На румб 270. Запад.

Сегодня я уже и не помню, как назывался ресторан. Может быть, "Иссык", а может и "Алма-Ата". Шел уже 1989 год. Было лето. Самая середина июля. Жарко днем и душно по ночам.

В ресторане было очень много "гуляющих". Страна жила в ожидании какого-то чуда, похожего на прилет инопланетян. В магазинах продуктов становилось все меньше, а в холодильниках все больше. Как будто город догадывался, какие годы ожидают его в недалеком будущем, и делал запасы.

Моя тетка, сидевшая за столиком напротив меня, с огромным удивлением и вниманием разглядывала подгулявшую публику и, наверное, вспоминала себя, всего девять лет назад, когда она еще была "гражданином СССР".

Она прилетела из Нью-Йорка всего лишь за день до этого и все окружающее, наверное, представлялось ей смешной фантасмагорией.

Я говорю "наверное", потому что, ни тогда, ни и по прошествии многих лет, я не могу даже представить, что чувствовала она, глядя на город и страну, которую покинула не так давно во времени, но очень давно, даже бесконечно давно в пространстве.

Я никогда не смог пережить того, что тогда так волновало ее. Когда я первый раз вернулся в свой родной город, моей страны уже не было. Не было тех людей, с которыми вместе учился в школе. Не было тех, с кем вместе рос во дворе. Не было тех, с кем вместе работал. Не осталось НИКОГО.

Нет, они не умерли, не погибли, не попали в психлечебницу. Многие даже жили там же, где и тогда, когда я в последний раз поднимался по трапу последнего в моей жизни советского пассажирского самолета ИЛ-86 и, в последний раз из темноты дверного проема посмотрел на свою страну. Больше я ее не увидел. Она умерла, не прожив и двух лет после моего отъезда.

Я догадываюсь, что между Востоком и Западом всегда была какая-то полоска пространства, где время искривлялось, отделяя одно от другого не просто километрами, а чем-то гораздо более существенным, и практически, непреодолимым.

Где находилась эта полоска? Не знаю. Может быть, недалеко от какой-нибудь польской деревеньки? На высоте около 10000 метров? Не знаю где. Но сегодня я уверен, что она где-то есть. Она существует, как какой-нибудь неизвестный "бермудский треугольник", в котором люди пропадают во времени, перемещаясь в пространстве.

Ведь уходили же мы с Востока навсегда, не оглядываясь и стараясь ни о чем не жалеть. Как о мертвых. О них, иногда скорбят, но уже никто о них не "жалеет" Разве можно жалеть о покойниках? Разве можно расстраиваться от того, что они уходят в землю? Ведь они уже не принадлежат нам. Они принадлежат ЗЕМЛЕ.

Моя страна умирала у меня на глазах. Умирала, как и ее правители. От "тяжелой и продолжительной болезни". Я, также как и миллионы моих соотечественников, постоянно находился у постели умирающей. Видел все ее мучения и жалкие ее потуги выглядеть получше, в глазах родственников. Выглядеть помоложе, что ли? Покрасивее. Понаряднее.

Я сидел за столиком, накрытым белой, ресторанной, почти казенной, скатертью присутственного места.

Весь вечер мне хотелось задать моей тетке вопрос.

Один единственный вопрос. И я его задал. Тетка рассмеялась мне прямо в лицо. Она смеялась и отвечала:

- Если ты еще способен задавать такие вопросы, то тебе пока рановато на Запад.

Сегодня, да и намного раньше я начал понимать, что она имела в виду.

Моя тетя, наверное, я почти уверен в этом, повторила мне то, что отвечала многим решившим, наконец, прекратить никому не нужное дежурство к постели своей умирающей Родины и мучавших себя по ночам тем же вопросом. А что там?

Моя тетя вряд ли отдавала себе отчет, какую глубочайшую философскую категорию хранит в себе ее шутка.

Для нее это был всего лишь щелчок по носу несмышленому школяру, который ищет свое место в жизни при помощи глупых детских вопросов и переживаний.

Но ведь мы и были детьми или, по крайне мере, должны были ими стать и какой-то зверский инстинкт самосохранения уже готовил нас к тому катаклизму, который готовила нам десница Всевышнего.

Мы не могли "впасть" в детство, как старики в доме престарелых. Мы должны были умереть, исчезнуть в искривленном времени. Нам было уготовано пройти Чистилище. Не то, которое уготовано мертвым, а то, на первый взгляд и незаметное. Без всякой торжественности, без угрозы, без страха.

Но это не такое уж безобидное место. Хотя в нем и не требуют от тебя ходить по раскаленным углям и пить жидкий свинец.

От нас требовалось только одно: выдавить из себя Родину. Нет, это слишком громко звучит. Да и не верно. Нам нужно было выдавить себя из Родины. Выдавить все: рождение, детство, школу, товарищей, друзей.

Но это было уже не так трудно. Родина агонизировала у нас на глазах.

Я помню, как долго и мучительно умирал мой отец. Как и моя Родина, он был для меня всем. Но еще задолго до его смерти, я начал выдавливать его из себя. Я ничего не мог с собой поделать. Это был инстинкт самосохранения. Это сама природа спасала меня от страшных душевных потрясений. Таких потрясений, которые могут привести и к необратимым последствиям. Это и есть тот, в который создал этот мир. Бог в нашем сердце.

Я помню, что я запретил моей матери принимать соболезнования и насильно отправил ее на море в Болгарию. Просто выгнал из дому.

Но куда можно отправить "отвлечься" человека, который потерял Родину? В Болгарию или на Канарские острова?

А моя тетка просто рассмеялась мне в лицо в зале ресторана.

 

продолжение следует....