские, то и они – шила в мешке не утаишь – всего лишь стиль.

Снобизм как мечта об аристократизме 

Итак, снобизм удовлетворяется очень малым в членах снобистского сообщества, коль скоро они туда уже сподобились попасть – главное, как только что разбиралось, это соответствующий «знаковый» стиль поведения, включая определенные знаковые, несложные для запоминания и воспроизведения идеологические формулы. Наследному же аристократу, чтобы быть членом высокого замкнутого сообщества дворян, тем паче – ему не нужно и вовсе ничего, кроме унаследованного титула. Особые аристократические манеры и специфический кодекс добродетелей, «чести», правда, прилагаются, но и здесь манеры имеют значение едва ли не большее, чем честь (и уж точно много большее, чем обычная общечеловеческая мораль – ведь аристократ, как исходно военный или политик, стоит над моралью). А в конце-то концов не обязательны ни честь, ни манеры. Кровь есть кровь. Так оно для наследного аристократа – он, так сказать, есть сноб по положению. Обычного, не наследного сноба – что-то зримое все-таки должно выделять из массы «простых людей». Но это, повторю, в главном – знание, какие общие слова и с каким выражением говорить, – в общем, самые жалкие пустяки. Свой «аристократизм» в этом есть.

Взгляните, какие ничтожные признаки конституируют сноба. Возьму одно из подобных друг другу высказываний, получивших в снобах широкую популярность (беру именно это, поскольку нашел его в печатном виде). Я его уже цитировал в эссе о фарисействе. – «Когда вместо "есть" говорят "кушать", а вместо "скажите, пожалуйста" – "вы не подскажете?" – я понимаю, что этот человек, наверное, по большей части "не моей крови"»…

При всех оговорках («возможно», «по большей части»), которые цитируемый интеллигентный сноб делает, обратите внимание на характернейшее (и, если мыслить в ключе Фрейда, разоблачителя мелочей, психологически самое важное в этом вопросе): различие сноба от прочих двуногих – сама «кровь». Хоть и в кавычках, и метафорически, но – несмешиваемость, несовместимость, отторжение, безо всяких «почему» и «отчего».

То есть нечто невидимое, но непреодолимое и недосягаемое как бы уже на биологическом или божественном уровне. Это в точности воспроизводит заблуждение аристократическое, доброе старое сословное чванство, – имитирует снобизм наследственный. Чтобы быть непостижимо и мистически лучшим, чем все остальное человечество, быть другим и более качественным в каждой своей клетке («голубой крови»), аристократу достаточно «дать себе труд родиться». Ну а снобу – не говорить, например, «вы не подскажете?».

Весьма ощутимо, что наследный аристократизм – тайная или подсознательная мечта сноба. Мечта о буквальном наследовании достоинства, и соответствующее поведение, проявляется в нем и фактически («дети» явно предпочитаются «self-made»). И это притом, что наша-то советская и постсоветская элита (вместе со всеми достигшими каких-то социальных успехов), в своем статистическом большинстве, что и естественно, как раз самого неаристократического – рабоче-крестьянского или еврейского происхождения (у евреев дворянства нет вообще). Коль скоро дворян в мире слишком мало и круг их произвольно не расширяется, нарождается квазидворянство – эта самая «элита». Элита избирает в себя сама, никакие объективные достоинства соискателя (или не-соискателя) еще не гарантируют попадания в «избранный круг»; это – еще от наследного принципа, который ведь тоже не исходит из объективных достоинств наследников, а наделяет их достоинством.

Снобизм и оппозиционность 

Зараза гордыни естественно садится на оппозиционность, на понимающее правду и несогласное с доминирующей неправдой социальное меньшинство.

Нет никакого сомнения в том, что именно какое-то меньшинство (исходно – и вовсе один умный человек) первым разберется во всяком деле лучше, чем послушное власти и традициям большинство, и святой долг этого просвещенного меньшинства противостоять всякой отсталости и властной неправде. «Жить не по лжи». И, может быть даже, не пожимать рук тем, кто сознательно и цинично с этой лжи живет, чиня зло другим, да еще эту ложь активно пропагандирует.

Но подобная ситуация, вместе с тем – готовая почва для снобизма. Групповое чванство прорастает на этой почве в конце концов неотвратимо, заодно привлекая в группу, хотя бы виртуальную, тщеславных болтунов, «салонных дебилов», научившихся воспроизводить стиль и привычные формулы несогласия (что бывает технически совсем несложно, а в нынешних условиях и безопасно). Истинная точка зрения, бывшая исходно с малым числом лиц, превращается в групповую привилегию этого разросшегося меньшинства: все, что нам по нраву, истинно, поскольку это по нраву нам. Истина это мы. Иначе говоря, эта точка зрения вырождается до условной снобистской установки, опознавательной стилевой приметы избранных, которой до реальной истины, в меняющихся обстоятельствах, даже просто до фактической правды, уже не остается никакого дела.

Специфика снобизма собственно оппозиционного – имитация неравнодушия и негодования. На первый взгляд это как будто бы совсем не похоже на «изящную презрительную скуку» снобов-аристократов. Но, на самом деле, и «презрительной скуке» находится в ангажированном снобизме свое место. Если кто-то говорит не то, что такому снобу нравится слышать, его просто не надо слушать (скука) или же можно постараться ответить оскорблением (презрение). Это – собственный стиль оппозиционности на ее снобистской стадии. Так, на самой приметной в этом смысле радиостанции, недавно представленной на Нобелевскую премию мира, на всякий не понравившийся звонок слушателя могут прямо в эфире сказать позвонившему «дурак», «аптека за углом» и отключить связь. А вся публицистика этого направления будто упражняется в искусстве выражения презрения к оппонентам – как своему главному аргументу. Вряд ли кто сможет тут возразить мне, что это не так.

Вы вполне космополит, но никак не возьмете в толк, например, чем могут заслужить хоть какую-то симпатию или доверие российские исламские террористы; считаете, может быть, что отдавать под их управление, вместе с нормальными людьми, целые территории – несправедливо и опасно? Или, на вашу беду, не уверены, что Путин мог сфальсифицировать выборы, на которых победил с колоссальным отрывом? Или наивно не понимаете, почему Путин «должен уйти» и кому от этого будет лучше, если следующий за ним кандидат – сталинист?.. – Невозможно доказывать очевидное, но в данном случае это и бесполезно: это как если бы вы сказали «кушать» вместо «есть» или «вы не подскажете» вместо «скажите». Не надейтесь, что факты и логика всюду должны быть вхожи и везде рукопожатны.

Коллективные установки и акции снобов бывают столь разрушительны и притом алогичны, что возбуждают во многих простых душах подозрения – если все это говорится и делается в здравом уме, то, видимо, за деньги! Ищут темные силы, которые финансируют оппозицию в каких-то своих темных целях. Но я все-таки верю, что главная и вполне достаточная темная сила, которая движет снобами, это – только сам снобизм. Стать поперек, стать заметным, стать особенным.

Кстати о деньгах. Трудно сказать, что в наши дни лучше кормит общественное лицо – лояльность или оппозиционность. Нынешняя наша оппозиция, в своих видных представителях, и правда кажется не бедствует. Я здесь не претендую ни на какие «разоблачения»: материальное благополучие входит в число явно исповедуемых ценностей современного оппозиционера-сноба (чего конечно не было в оппозиционере советских времен, в диссиденте). Еще Чичиков «за правду страдал», сейчас он без стеснения хвастался бы удачливостью. Нынешний аристократ духа уже отнюдь не Белинский и не Добролюбов, и не Сергей Ковалев – принципиально. Как так сложилось, я здесь не разбираю, просто констатирую факт. В общем, снобизм интеллектуала слился в постсоветские десятилетия с гордостью купца: если умный, почему не богатый?.. И оппозиционность, к счастью, вполне рыночна, «ликвидна», ведь, как сказал какой-то из Кеннеди, «пятая часть населения постоянно настроена против всего» и гарантирует спрос. – И вот например Латынина учит, мимоходом, что «лузеры и лохи» – это те, кто ездит на «Жигулях» (а не иномарках). Страшно представить, кем же она считает все то несметное множество представителей homo, которые перемещаются на метро! «За чувством скромности обращайтесь к другим!» (как гласит реклама BMW)... А русское отделение американского радио «Свобода» собралось уходить из эфира в Интернет (еще до гонений на организации, финансируемые из-за рубежа), вслед за другими станциями этого же направления, потому что транзисторы крутит публика «возрастная и бедная», а нужна публика компьютеризованная – молодая, успешная и богатая… (Узнал свое место, нищий российский интеллигент? полуголодный старик, заботящийся не о себе, а о будущем молодых?.. Обойдутся без твоих забот!..) Дальше, на этом радио и его Интернет-сайте, одним махом увольняют практически всех журналистов, благородных оппозиционеров, и на их место безо всякого зазрения садятся другие благородные оппозиционеры; уволенная редактор даже по этому поводу не забывает упомянуть о своей рукопожатности – «раньше мы знали, кому в профессии подавать руку etc.» – но, как видно, одни оказались более рукопожатны чем другие… Да и компенсации, как объясняют хозяева радио, были выплачены приличные…

Я, кажется, догадываюсь, почему американская дирекция радио ничтоже сумняшеся пошла на эту высшую меру. Там не разобрались, что мнения нашей оппозиции – по преимуществу снобистские, то есть представляют собой условные установки определенного замкнутого меньшинства, которое не может и даже не очень-то хочет кардинально вырасти. Со своей стороны и для тех, кто по законам жанра должен составлять и составляет абсолютное большинство – людей, далеких от светской жизни и не познавших всей утонченной прелести абсурдизма – все эти мнения скопом значат лишь «интеллигенция бесится» и ничего более. Но простодушные американцы думают: если все мыслящие люди в России всерьез верят, что Путин взрывает дома, развязал вторую чеченскую, убивает пацифистов, переписывает итоги выборов, разгоняет мирные демонстрации, сажает без суда скромных девушек-вокалисток только за три слова политического протеста и т.д. и т.п. – то, конечно, оппозиционное Путину радио должно иметь на порядки большую аудиторию, чем оно имеет! Должны быть многие и многие миллионы! Ну, а раз этого нет, то тех незадачливых журналистов, которые там работают, чистосердечных недотеп, неспособных удовлетворить эту естественную жажду миллионов – надо оплатить, поблагодарить (если будут громко обижаться), и – вон. (*)

Продолжение предыдущего: снобизм в диссидентах 

В какой-то мере – мне очень не хочется говорить этого, но – снобизм был свойствен и советским диссидентам. В отличие от нынешних оппозиционеров, диссиденты не получали за свои сочинения, размножаемые тайком на машинке, гонораров, не могли в публичной печати разражаться громогласными филиппиками против зажима свободы слова (и завуалированно тоже не могли), а многие даже удостаивались тюрьмы. Одним словом, они противостояли реальному авторитаризму, а не выдуманному (безбожно преувеличенному). И потому, что бы ни было, заслуживают уважения и благодарности.

Однако любые их открытые акции против советского режима могли быть только заведомо демонстративными, не рассчитанными на фактическое достижение заявляемых целей и к тому же невольно чинили реальный побочный вред делам и людям, с которыми диссиденты были по жизни связаны. Очевидно, что алгоритм этого поведения в точности воспроизводит алгоритм фарисейского поведения, и потому, можно опасаться, требует от исполнителя известных фарисейских качеств. Некоторой жесткости в моральных принципах без плода доброго, но с привлечением общего внимания. А вслед за вынужденным и оправданным фарисейством следует, увы, и групповая гордыня – снобизм.

То, что практически весь состав легендарных советских диссидентов вошел в новую, игровую, постсоветскую оппозицию – подтверждает это неприятное наблюдение.

Сам я в те времена, скажу без преувеличения, ненавидел советскую власть прямо-таки мучительно. То же и близкие мне люди. И в этих близких мне людях, кстати, совершивших в провоцирующих обстоятельствах определенные акции непокорности, я ни малейшего чванства, клянусь, не видел. Просто его не было в их характере. Но все-таки в диссидентском кругу, к которому я оказывался близок, душок снобизма там и сям ощущался.

Вообще в свободомыслящей интеллигентской среде того времени, даже традиционно терпимой и уважительной научной, чванство не было чем-то немыслимым или невиданным. Так, на одном из авторитетнейших неофициальных научных семинаров – математика Гельфанда – пришедшего без приглашения этот руководитель семинара мог запросто выставить за дверь, спросив у зала: «кто его привел?», а неудачные доклады прерывались им с насмешливыми комментариями вроде «пирожки очень нравятся, но не настолько, чтобы их есть», либо сами докладчики подвергались такому унизительному разносу, что один из них покончил жизнь самоубийством (**). Чванство этого признанно выдающегося ученого тоже было выдающимся, о чем свидетельствуют многие научные мемуары, но его можно было бы считать частным случаем, если бы, хотя бы, не этот прославленный семинар.

Возвращаясь собственно к «профессиональным» диссидентам. На теоретическом уровне их подверженность снобистской порче понятна, и живые примеры тоже привести нетрудно. Вот один. – Однажды Розанова, жена Синявского, рассказывала по ТВ, как во времена скитаний по российской глубинке она набирала в провинциальных библиотеках хорошие книги (которые при советской власти купить в магазине было практически невозможно, а в эти библиотеки они попадали по разнарядке и их там мало кто читал), – брала чтобы не возвращать, и так накопила неплохую библиотеку. Услышав это, я уже с умилением предвкушал заключительную фразу – которая по моему представлению обещала быть такой: «и вот теперь, когда мы живем в Париже в двухэтажном доме, я счастлива разослать по всем этим библиотекам украденные книги в новых чудесных изданиях! Да еще и такие, каких там не видали!..» В конце концов, и Ломоносов и Шубин родом из Колмогоров, из провинции! Да и не Ломоносов – тоже пусть почитает, если захочет!.. Но ничего подобного я не услышал, ибо ничего подобного ей и в голову не приходило. Она лишь похвасталась своей внутренней свободой от всяких излишних моральных ограничений. Никаких Ломоносовых, Шубиных и вообще никого достойного того, чтобы с ним надо было считаться, в провинции для нее быть не может, потому что не может быть никогда. Это, конечно, нутряной снобизм.

Снобизм, который, как сказано выше, мог в ком-то и послужить индивидуальной предрасположенностью к диссидентскому призванию.