Наш Донатас...

Донатас Банионис. PhotoXPress

Вряд ли нынешнее поколение кинозрителей вообразит степень популярности главного иностранца на советском экране.

Его имя стало нарицательным. В одном из анекдотов той поры два провинциала уставились на солидного седовласого господина и толкают друг друга в бок: «Он!» — «Да нет…» — «Точно он!» —  «Не похож!» — «А волосы, а брови!» Наконец решаются, переступая с ноги на ногу: «Простите, как Вас зовут?» — «Я — генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич…» — снисходя к простым людям, представляется Брежнев… Один из спорщиков перебивает: «Я же говорил: не он, а ты: «Банионис! Банионис!»

Он встречался и с Брежневым, и с Горбачевым. А Путин столь впечатлился образом Ладейникова из «Мертвого сезона», что пошел во внешнюю разведку. И это не анекдот. Однажды Банионис сам спросил президента, правда ли… «Было дело», — душевно откликнулся ВВП. Хотя звездная роль могла бы и не состояться. Съемки шли полным ходом, когда фильм «заморозили». Сценаристы написали наверх «телегу»: мол, не героическую эпопею снимает Кулиш, а фильм про простого человека. Да и коренастый Банионис — совсем не «Кадочников», не «орел», а советский разведчик — всем пример: высокий красавец, косая сажень в плечах… Актера отстоял прототип Ладейникова — Конон Молодый. Легендарный лазутчик сыгран в сдержанной документальной манере, где предельная концентрация, напряженная работа мысли, — поэтому самые бесценные кадры в фильме — красноречивое молчание Ладейникова. «Актера узнаешь не тогда, когда он играет, а тогда, когда он слушает. Не партнера, разумеется, но автора», — писал о Банионисе классик Григорий Козинцев, в «Короле Лире» которого актер сыграл герцога Олбэнского.

«Мертвый сезон» имел бешеный успех. А стеснительный актер с сильным прибалтийским акцентом и многозначительным взглядом сразу стал своим, народным (правда, Баниониса почти всегда переозвучивали, чаще всего за него «говорил» Александр Демьяненко).

Впрочем, зритель его уже узнавал. Актер знаменитого Паневежисского театра сыграл главную роль в трагическом вестерне Витаутаса Жалакявичюса «Никто не хотел умирать». Его медлительный неповоротливый Вайткус, смертельно уставший от войны и от политики, герой-одиночка, хочет всего лишь жить, но вынужден встать на одну из сторон в братоубийственной войне.

Хотя народная драма Жалакявичюса вывела на экраны целый отряд великолепных литовских актеров, которые в ближайшие десятилетия будут олицетворять на экране разного рода иноземцев, — больше всего народ полюбил, признал за своего именно Баниониса. Среди неразговорчивых лицедеев литовцев, он молчал лучше всех. А главной своей работой в кино сам актер называл доктора Криса Кельви в «Солярисе». Думаю, если бы не школа Мильтиниса, пройденная в Паневежисе, Тарковский не выбрал бы на эту сложнейшую многозвучную роль Донатаса Баниониса. «Для Мильтиниса, — как-то признался актер, — самое главное — не ремесло, не профессия, а ты сам, твоя личность». Тарковскому была необходима крупность, значительность натуры, проникающей в сокровенные тайны нравственного космоса.

Несмотря на взаимную любовь с кинематографом, Банионис не оставлял любимый театр. Тот самый, что вырос в Паневежисе из кружка единомышленников, объединённых талантом Юозаса Мильтиниса — европейского интеллектуала, вернувшегося из Парижа в канун войны. Юного Донатаса приняли в труппу актером-кандидатом 1 июня 1941 года. В его репертуаре Гоголь, Ибсен, Гольдони, Островский, Стринберг и, конечно же, Чехов, близкий природе актерского дарования, врожденной интеллигентности, человеческой сути. Более 100 ролей на сцене небольшого театра в провинции (в перерывах между съемками, премьерами, мировыми кинофорумами). А в трудные для театра годы он, отказываясь от заманчивых киноролей, стал его художественным руководителем.

Больше всего он любил учиться: для одной роли выучил польский язык, для образа Бетховена — немецкий. Выучился игре на фортепиано. Всегда предпочитал сотрудничество с трудными несговорчивыми режиссерами. Вроде Жалакявичюса, Тарковского, Мильтиниса, чтобы вместе «строить интерьер души, лабиринты познания».

Какое-то время он возглавлял кукольный театр. И вспомнив свое ремесленное образование (он учился на керамиста), сам лепил головы куклам, создавал лица, характеры, судьбы и говорил, что его «гончарный круг» спрятан в сердце.

Поэтому и перевоплощения, даже самые дикие, гротескные (как эксцентричный пастор в «Берегись автомобиля» или Клетчатый в «Приключениях Принца Флоризеля») — не требовали от него каких-либо «психологических переустройств». Это точно понял Жалакявичюс: «Его внешность — внутри. Его лицо — внутри. Оно соткано из эмоций». Эта тонкая вибрация внешних приемов и сложной сути и давало особый, «личный отзвук».

Вместе с ним уходит целая эпоха, запах другой жизни со значительными молчаливыми боггартовскими героями, которые сохраняют устойчивость, чувство справедливости и меры в безумном воинственном, заидеологизированном мире. Которые в молчании не отводят взгляда от камеры и, кажется, знают что-то очень важное про нас сегодняшних.