ДВА ОСКОЛКА ЗЕРКАЛА.

ДВА ОСКОЛКА  ЗЕРКАЛА.

        Из станицы, где я гостил с женой и внучками: Анютой и Машей, я решил возвращаться поездом Волгоград-Москва. Месячная жара вымела  мысли, оставив одну: домой! и так  допекла глаза, что я чувствовал себя заброшенным в свинцовый туман и окружающее воспринимал, как сквозь стекло забрызганное грязью. Жена уехала с внучками на машине.

        Волгоградский вокзал. Первый раз я оказался на нём пятьдесят лет назад. Жизнь, словно крутнулась от массивного центрального вокзального входа с увесистыми коричневыми дверьми, который был закрыт после теракта, к его гранитным ступенькам, на которых сидели два курсанта Вышки, глядя на ярко освещенную улицу, уходившую под откос от вокзала к Волге. Откатилась память, выхватив смутные воспоминания.

        Двадцатилетний провинциальный взгляд, ещё не задавленный очерствелой сутолокой, был полон любопытства. Прошлое  дохнуло прохладой с  речной затишной  пристани с прогулочными юркими катерами, запахом буфетного обжигающего крепко заваренного  чая в граненых стаканах, осаженных в отливающие медью подстаканники, сизым дымком сигареты «Памир», расплескавшимся небом, густо засеянным зодиакальными созвездиями:  Близнецы, Весы, Скорпион…   Словом, всем тем, чем пьянит и будоражит душу город, о котором много слышал, но никогда не видел, и который не обманул твои мечты при встрече с ним. Ещё не растрёпанные в мыслях и чувствах, наполненных задиристой молодостью,  курсанты были   уверенны: Вышка, махнув волшебной палочкой, распахнула сказочную дорогу в будущее.

       Память выкачивала и другие воспоминания: гостиница «Интурист» - прямоугольный холл, массивный цветной телевизор «Рубин», хоккейный матч между командами Чехословакии и СССР во время Пражской весны, раздраженные мужики и бухающие  крики: бей чехов, Харлам, Фетис... Завертелось ушедшее перескоками, ушло вглубь, но до дна не достало. Оголилось, споткнувшись на волгоградце лейтенанте Сашки Захарченко, пропавшего без вести. Вынырнув из прошлого, возвращаюсь к настоящему. Обезвоженный взгляд улавливает сухоту. Полицейские  с колючими глазами, попадая под которые, у меня возникало ощущение, что они протыкают меня. Лабиринт бетонных удушливых пропотевших  переходов, забитых громогласной вязкой толпой, через которую нужно  продираться, чтобы попасть в зал ожидания.

        Пассажиры, затерянные  среди чемоданов, спортивных сумок. От жары я  погружаюсь в тяжелую дрёму и прорываюсь через неё от хрипящего голоса: поезд Волгоград-Москва. Состав нервно дергается, словно после тяжелого сна, и  начинает медленно выползать из загустевшего  привокзального воздуха. В купе хлюпают  кондиционеры, перемалывая застывшую плотную массу духоты в тонкоструйную свежесть. Высвобождение после гнетущего ожидания. Быстрее лицом  к окошку, чтобы окончательно убедиться: вырвался! Замелькало: Мамаев курган, летящая, словно по воздуху женская скульптура, позолоченные купола церквушки и вскинутый меч, распарывающий небо. Как мне подумалось: картинка схватывала вековые и основные черты  человеческой жизни.

        Попутчиками по купе оказались: женщина лет пятидесяти и  мужчина такого же возраста. Лица я их не запомнил. Дело не в этом. Такими лицами  засеяно, наверное, больше половины России. Может быть меньше, возможно, и больше. Со временем, когда утихнет разноголосица, подсчитают Минут десять мы  сидели молча. Каждый думал о своём. Я рассматривал мелькавшие за окном посадки, степь, дома… Словом, то, что мог выловить  взгляд. Всё откатывалось назад, а потом, будто нагоняло. Впечатление, что едешь по одному  туннелю, после перескакиваешь в другой, но он такой же, как и предшествующий. 

        Виденное вызывало ощущение тоски, которая ещё больше  усугубилась бы, если бы не движение поезда. Эйнштейн, насколько я знаю из обсуждений  его теорий в одном физическом интернетовском   обществе, до разработки своих теорий относительности: специальной и общей  - задался вопросом, а что видел бы человек, если бы он перемещался со скоростью света, а  не так, как  определённо  ему природой: несколько километров в час. Действительно ли Эйнштейн задавался этим вопросом или, как бывает: зачастую выдумывают и путают из-за длящейся уже почти больше века неразберихи с его вкладом в науку  – не стану говорить ни «да», ни «нет»: не знаю! но сам вопрос имеет право быть, как и ответ:  всё слилось бы в одно пятно. Более точно: наш глаз не смог бы различать те детали,  которые видел бы  человек, передвигающийся  шагом: пешеход.

        Женщина сидела в углу на нижней полке, прижавшись лицом к стеклу.  Она часто и крупно  вздрагивала, её словно била тяжелая лихорадка. Честно говоря,  я и мужчина чувствовали себя неуютно.  Я, как и попутчик поеживались, соприкасаясь взглядами.

- Вам плохо? – не выдержал мужчина. -  Может, какие таблетки? Врача вызвать, но это же поезд. Есть ли врач?

        Высушенные, провалившиеся глаза, в которых не было ни цвета, ни света, и от которых, как мне казалось, несло ледяным холодом. Глаза женщины  были настолько замороженными, что в них, как бы плавали мелкие кусочки льда.

- Я, - начала она, пытаясь сдержать дрожь, - не больна.

Я  была в Луганске.  К брату ездила. Их соседи рассказали, что возле его дома поставили артиллерийскую установку, а в огороде соседа  танк. Не в поле, там поле недалеко, а  возле дома и в огороде. Кто первый начал стрелять, Бог его знает, но разве можно среди домов ставить.

         Украинцы ударили со степи и всё. -  Она прижалась к стеклу, а потом, оторвавшись, продолжила. - Я из Запорожья. Там тихо. Спокойно. Не стреляют. Нацгвардия ходит по улицам, проверяют документы. Пенсию выплачивают. Продукты в магазине имеются. Сама я русская. Не трогают. – Она резко замолкла, споткнулось дыхание, но через пару минут выровнялось. – Как же здесь судить и кого?

        Мужчина быстро сменился.

- Что Вы хотите этим сказать, - налетел он. – Огород, дом…Единичный случай.  Читайте Интернет, смотрите телевизор.

-  Просто я сказала то, что мне говорили, и что я  видела своими глазами.

- В Запорожье хорошо, в Луганске плохо, - атаковывал  он. - Почему я должен верить Вам, что в Запорожье хорошо? Нацгвардия. Всё блестит и отмыто. Вы за кого?

- Я не заставляю Вас верить, - тихо ответила она. -  Я сказала то, что видела и спорить с Вами  не буду.

        Она прижалась к окошку и до Москвы не проронила ни слова. Мужчина изредка пошумливал, но не злобно и затих, улёгшись на полку и укрывшись хрустящей белой простыней, накинув на неё  желтое байковое одеяло.

        Павелецкий вокзал. Высокие многоэтажки, пропарывающие небо. Шастающие, настырные цыгане, продающие ворованные мобильники. Таксисты, позвякивающие связками ключей и вырывающие пассажиров: аэропорт Домодедово, Курский вокзал… Голосистые электричка: холодная вода «Святой источник», семечки…  Аккордеонист и тонкий срывающийся голос десятилетней – одиннадцатилетней  девчонки «Тихо Амур свои воды несёт…».  Картинка, словно склеенная из углов, за которой я пытался выудить и почувствовать другую жизнь, но у меня не получалось, у меня -  свой угол:  мне бы сына и его жену вылечить от наркомании.

        На следующий день после приезда в Москву я поехал с племянником и его будущей женой, которые три месяца назад приехали ко мне из Луганска, в городскую ФМС, чтобы продлить регистрацию. В огромном помещении спрессованная  толпа. Закрученные очереди, завязанные в петли, разговоры перед окошками: пожалуйста я…, извините я… И разговоры за окошками: навалили работы, а зарплату не прибавили.

        Племянник занял очередь за невысокой  женщиной. Лет  сорок, убелённая, как снег. Она говорила сама с собой, заикаясь и всхлипывая.

- Бомбят. Мужиков до шестидесяти лет  заставляют вступать в украинскую армию. Если отказываются, расстреливают на месте или в психиатричку в Сватово отправляют. Я и муж бежали из (N) в Луганск, а потом с остальными беженцами  в Ростов.

      Слушая беженку, я вспомнил, некстати и не к месту вспомнил -  древнее предание об арабских женщинах: когда их мужья обращались в бегство, они бросались под копыта лошадей, чтобы повернуть мужей  назад.

- Нас задержали украинские солдаты.

Окружили и не хотели пропускать. Так русские ребята буквально вырывали нас  из их рук. Украинцы наставили на нас автоматы, а ребята  взяли нас в кольцо, потом затолкали за свои спины. Стали впереди. Век буду молиться за них. Если бы не они, то и тут бы не стояла. 

        Очередь уплотнялась, из окошек выбрасывали анкеты, лихорадочно строчили разноцветные  шариковые ручки, выписывая даты рождения, имена, фамилии, отчества, бывшие места проживания, кипы разорванных бумаг накапливались на желтых столах, выбрасывались в пластмассовые чёрные урны, бились буквы на компьютерах, зашивая в память прошлое, настоящее и надежду на будущее.

        Получив разрешение, мы вышли. Всё было, как и прежде. Толкалась жизнь с её временными хлопотами, а лето, заваливаясь на осень, угасало в желтой листве и тучном дожде.

===========================================================================

         Даже в целом зеркале, какого бы оно размера не было, не увидишь всё. Тем более трудно судить по  двум осколкам разбитого зеркала.