Руссская сила: Генерал Василий Костенецкий.

В каких только батальных передрягах мне не доводилось принимать участие! И многократно наблюдал: смелого пуля боится, а труса всегда погибель поджидает. 
Генерал Василий Костенецкий

В  Тильзите. Наполеон с восхищением говорил о доблести двух русских артиллеристов в битве при  Аустерлице,  крошивших  его  ветеранов,  словно  хозяйка косарем капусту.

Кто же они, эти славные воины? Полковник Василий Костенецкий, ставший позже генерал-лейтенантом, и его фейерверкер Маслов.

Случилось же на редутах Аустерлица следующее. Наполеон заблаговременно, с присущей ему дальновидностью, разведал намерения и силы своих противников, искусно сосредоточив на флангах силы для решающего удара. Когда чаша весов склонилась в пользу Наполеона, Александр I, фактически руководивший русскими (70 тысяч человек) и союзными австрийскими войсками (15 тысяч), послал в атаку кавалергардов. Вскоре поле боя покрылось белыми колетами павших коней. Как отмечали историки, беспримерное мужество кавалергардов, всех погибших в этой битве, сохранило честь русской гвардии.

Зато конной артиллерии пришлось спасать не только пушки, но и собственные жизни. О последнем русские, впрочем, в этот день беспокоились меньше всего.

Французская кавалерия обошла русские фланги. Артиллеристы стали ретироваться, но пути отхода перекрыли мамелюки.

Этот день был отмечен печатью бездарности монаршьего командования и удивительной храбрости русских воинов.

Вынув из ножен шпагу, командир роты полковник Костенецкий огласил аустерлицкие окрестности грозным криком: — На пробой! — и первым бросился на врагов. Фейерверкер Маслов, такой же храбрец и гигант, как его   командир,   продирался   с   пушками   сквозь   заросли виноградников. Там, где не могли выволочить пушки лошади, им   на   помощь   приходили   Костенецкий   и   Маслов. Лишь на переправе через Раусницкий ручей, берега которого были превращены в топкое месиво, Костенецкий узнал, что еще четыре пушки остались в руках мамелюков.

- Четыре пушки оставлять врагу на радость, русскому оружию на посрамление?! взревел Костенецкий.- Не бывать тому! Маслов за мной, вперед! То есть назад, за пушками!

И вот когда, кажется, спасение было обретено, два русских воина ринулись на позиции, уже занятые войсками Наполеона. Их появление для врагов стало неожиданным, ярость, с которой бились русские, заставила французов в панике бежать.

Именно тогда произошло событие, о котором историки немало писали с восторгом и удивлением. В пылу боя Костенецкий остался без шпаги (некоторые утверждают, что это был Маслов). Схватив банник, употребляющийся для чистки орудийных стволов, он начал вместе со своим фейерверкером, словно былинный герой, сеять среди врагов смерть и разрушение.

Вот тогда и доложили Наполеону, что у русских объявились два легендарных Самсона, повергнувших в прах ряды его воинов.

Александр I, узнав об этом подвиге, обратился к Костенецкому:

—  Как мне благодарить вас?

—  Прикажите, государь, вместо деревянных банников делать железные!

Александр возразил:

—  Мне не трудно ввести в артиллерию железные банники. Но где найти таких Костенецких, которые могли бы так владеть ими?

Современный исследователь пишет: «После Аустерлица император водрузил в Париже Вандомскую колонну, целиком отлитую из трофейных орудий, но в металлическом сплаве этого памятника не было пушечной бронзы батарей Костенецкого... Василий Григорьевич получил в награду орден Георгия, а его фейерверкер Маслов стал кавалером Георгиевского креста.

Истины ради отметим, что некоторые историки утверждают другое: два человека, какой бы удивительной силой они ни обладали, не могли утащить четыре пушки при непосредственном «контакте с противником». Да разве в этом дело? Нам гораздо интереснее те чудеса силы и геройского духа, какие проявили эти русские воины. А что эти чудеса были — сомневаться не приходится.

***

В царствование Екатерины Алексеевны на хуторе по названию Веревки, что в Конотопском уезде, случилось приятное событие — у местного помещика и дворянина Костенецкого родился сын. Нарекли его Василием. Мальчик, словно герой из сказки, рос не по дням, а по часам, быстро обогнал сверстников по размаху плеч и по уму. И как святой из старинных житий он был безмерно добр.

—  Гришуня, постращай мальца хоть ты,— взывала мать Василия  к  мужу.— Опять отчудил  Васятка. Встретил вечор  на околице нищего и отдал ему свою плисовую куртку.

Стала его журить, куртка, мол, совсем новая, к троицину дню сшитая,- а он мне в ответ: «Мамочка, не серчай! Ведь нищенький совсем застыл, холодно на вечерней заре было...»

Костенецкий-старший откладывал в сторону номер «Санкт-Петербургских новостей» и умиротворяюще басил:

- Да бог с ней, с плисовой курточкой! Новую сошьем. Скажи лучше Глаше, пусть из погреба молока подымет крынку. Что-то пить хочется, да Васятке кружечку налей. Для развития хорошо.

- Твоего Васятку разве сыщешь? Опять с хуторскими в войну играет.

- Быть Васятке  генералом! пророчески  говорил  отец.

По семейным преданиям Костенецких, их предки еще в допетровские времена жили в заднепровской Малороссии, были богаты, характер имели независимый. Крепко держались православия, что не нравилось соседям-помещикам, перешедшим в католичество. Отсюда и пошли беды...

Один из Костенецких за свою непоколебимость в православии и приверженность к России был казнен в Варшаве. Из его груди палач вырвал сердце, изображение которого с двумя  пронзающими стрелами  стало  гербом  Костенецких. Вдова казненного, с двумя малолетними сыновьями спасаясь   от преследований,   бежала в Россию, поселилась в южных землях.

...Костенецкий-старший, сам человек недюжей силы, уважал ее в других и в своем сыне особенно. Когда Василий возрос, выбор был сделан.

Такому детине быть воином,- изрек отец, и это решение, несмотря на обильные слезы матери, стало окончательным.- Собирайся-ка, сынку, в Петербург...

Так Василий оказался в Инженерном корпусе. Здесь среди сверстников он выделялся острым умом, крепкой памятью и непомерным ростом, превосходя всех чуть не на голову.

Соученики хоть и улыбались при этом, но с должным уважением называли его «Василием Григорьевичем», а начальствопроизвело в капралы. Но здесь судьба сыграла с ним шутку.

Среди кадет корпуса был подлиза и наушник Лешка Аракчеев. С маленькими бегающими глазками, мясистым носом, сутулый заморыш с вечным насморком и гнусавым голосом, он сразу не понравился Костенецкому. Он стал «воспитывать» его вполне в духе того времени кулаком пытаясь избавить Аракчеева от пороков. К сожалению, этот «педагогический» прием вновь себя не оправдал.

Пройдет не так много лет, и уже граф Алексей Андреевич Аракчеев, автор проекта пресловутых «военных поселений», который не могло вспоминать без содроганий целое поколение русских  людей,  отыграется на Костенецком за былые обиды...

А пока что восемнадцатилетний Костенецкий стал штык-юнкером. Возле стен Очакова он творил подлинные чудеса силы и храбрости, старые бойцы приглашали его к своему костру:

—  Откушать из котла и водки выпить!

Щи и кашу юноша уничтожал за троих, от водки неизменно отказывался:

—  Батька не баловался и мне не велел! Бойцы соглашались:

—  Это верно, батьку слухать надо... Светлейший князь Григорий Потемкин удивился:

—  Откуда ты такой вымахал? И отчаянный в бою — от юности или от глупости?

—  От любви к России! — глядя сверху вниз в единственный глаз Потемкина, дерзким тоном ответил Василий.

—  И то дело! — пропустил грубость мимо ушей светлейший.— Жалую тебя в подпоручики. Старайся, юноша. Уцелеешь — генералом будешь. А сегодня позволяю вылазку сделать...

«Посадив в лодки казаков, Костенецкий ночью подкрался к турецким кораблям и взял их на абордаж простейшим способом: треснет двух турок лбами и выбросит бездыханных за борт, потом берет за шеи еще двух — треск, всплеск! Так воевать можно без конца — лишь бы врагов хватало... В 1795 году (уже в чине поручика) Василий Григорьевич образовал в Черноморском казачестве пушечную роту, и палила она столь исправно, что слухи о бравом поручике дошли до столицы».

Костенецкого затребовали в Петербург. Белокурый красавец, фаворит растучневшей с возрастом Екатерины II, Платон Зубов формировал новые войска.

Поручик ему понравился своей необычной статью и еще более тем, что когда фаворит милостиво пригласил сесть Костенецкого на изящный стул гамбургской работы, и тот опустился на его шелк, стул вдруг с грохотом разлетелся по зеркальному паркету.

—  Уморил! Теперь я верю, что ты турок как щепки ломал...  Ты,  того,  сзади себе  не расшиб?  Ох,  не  могу!.. Такие-то ломовые в гвардии и нужны.

Костенецкий уже уходил, когда Зубов окликнул его:

—  А рубль серебряный согнуть можешь?

Поручик пошарил в карманах своей красной куртки и нашел лишь старый медный пятак.

Без особых усилий он согнул его и положил на край инкрустированного стола:

—  На память!