Проблема фальсификации событий и результатов Второй мировой войны сегодня обсуждается довольно часто. Однако в большинстве случаев разговор ведется без конкретных примеров, без определения предмета дискуссии - и целью его как будто является констатация единственно правильного, официально утвержденного взгляда на прошлое. Категоричность многих идеологов позволяет усомниться в их знакомстве с современными концепциями истины и ставит под вопрос возможность плюрализма мнений. 
Дмитрий Алексеевич Гутнов - доктор исторических наук, профессор кафедры истории правового регулирования российских СМИ факультета журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова – оказался гостем белорусской столицы во время проведения одной из недавних научно-практических конференций.
Это интервью представляет разумный, взвешенный взгляд на прошлое и современность – без газетных штампов или привычной патетики.
Начнем с главного: в чем отличие между фальсификацией и альтернативной трактовкой? Мы будем рассуждать не с точки зрения медийного журналиста, а с точки зрения историка, для которого главное: ad fontes – "к источникам". Фальсификация начинается с двух вещей. Первое – это подмена спора со специалистом дискуссией с какими-то экспертами: историк запятая поэт запятая еще кто-нибудь. Когда я в молодости спорил с пеной у рта по делу или не делу с западными оппонентами, мы ставили на кон свою репутацию, потому что обсуждали тему, апеллируя к реальным документам. И оппоненты, и мы их знали и не подвергали сомнению.
Ситуация сейчас: я веду дискуссию непонятно с кем под названием "эксперт". Возможно, это знающий человек, но с таким же успехом он может ничего не знать и нести околесицу. Он ничем не рискует. И более того, я нахожусь в сером поле относительно документов. Какие-то из них проверены и внушают доверие, но большая часть – непонятного происхождения. Соответственно, научные аргументы подменяются обобщенными обвинениями и публицистикой.
Второй момент: из-за того, что были подписаны Ялтинско-Потсдамские соглашения, закрепленные приговорами Нюрнбергского трибунала, есть определенный корпус документов, принимаемый всеми сторонами, на основании которого можно вести научный спор.
А с 90-х годов появляются новые государства, имеющие свое архивное законодательство и не связанные с обязательствами стран-победительниц. Они по разным причинам начинают публиковать документы, которые часто противоречат или не совпадают с опубликованными ранее. Возникает вопрос о достоверности новой документальной базы и сопоставлении с имеющимися документами. В итоге круг доступных сведений значительно расширяется.
Поэтому узнавая новый факт о войне, стоит поинтересоваться: откуда он всплыл, можно ли доверять документу, в котором он опубликован? Подлинен ли он? Не противоречит ли этот факт известному нам?
В 90% случаев заинтересованный наблюдатель сообразит: перед ним реальный факт, требующий оценки (а это самостоятельная задача), или фальшивка, призванная возбуждать политические страсти, оправдывать прошлым чьи-то действия в настоящем. В случае с фальшивкой исторический спор теряет смысл, он перемещается на медийные площадки, ведется околонаучными людьми и имеет далекие от науки цели, далекие от цели установления истины. Это и называется информационной войной.
По вашему мнению, в истории возможна абсолютная истина?Я думаю, что история - точная наука, но в некой системе координат. Если мы говорим о событиях Отечественной войны, надо исходить из реалий, которые существовали тогда: как люди думали, воспринимали мир, какие были установки. Оценка более сложна, чем нам пытаются ее представить.
А сейчас мы имеем попытки нового поколения переосмыслить старые истины без желания влезть в шкуру прежних людей, что ведет к смещению понятий. У любого поколения есть право делать свои оценки, но для этого надо иметь всю совокупность информации и уметь работать с ней.
Тут припоминаю одну историю. Году в 1985-м в сотрудничестве с молодыми преподавателями исторического факультета БГУ и несколькими офицерами Военно-политической академии мы пытались компьютеризировать ход истории и моделировали ряд операций советской армии 1944-1945 гг.
Фактически мы занимались тем, что алгоритмизировали сценарий стратегических игр – типа "World of tanks", "Сталинград" и пр. Но чтобы это делать, офицеры таскали из библиотеки методические материалы 1939-1940 года, которые закладывались в алгоритм. Мы пытались научить машину действовать в стандартах 1941-1945 гг.
Сегодня стратегии как самостоятельный тип компьютерных игр вырвались наружу, их составляют люди, не имеющие к истории никакого отношения. В итоге мы имеем альтернативные окончания битв и даже возможное вмешательство инопланетян.
Можно сказать, что это коммерческий продукт, который не относится к истории. Но подсознательно формируется представление о том, что у истории есть сослагательное наклонение, особенно если добавить фильмы и романы в жанре альтернативной истории. Человек начинает воспринимать историю не как явление уже произошедшее и неизменное, а как реальность, постоянно меняющуюся. В рамках парадигмы классической историографии – это вздор. Но за новое поколение я говорить не берусь.
Таким образом, фальсификации истории – это… Изменение сложившихся трактовок на базе непроверенных или заведомо ложных фактов. Если факты подвергаются учеными сомнению – это не фальсификация, а изменение точки зрения, гипотезы…
Но так как новая информация появляется постоянно, видение прошлого будет все же меняться?Если мир урегулируется без Третьей мировой войны, начнется сбрасывание архивов из секретных отделов в открытое пользование. Ясно, что поведение каких-то военачальников будет казаться другим.
Например, в конце войны все давали социалистическое обязательство: к 1 мая взять Берлин! А это значило - положить лишних 200 000 человек. Народ был на подъеме, все готовы были идти и умирать за Победу, но не к первому же мая!
Через 50 лет это кажется дикостью. Если нет военной необходимости, зачем класть лишних людей? Взяли бы Берлин не 9, а 29 мая, зато сохранили бы жизни тех, кто мог послужить стране.
С западной стороны тоже хватает секретов. Например, последнему узнику Шпандау Рудольфу Гессу в какой-то момент надоело молчать. Стал заявлять адвокату, что что-то расскажет или напишет - и оказался повешенным в своей камере, на минуточку, в тот день, когда английская команда несла дежурство. А в свое время Гесс улетел на самолете именно в Англию и вел там переговоры с английским правительством о мире…
Вопросов по Второй мировой войне, по её кухне, ещё очень много, и мы многое поймем, когда архивы будут раскрыты.
Для большинства не-историков представление о событиях прошлого формируется или по рассказам очевидцев, или по публикуемым воспоминаниям. Как относятся к таким материалам специалисты? Мои предыдущие высказывания относились к документам не личного происхождения, а официально-государственного. Хотя они составляются людьми, но при их фабрикации люди руководствуются не столько личными предпочтениями, сколько фактами реальности. Что касается жанра мемуаров – это важный тип документов, но имеющий свои ограничители и специфику.
Воспоминания отражают личный взгляд отдельного человека, это правда жизни, но правда глубоко личная, как бы ни пытался автор ассоциировать себя с более широкой социальной или иной группой.
Мемуаристы обычно пишут о событиях без контекста общих событий. А историк должен проверить воспоминания, сравнить их с другими документами, понять, что происходило вокруг - в реальности, а не в сознании мемуариста - и дать соответствующую оценку.
Если не все белорусы оценивают личность генералиссимуса Суворова или отдельные события войны так же, как русские, фальсификация тут ни при чем?В истории очень многое зависит от того, откуда ты географически на это смотришь. Из России это одно, из Италии – другое, из Беларуси – третье.
С момента распада СССР и Варшавского блока появляются новые независимые государства и новые парадигмы осмысления себя как новые понятия об истории каждого народа.
Наверно, это правильно, т.к. любой народ должен иметь собственные представления о своем прошлом…
Но вот вы празднуете 500 лет битвы под Оршей: Литовская Русь (имеется в виду Великое Княжество Литовское. – TUT.BY) разбила Московскую Русь, представители одной и той же народности воевали друг против друга. Даже приказы отдавались на одном и том же языке! Несмотря на тактическую победу, Смоленск остался за Россией. И что праздновать? Угробили массу людей, Смоленск и сейчас находится в составе России, а Речь Посполитая, за которую умирали предки белорусов, почила в Бозе…
Это политический вопрос: нужны какие-то пункты для идентичности. Надо четко понимать, где кончается наука и начинается политика. Но не стоит думать, что только сегодня грешат попытками использовать историю в сиюминутных политических целях.
Например, в 1877 г. общественность России озаботилась историей славянских народов: возникла наука славяноведение, появились славянские комитеты… А все упиралось в освобождение Болгарии от турок, которое на самом деле было продвижением к Босфору и Дарданеллам.
В 1911 году, перед Первой мировой войной, отпраздновали 150-летие со дня рождения Ломоносова и умудрились выкинуть лозунг "Ломоносов - борец против немецкого засилья!" Представляете? Это чисто политическая акция, а лозунг и сейчас гуляет.
Новейшая история – это специфическая отрасль: еще не история, но уже не совсем политика. Тут есть политика, так как политические процессы не заканчиваются одномоментно. Но есть в значительной части и история.
Накладывается другой аспект. Мир живет от одной большой войны к другой. После каждой большой войны происходит определение мироустройства. Первый раз в 1814 году – Венский конгресс, потом Парижский мир, Версальская, Потсдамская системы. Как только начинается бодяга вокруг пересмотра мира – готовься к войне.
И как вы видите сегодняшнюю внешнеполитическую ситуацию? В истории есть много случаев, когда разбуженные силы выходили из-под контроля - как талибы, которых воспитали в ненависти к СССР, а теперь они просто уничтожают всех. Когда вы кого-то вооружаете, кому-то даете деньги, надо рассчитывать, что люди могут стать неподконтрольными.
Такой же феномен есть с идеями. История России XVII века: двадцать четыре Лжедмитрия! Народ хотел хорошей жизни, как украинцы, которые хотят в Евросоюз и думают, что там все сразу будет хорошо. У русских мечта о хорошей жизни материализовалась в идею доброго царя – невинно убиенного и "счастливо спасшегося" сына царя Ивана Грозного. Его (а точнее, его народный образ) русская власть убивала двадцать четыре раза. И двадцать четыре раза он воскресал в образе все новых самозванцев. Народ верил, и логические аргументы были бессильны!
В Украине же столкнулись два исторических мифа. Запад и центр Украины, как кажется, очарованы идеей ЕС как общеевропейского дома. На востоке люди тоскуют по сопричастности к большому советскому проекту, где каждый является винтиком громадной машины, работающей и строящейся в интересах всех. Это - история Донбасса.
Поэтому в центре спора стал язык: русский на востоке ассоциируется с идеей сопричастности к большому проекту большой страны, а на западе и в центре как тормоз на пути к счастью. И тот, и другой миф в полной мере реализованы быть не могут в силу той же истории. И в Украине нет политических, культурных или других сил, которые могли бы примирить эти два взгляда на прошлое и, соответственно, будущее.
Я могу понять сложность положения нового президента Украины, невозможность одномоментно прекратить войну и удовлетворить все стороны конфликта.
Но ясно одно: чем дольше будут стрелять со всех сторон и любым оружием, чем больше будет убитых, беженцев и вообще ненависти – тем призрачнее надежда уместить эти два мифа в одной упаковке. Рано или поздно придется либо разводиться, либо искать среднее примиряющее (вроде моего отношения к битве на Орше – без злобы, как дань истории).
Читать полностью: http://news.tut.by/society/405342.html
Комментарии