Структура русской украинофобии

Ольга Михайлова, для "Хвилі"

Насколько сложно поднять один народ против другого? Нужны ли интеллектуально насыщенные схемы для того, чтобы одна нация возненавидела другую? Ответ лежит, казалось бы, на поверхности – если бы не феномен русской украинофобии, который при ближайшем знакомстве с ним оказывается чуть ли не исключением из правил – уникально взращенной, сложно устроенной политической технологией.

В истории мы чаще наблюдаем простые механизмы взращивания фобий, освоить которые под силу любому местечковому вождю. Чем проще мотивация, тем легче она транслируется в массы. А значит, тем большим будет эффективность для лидера, который сумел массы обработать и замотивировать на ненависть.

Главным камнем в фундаменте ксенофобии оказывается обычно инаковость, чужеродность. Явные отличия в быте, культуре, верованиях и мотивациях всегда подозрительны обывателю, вызывают почти инстинктивную неприязнь и отторжение. Поэтому лозунги сегрегации – отгораживания от инородцев (иноверцев и т.д.) – понятны и обладают значительным мобилизационным потенциалом.

На эти лозунги накладываются обиды, которые предъявляют чужакам. Идут в ход воспоминания о занятых землях, обиженных девушках, оскверненных чужими обычаями святынях. Если реальных обид недостаточно, идут в ход воображение и догадки, и все неопределенные ситуации толкуются не в пользу чужаков. Так чаще всего возникает достаточная мотивация к агрессии на почве ксенофобии.

Но украинофобия, взращиваемая в России, устроена как-то иначе. Она не культивирует идею инаковости украинцев, не толкает русских на то, чтоб отгородиться от украинцев. Ее структура более сложная. Можно выделить три основания, на которых она базируется:
Отрицание уникальности, специфичности украинской нации. Родственность языков и конфессиональное единство в православии используются в антиукраинской риторике как аргументы единства украинцев и русских в рамках единого (или триединого) русского народа.
Отрицание самодостаточности украинской нации, то есть ее способности объять мышлением и вниманием весь мир, все уровни бытия, в том числе самое себя. Это выражается в неверии в государственнические и интеллектуальные способности украинцев. В представлении зараженных украинофобией русских украинцам «по плечу» только культурное развитие, но не интеллектуальное и политическое.
Отрицание самостоятельности украинской нации, то есть ее способности трансформировать мир и все уровни бытия, в том числе самое себя. Это выражается в обязательно конспирологических толкованиях всех политических шагов украинцев. Особенно это касается появления украинской нации и ее успехов, которые приписывают проискам австрийского генерального штаба, «пиндосам» или антирусскому лобби.

Важным элементом украинофобии является гиперидентичность самих россиян. Гиперидентичность предполагает гипертрофированную приверженность своим идентификационным маркерам. Часто она проявляется как чувство превосходства по отношению к иным, чужим – хотя и не ко всем подряд.

Российская гиперидентичность долго и осознанно взращивалась Российской империей, и потому в других имперских народах (а к таковым в России причисляют немцев, турок, японцев, англичан и некоторых других) российская гиперидентичность не видит объектов экспансии и самоутверждения.

Она их видит в соседних народах, история и политическая традиция которых не носит имперского характера – в эстонцах, латышах, грузинах, украинцах.

Агрессивная ксенофобия характеризует отношение русских ко всем этим народом. Но по отношению к тем, которые уж очень разнятся с русскими – грузинами, эстонцами – она формируется по более-менее стандартному образцу отчуждения. С украинцами все иначе.

Представление о не-уникальности, не-самодостаточности, не-самостоятельности украинцев – тот фундамент, на котором русская гиперидентичность внедряет идею о правомочности, естественности и даже моральности вмешательства в дела Украины. Это первый виток специфически русской украинофобии.

Русская украинофобия формировалась в ХІХ веке вместе с самой гиперидентичностью русских. Она укреплялась в ХХ веке в Советской империи. На фронтах гибли и русские и украинцы, но именно русскому народу приписывались политические победы. Украинцам предлагалось реализовывать себя разве что через культурную сферу: борщ и гопак как представление о нише украинской идентичности успешно перекочевало и в ХХІ век. Украинцы закрывали глаза на такие представления из миролюбия, по возможности избегая лобовых столкновений на почве идентичности.

Но идея о законном праве русских вмешиваться в политические дела украинцев обязательно приводит к столкновениям. Раньше это случалось изредка и в частном порядке; сейчас это –системообразующий фактор русско-украинских отношений. И вот в этой ситуации, когда столкновение случается, гиперидентичность русских порождает их представление о близком и естественном преобладании (победе) в этом столкновении. А тут обнаруживается яростное непримиримое сопротивление украинцев.

И русская украинофобия идет на второй виток – уже не насмешливой снисходительности, но невиданной жестокости. Со стороны зараженных гиперидентичностью русских допускается такая жестокость, которая невозможна по отношению к уважаемым им имперским народам. Чтобы в этом убедиться, стоит почитать комментарии к текстам сайта «Русская весна» http://rusvesna.su/

Столь сложная структура украинофобии не могла появиться стихийно, как политический проект некоего вождя или запрос демографической конъюнктуры. Ее поддержание и развитие обеспечивается всеми интеллектуальными и организационными ресурсами нынешней России. А это значит, что ксенофобия – органическая, неотъемлемая составляющая государственной политики имперской России.

Так что не всякая ксенофобия примитивна и одношагова по своей природе. Во всяком случае, следовало бы вспомнить еще один вид ксенофобии, не менее сложно скроенный: антисемитизм. Его осмысливали и целенаправленно культивировали не самые глупые люди Европы. Возведение антисемитизма в ранг государственной политики и преступления на этой почве заслужили не только осуждение; за осуждением последовало и искупление. И такая судьба ждет любую страну, взявшую на вооружение ксенофобию как политическую технологию и идеологию.