ПРЕСТУПЛЕНИЕ.

    ПРЕСТУПЛЕНИЕ.

   1.

   О судьбе старика Кривули – щупленьким, с мелковатым лицом, засеянным паутиной дробных морщин, припадавшим на обе ноги с детства -  в посёлке говорили: и природа не пожалела,  и власть добила.  Жил он в низкорослой  мазаной глиной  хатке с женой Марией – такой же тихой и мелковатой – на Ярах.

   Так называли часть посёлка  с небольшими густо разросшимися высокими палисадниками и спрятавшимися за ними десятком домов, выстроенными пилами с широким полотном, да остро заточенными топорами на грубых или мелкозернистых камнях, редко мастерком – стальной лопаточкой с пластмассовой ручкой, обмотанной изолентой. Дома лепились вдоль водянистых  глубоких желтых оврагов, забиравших Яры в полукольцо, в которых посельчане выкапывали вязкую «мясистую»  глину для обмазки коровников, свинарников… и  куда свозили железный, щепной и бумажный  мусор.

   Работал Кривуля   в депо:  единственное место, которое кормило поселковых мужиков, и где ремонтировали паровозы: самые сильные и мощные в то время, магистральные  «Иосиф Сталин»  и небольшие маневровые  с птичьим названием «Кукушка» или, как говорили рабочие, «Кукушечка». Утром он топтал километровую утрамбованную  дорожку вдоль железнодорожной насыпи к деповскому мастеру: подмести токарную завившуюся в спираль стружку, вынести тёмно – коричневый мазут в  ведрах со сварными швами, прибрать смоляную паклю,  выточенные, пахнущие металлом  болты, гайки...

   Это было не намеренно со стороны мастера. Его учили токарить, слесарить, фрезеровать с того времени, как он появился в депо, но ноги не выдерживали, а поэтому и решили: от греха подальше -  от того, что крутится, вертится, колет,  режет… В бусугарне (посёлковой пивной) его ни разу не видели.  Соседи к нему не ходили, но  узнавали, что старик ещё держится по вечерним звукам гармошки. Когда гармошка затихала на день, два, соседи  говорили: болеет, но выдюжит, потому что мелкие на здоровье покрепче, на малом пространстве болезни негде развернуться, а вот на большом есть, где размахнуться.  

   Гармонист он был лихой. Играл с переборами, пальцы летали по клавиатуре  с черными и белыми перламутровыми  кнопками сверху вниз,  меха то сжимались, то разлетались  на столько, на  сколько хватало силы в плечах, гармошка словно плясала в его руках, сморщенное лицо светлело и распрямлялось, он становился выше ростом, поднимался, готовый пуститься в пляс  и снова осаживался на табурет.

   Справляли свадьбу – приглашали старика. Делали толоку – звали.  Крестины -  и на них без старика не обходилось. В этом, если говорить словами посельчан, мелком пространстве жил не мелкий дух. Уже и танцоры выдыхались, и силу свою не раз обновляли и подбадривали  самогоном, и голоса не так звонко выводили, а старик играл.  «Да, отдохни, перекуси,…».  «Так это…». Старик виновато улыбался. Отщипывал со стола, на что рука набредала. Столы убирали, отяжелевшие от самогона и густо сваренного хрящевого холодца гости расходились, а гармошка не умолкала. Рассветное солнце из - за бугров  набегало, а гармошка всё также пела.  

   Словом, не было бы гармошки, то  не заметили  бы и  Кривулю, и не вспомнили бы о том, что с ним произошло. Развеялась бы память, и осталось бы  одно: жил, да был старик.

   2.

   Длинный покрытый зелёным протёртым  сукном  стол, перегораживающий комнату с окнами, забранными в решетку. За столом на стуле  участковый Быля: лобастый, двухметровый мужик с юркающим взглядом. Напротив, на табуретке  Кривуля. Он смотрит на Гремучие бугры, с которых, словно огромный стеклянный шар, скатывается поземка и рассыпается у подножья бугров, где вчера похоронили жену Кривули.
- Лет пятнадцать впаяем тебе, а то может и…  - Быля ставит остро заточенный карандаш на попа, и как через секторный прицел смотрит на Кривулю. - За преступление нужно отвечать. По государственному закону.
   Кривуля молчит.

- Ты признавайся. За молчанку хуже будет. Эх, и хитрый ты. Думал, что не докопаемся. Какую хоть награду от своих друзей получил?
- Каких друзей? Нет у меня теперь никого.
-Так! - Быля достает лист бумаги в синюю клеточку. - Не хочешь признаваться. Ну, тогда я первый начну. У тебя гармошка есть?
- Была, - вздыхает Кривуля.
- Как так была? - настораживается Быля.
- Я ее вчера с женой положил.
- Следы скрываешь. Но я гармошку и из гроба вытащу. Это вещественное доказательство.
- Жена песни любила, - отвечает Кривуля. - Вот я и положил гармошку с ней. Может ей там кто-нибудь сыграет, пока я приду.
- На жену пытаешься свалить. Ничё. Мы и её спросим.
- Кого? - удивляется Кривуля.
- Твою жену. Преступницу.
- Так ее вчера похоронили, - напоминает Кривуля. - Ее теперь только один Бог может спросить, если он есть, - добавляет старик.
- Мы и Бога…
   Быля спохватывается. Выручает его тяжелый кашель Кривули.  Он даже поднимает старика с табуретки.
- Стой! - кричит Быля. - Бежать хочешь.
- Куда мне бежать с моими ногами, - отвечает Кривуля. 
- Ты меня с толка ногами  не собьешь и не разжалобишь. Рассказывай, как ты играл немцам на гармошке.
- А, - Кривуля вспоминает. - Как всегда. Меха растягивал. Пальцами перебирал.
- Значит, признаешь, что играл немцам.
    Быля доволен.
- А чё не признавать. Играл.
- Так, так, - Быля переходит на подробности, начальник не любит читать мелочёвку, но когда её много, то и листов в папке побольше, и увесистей она и сразу видно, что поработал. -  А когда играл, ногой притопывал?
- Как же не притопывать? - удивляется Кривуля. - Любой гармонист, когда играет, притопывает.
- Какой ногой?
    Быля пишет: левой, потому что она покрепче правой. На его службе каждая деталька может повернуть человека не в ту сторону, в которую хочет человек, а туда, куда деталька укажет.

- А улыбался, когда играл?

- Не. Я когда играю, не так ноги болят.

   Быля задумчиво смотрит на слово «улыбался», которое он вклинил до ответа старика: как же втиснуть перед ним «не»,  места мало, строка выйдет не ровная,  и основное: слитно пишется или раздельно? а ! оставить для дела!  

- А что немцы делали, кода ты играл?
- То, что и наши делают. Пели, танцевали, пили…
- Почему пошел играть к немцам?
- Они сами ко мне пришли. 
- Что ж, и автоматами не били?
- Не, - тянет Кривуля. - За что меня бить.
 - Гм. - Быля думает, - а почему не сказал, что гармошка сломалась?
- Кременчугская сломалась? - удивляется Кривуля. - Кременчугские не ломаются. 
- А ты взял бы гармошку, - Быля думает, как бы это показать на примере старику, что он не просто Быля среди затюканных посельчан, а грамотный участковый.  Он  щупает глазами комнатку: суконный стол, стальной квадратный  сейф,  табурет, приколоченный  железными скобами к вибрирующему рассохшемуся полу, со стариком и стул с вдавленным  сиденьем с кожаной подушечкой, забитой ватой, под собой. Не подходят.  Он  снимает фуражку и кладёт на колено и говорит старику, - поставил бы вот так, как я,  фуражку на колени и толкнул бы.

   Фуражка не слетает, глубоко просела на коленной чашечке, Быля пытается столкнуть её  пальцами: цепко держится, нервы  расшатываются, и он  сбивает её кулаком. Фуражка от сильного удара взмывает верх и начинает кружить по комнате. Быля не понимает, почему она не падает, а  не падает она от вскочившего через форточку бегунка - ветра, который заворачивает к Были и набрасывает на его лицо фуражку. От встряхивания головой фуражка шлёпается на окурки папирос «Беломор канал».

- Понял, как это нужно было сделать, - довольно говорит Быля. -  Гармошка упала бы и разбилась, и ты бы сейчас не сидел передо мной.
- А зачем разбивать, - снова удивляется старик. -  Мой батько синего  вола продал, и  гармошку мне купил.
- Так, - подводит Быля. – Синего вола. Вот ты и посинеешь. Завтра выкапываем гармошку, как вещественное доказательство. И тебя в район, подлеца.
    Кривуля поворачивается к зарешечённому окну и видит, как с Гремучих бугров вновь срывается поземка.