«Ваш муж добровольно пошел под обстрел» Часть 2

Расследования / Выпуск № 65 от 18 июня 2014

Часть 2

Как искали Короленко Евгения Ивановича, 1967 года рождения, жителя Ростова, погибшего 26 мая в бою за донецкий аэропорт

Возвращается к Жениной фотке.

.

— Не похож. Цепочка да, вроде была такая… Уши не торчат. Голова вообще не похожа, лицо. Но татуировки похожи. Смотри, тут все как четко, а у него давнишние, смазанные. Нет, у него брови не такие. У него маленькие… Весь оброс. Блин, наверное, да. Вроде да. Цепка. Цепка у него была такая. Ноздри, нос. Он. Все. Это он.

Жара. Стоим у бетонного блока, чуть левее, чем стояла та, другая семья. С утра один из ветеранов дозвонился до хирурга 1602-го госпиталя, который пообещал нам сделать пропуск на территорию. Через проходную не войти: с недавних пор пропуск в морг — только с разрешения начальника госпиталя. Начальник госпиталя в морг не пускает никого.

Хирург отъехал по делам, ждем. Ляна, ее друзья Даша и Игорь топчутся у блока. Подруга пересказывает новости: оказывается, у Андрика скопилось много машин ушедших, и машину Жени он отдавать не хочет, «пока все не выяснится». «Мне все равно, — говорит Ляна. — Мне, главное, Женю обратно получить».

Приходит хирург, вместе с ним немолодой человек в форме с нашивкой «Рудин» на груди, представляется дежурным офицером. Ляна почти не шевелится. Хирург, как будто мы не созванивались с утра, спрашивает: «Ну что у вас?» Вдалеке за беседой наблюдают два охранника.

— У меня муж погиб. Мне нужно посмотреть, убедиться.

— Ну у нас сто процентов его нет. Может, в судебно-медицинской экспертизе?

— Спросил судмедэкспертов, они тоже сказали, никого нет у них, — отвечает хирургу Рудин.

— Мы хотим посмотреть в списках.

— У меня нету списков.

— В морг как-нибудь пройти. Пожалуйста.

— Ну прямо в морг? Как пройти? — вроде как удивляется врач. — Кто отвечает за проникновение в морг?

— Проникновение? — уточняет Рудин.

— Ну как там? Начальник отдела? Но его там нет сейчас сто процентов. Там никого нет. Я спрашивал.

— В морге лежат только те, кто умерли в госпитале. Больные, просто больные, обыкновенные.

— Я не патологоанатом, — говорит хирург. — Я не обладаю о погибших никакой информацией. Если бы они были раненые, я бы их знал.

— Но они мертвые, — говорит Ляна и прикусывает губу.

— Лаборанта нету, я ему домой звонил. Говорит, нету никого.

— Можем мы пройти?

— Я не могу заказывать пропуск, девушка. Начальнику госпиталя… если вам дадут телефон — звоните, спрашивайте.

— Пойдем в холодок, — говорит Даша.

Мы заходим в бюро пропусков, сажаем Ляну на стул. Звоним — в ЦПОП, начальнику госпиталя… Тишина. Рядом старушка просится в храм на территории. Дежурная говорит: «Все поменялось в связи с Украиной, посторонних в храм не пускаем теперь, распоряжение».

— Мы можем перелезть через забор? — тихо спрашивает Ляна. В глазах плещется безумие.

— Пропуск спросят на входе в морг. Тебя посадят в камеру, Лян, и тело ты не найдешь, — говорит Даша.

К дежурной проходят два охранника, косятся на нас. Переговариваются. Один простодушно спрашивает Ляну: «А почему это нам сказали вас не пускать ни в коем случае?»

— Суки! — кричит Ляна. Даша обнимает ее, пытается незаметно закрыть ей рот.

Охранник снова тихо переговаривается с дежурной.

— А вы, девчата, сами с Донецка?

— Нет, местные.

— Вам сейчас дадут номер телефона ФСБ, вы звоните — и решайте вопрос. Потому что нам сказали: не пропускать. Созвонитесь.

— Почему такое отношение к людям? — кричит Ляна. — Если он уже умер, зачем он им нужен!

— Вот сейчас потихонечку объясните, что и как, этому фээсбэшнику, он даст указание начальнику госпиталя, и вы… Я бы от души, но не мое. Мне сказали: не пускать.

Листочек, четыре цифры по внутреннему. Кузнецов Станислав Александрович. Успокаиваем Ляну.

Она уже не плачет. Спокойным голосом говорит в трубку, что муж пропал, есть информация, что тела находятся здесь, и ей надо мужа хоронить. Или хотя бы увидеть. Но начальник госпиталя распорядился ее не пускать.

— И что вы от меня хотите? — слышу я из близкой трубки. — Я даже не военный, что хотите-то от меня? До свидания.

Дежурная говорит: «Ваша главная ошибка, что вы сказали: начальник госпиталя. А не начальник, а дежурный офицер».

Перезваниваем в безумной надежде. Все то же.

Но через три часа после того, как мы встали у Военведа, через 10 минут после того, как мы позвонили Кузнецову, — на мобильный Ляне поступает звонок.

Человек представляется Сергеем.

— Ваш муж погиб. Его тело спрятано в одном месте…

— На Военведе? — говорит Ляна быстро. — Я сейчас здесь.

— Да, тут.

Но вас не пустят, Ляна. Из этого сделали военную тайну, понимаете? Но мы завтра вывозим одно тело. Вывезем и ваше. Вам позвонит человек по поводу похорон, мы со всем поможем. Но гроб будет закрытым.

— Я хочу опознать.

— Гроб будет закрытым. Но это точно он. Мы сверяли по татуировкам, которые вы высылали.

Через два часа «Сергей» перезванивает и говорит, что может вывезти тело даже сегодня. Ляна хочет забрать тело немедленно и отдать на сохранение в любой ростовский морг, пока готовятся похороны. Еще Ляна хочет открыть гроб и опознать мужа.

Ни в одном морге Ростова, в том числе в двух частных трупохранилищах при похоронных агентствах, — тело не берут. Сначала все хорошо: называют цены, спрашивают про документы. «Сергей» сказал, что справка о смерти Короленко выдана в Украине, мы передаем эту информацию агентам, агенты и сотрудники моргов реагируют: «Он что, с этой фуры? Мы не возьмем».

Один, правда, проникается сочувствием:

— Поймите, это гражданин России, погибший в боевых действиях. А боевых действий наша страна не ведет. Выслушайте мой совет, я 25 лет работаю. Вы должны добиться официального опознания, вместе с протоколом, а не вскрывать сами. Неизвестно, кто там в гробу. Что они говорят? «Никаких тел не поступало». Или сразу хороните то, что есть. Мы не будем держать у себя, крайне рискованный вопрос. Фээсбэшники на ровном месте появляются в таких историях. Это может быть даже какой-то провокацией…

Сотрудница одного из городских моргов дает телефон паренька: сегодня дежурит и завтра дежурит, то есть два дня, попробуйте договориться, чтобы по документам тело не прошло. Другой советует обратиться к другу-агенту в Азов: там, возможно, еще не в курсе ситуации.

Звонит агент Олег, которому «неизвестные люди» дали денег и сказали организовать похороны Жени, пообещав привезти тело. Ляна просит Олега обеспечить условия, чтобы вскрыть гроб.

Тут же Ляне звонит некто, представившийся «комиссаром».

— Есть тела, которые лежат с 26 мая у аэропорта, и мы не можем их забрать. А его мы вытащили и доставили в Россию. А вы хотите вскрывать гроб. Но будет ли это этично по отношению к памяти вашего мужа? Думаю, нет. Там использовались тяжелые вооружения, понимаете? А так — красный бархат, там все аккуратно упаковано. Выписана справка о смерти, проведено опознание сослуживцами. Конечно, все это в условиях боевых действий. Но опознание есть.

Вы взрослый человек. Россия организованных боевых действий не ведет. Ваш муж добровольно пошел под обстрел на этой улице.

С местом похорон, с телом — мы поможем чем можем. У нас есть в России спонсоры, которые способствуют захоронению. Вы должны понимать, что господдержки мы не получаем. Но похороны мы вам обеспечим.

(Тут «комиссар» сделал паузу: видимо, для слов благодарности. Ляна молчит.)

— До свидания, — говорит «комиссар». — Извините, что так получилось.

— Конечно, я все хочу! — кричит Ляна на подругу. — Хочу экспертизу, хочу опознать, хочу убедиться, что он. Но как?

Тело так и не удается пристроить. Забирать некуда. Вскрывать гроб негде. В Ростове стоит +35. Олег информирует «Сергея», что тело сможем принять прямо перед похоронами.

Знакомый Ляны, в поисках гарантий выдачи тела, находит выход на генерала, который не играет в молчанку, а обещает, если тело все-таки не отдадут, поехать на Военвед вместе. «Но только одно тело, понял? — говорит генерал. — Больше ни за каких других родственников не проси. Одно тело могу вынести для тебя!»

Похороны должны были состояться в понедельник. Ляна и Даша собираются за венком.

Ляна смотрит видео из группы добровольцев. Посеченные осколками ветки, раненого тянут за куртку, женщина с оторванными ногами пытается встать. «Он это все видел не по телевизору, понимаешь? Он знал, как это выглядит. Он не мог туда не пойти».

Я уехала в другой город на встречу. Вернулась ночью.

Венки — два, с розами и черными лентами, — стоят на балконе.

Ляна сидит на диване. Лицо как кусок сырого мяса.

— Женю не отдадут. Мне позвонили вечером. Сказали, что не отдадут, — потому что я разговаривала с журналистом. С тобой.

Я прервала все контакты с Ляной.

Два дня ходила по городу, не созванивалась с источниками, не брала интервью, не строила планов, не ездила к границе. Боялась спугнуть тех, кто прячет тела. Не могла уехать. Ела ягоды на базаре, уворачивалась от детей на роликах, шли грозы. В Парамоновских складах — заброшке без крыши — родники пробили фундамент, и подростки прыгали со стен — внутрь, в здание, в воду, солдатиками, обсыхали на балке. Мужики в антикварной лавке говорили: инаугурация Порошенки прошла, а долбят все сильнее. Рассуждали про крысу, которую сжирают черви, когда она ослабевает, и «с Украиной все по Дарвину». Беженки из Славянска (каждая — с ребенком на руках) в городском автобусе: «Я с мамой по скайпу разговаривала и слышу: бж-бж-бж — и так 16 часов длится». — «Так ваш дом на вершине, просто к вам звук хорошо доходит». — «Нет, они ж прям до заправки дошли». — «Кто дошел?» — «Ну те, которые стреляют. Подорвали баки». Девушки в церкви говорили, что звезды еще два года за Путина, и Америка знает, что еще два года сила не ее, поэтому «броники» украинцам дает, а деньги нет.

Через два дня дошла весть: Женю отдали. Похоронили.

Ростов-на-Дону