Урок жизни

Вот уже много лет я живу в деревне, хотя, по сути, это скорее дачный пригород – совсем рядом столица.

Услышав слово «деревня», я вспоминаю бесконечные леса в брянских краях, раздолье полей и лугов, сенокосы со сладким запахом травы, долгие летние дни на выпасах возле стада коров. И снова лес, грибы и ягоды. Там, на Брянщине, жили наши бабушка и дед, а ещё семья тёти Поли. Туда мы с сестрой приезжали летом.

Лес начинался сразу за бабушкиным огородом. Малинник с краю, на опушке, а дальше – вековые дубы, звонкий сосновый лес, светлые березняки и глухие ельники, болота с брусникой и клюквой.

В лесу возле деревни грибы собирали походя, между делом. Весь лес  окашивался: в каждом доме скотина, сена надо много. И вот несём с сестрой обед дяде на поле и смотрим вокруг. Издали видно боровик под кустом или деревом, к нему уже и направляемся. Домой приносим в узелочке грибов на жарёнку.  Брали крупные и чистые грибы: подберёзовики, подосиновики и белые, лисички тоже, редко сыроежки. Других грибов я не знала. В августе нас уже увозили в город, опята собирались и грузди солились без нас.

Когда ранней осенью отец позвал меня с собой в лес (на работе им выделили автобус), я обрадовалась – всегда скучала в городе по негромкой лесной тишине, по особым запахам, по отрешённости от суеты.

В то время отец вышел на пенсию и работал в почтовом отделении, поэтому выделенный для поездки транспорт был заполнен в основном особами женского пола, и всю дорогу в автобусе не смолкали песни и смех. Поскольку мужчин среди грибников было немного, отцу оказывалось повышенное внимание, а я, неказистый гадкий утёнок в подростковом возрасте, молча смотрела в окно, изредка отвечая на дежурные вопросы весёлых женщин.

Но вот, наконец, мы приехали. С корзинками и вёдрами разошлись грибники в разные стороны, и тишина природы воцарилась как долгожданная благодать.
Лес, желтеющий  и по-осеннему пустоватый, не похож был на тот, к которому я привыкла – уже наполовину облетевший березняк, разбавленный осинником, заросший травой, а местами густым  подлеском, он давно стоял сухой, совсем забыв о летних благодатных дождях. «Вряд ли здесь будут грибы», – подумала я,  но ходила от дерева к дереву, добросовестно разгребая траву и прошлогоднюю листву. В сером пластмассовом ведре сиротливо ёжились несколько сыроежек-переростков, розовых и буро-зелёных. На такие грибы я раньше и не посмотрела бы – но выбирать не приходилось.

С отцом мы разошлись в разные стороны сразу, хотя постоянно перекликались, чтобы не потеряться. Подняв глаза от земли, я увидела несколько дубов, стоящих поодаль. Они возвышались густыми зелёными кронами над уже порядочно поредевшим желтеющим лесом. В надежде найти хотя бы лисички я направилась к могучим деревьям – и уже на подходе увидела семейство боровиков, кучно теснившихся у ствола крайнего дуба. Переведя от волнения дух и оглядевшись вокруг: не затопчу ли ещё какие-нибудь грибы, я осторожно разгребла листву вокруг, низко срезала все пять штук, крупные, чистые и крепкие, не тронутые ни червями, ни улитками. Как они выросли, такие красавцы, в скрипящем от засухи лесу, в траве по колено, в позднюю уже для них предосеннюю пору? Но все эти мысли меня не особо тревожили, и я улыбалась, складывая их так, чтобы они все были видны.  Мне уже представлялось, как будут ахать папины сотрудницы – и больше не спросят, видела ли я когда-нибудь грибы в лесу.

Обойдя вокруг всех деревьев и проверив, нет ли ещё грибов, больше ничего интересного не обнаружила и отправилась дальше, оглядываясь, нет ли где поблизости дубняка. Но вокруг трепетали осины, шумели берёзы, посверкивая золотой проседью, непроходимая поросль щетиной цеплялась за ноги – и не было здесь грибов, в уже пожелтевшей высокой траве.

Невдалеке раздался голос окликающего меня отца, и я с радостью кинулась к нему: «Папка, смотри, я белые грибы нашла!» В большой корзине отца я увидела такие же неприглядные сыроежки, какие попадались мне вначале, а ещё пару груздей-скрипунов. Он тоже заглянул в моё ведёрко – и застыл от изумления.

– Где ты их нашла? – спросил он прерывистым шёпотом.

– Боровики? – невинным голосом уточнила я, будто не понимая, о чём идёт речь.

– Ну да! – закричал отец. – Ни у кого грибов нет, одни сыроежки трухлявые. А у тебя – белые, да такие красавцы! Где нашла?

Я махнула в сторону дубов, которые ещё виднелись, возвышаясь над мелколесьем, и отец бросился туда:

– Белые растут семьями! Пойдём, поищем как следует!

–  Пап, да я смотрела, нету там ничего больше! – причитала я, не поспевая за его шагом, но он, не слыша ничего, чуть ли не бежал напрямую через кустарник, совсем забыв про меня. Когда я продралась вслед за ним  через подлесок, он уже перерыл всю листву под дубами и стоял на коленях, такой притихший и несчастный, что меня захлестнула волна жалости к нему. Чувство было незнакомое, но острое и щемящее, сладко и больно копошащееся в груди. Оно искало выхода, требовало действия. И неожиданно для себя я рухнула на листву,  устало прислонившись к стволу дерева, и попросила: «Пап, я уже больше не могу таскать это ведро. Возьми мои грибы в свою корзину, у меня так руки устали!»

Недоверчиво посмотрев, отец встретил честный взгляд, а заморенный мой вид не оставлял сомнений в правдивости сказанного. С некоторым колебанием, но грибы он  всё же переложил в свою корзину. Перед этим он достал из неё съестные припасы, мы с аппетитом поели, немного отдохнули и пошли дальше: я налегке, а отец – с полной корзиной грибов, где на самом виду красовались коричневыми бархатными головами здоровенные боровики.

Никаких больше грибов мы не нашли, но, мне помнится, и не искали особо. Шли быстро, так грибники не ходят:  в мелколесье с высокой травой, уже присыпанной опавшими листьями, непросто разглядеть шляпки грибов, даже когда их дотошно разыскиваешь.

Вскоре стали встречаться остальные грибники: приближалось время отъезда, и постепенно все подтягивались к автобусу. Каждый устремлял взгляд в нашу корзину и восхищённо восклицал:

– Ну, Пётр Тихонович, ну, молодец! Вот грибник так грибник! У всех торбы пустые, а он – гляньте-ка – с полной корзиной боровиков!

Отец  пожимал плечами и скромно молчал, но лицо его сияло удовольствием. В автобусе на обратном пути сослуживцы подходили полюбоваться крепышами-белыми, расспрашивали, как это ему выпала такая удача, рассказывали свои истории походов за грибами.

Я сидела в стороне, и внутри змейкой шевелилась обида на отца и на весь белый свет. Грибы мои, а на меня внимания никто не обращает. Несправедливо! Отец односложно отвечал, изредка поглядывая на меня. Во взгляде его я угадывала смущение.

Это теперь я понимаю, в какую непростую ситуацию попал тогда отец. Выросший в деревне, он с малолетства не только любил лес, но и знал его как никто другой. Дрова, ягоды, грибы – без кормильца-леса не выжил бы никто из девятерых детей, когда семья осталась без отца.

И вот сегодня тринадцатилетняя дочь, городская девчонка, находит боровики, когда взрослые люди возвращаются из леса с пустыми корзинками. Ладно бы, если б это была случайность – так нет же, говорит, что знала про дубы и специально стала искать возле них. Она знала! А больше, выходит, никто не знал – и он в том числе!

Первыми из грибников встретились женщины из его отдела, они сразу затрещали, загомонили, слова отцу не дали сказать. А потом было поздно –  он уже был назначен героем дня. Так всегда бывает, когда из невинного умолчания вырастает снежный ком лжи.  Вряд ли ему было радостно слушать незаслуженные похвалы, но ситуацию эту изменить он уже не мог.

На первый взгляд, какая вроде бы разница, за что тебя хвалят? Ведь это всё равно должно быть приятно! Ан нет! Как раз этим летом в деревне я испытала, как горько бывает на душе, как противно, когда тебя хвалят незаслуженно

А было это так.

В нашей городской квартире стоял большой сундук со старыми вещами. Сундук этот – отдельная тема, про него рассказывать надо долго. Это целое царство для девчонок, для игр в принцессы или в дочки-матери. Но поскольку хотелось наряжаться не только во время игры, а родители не располагали для этого средствами, сундук  постепенно стал превращаться в источник удовлетворения желаний. Лёгким движением руки,   при непосредственной помощи ножниц, платье с юбкой-восьмиклинкой длиной почти до пола превращалось в короткую юбку из трёх клиньев, сшитых между собой безо всякой выкройки, на глаз. По всем правилам должна выйти юбка-четырёхклинка, но в процессе примерки выясняется, что первоначальный расчёт неверен, и, чтобы не ушивать в четырёх швах, просто вынимается лишний клин. Как выглядит вшитая в кривой шов молния, не буду рассказывать – просто стыдно.

Что я была совсем необученной в предмете «Домоводство», сказать нельзя. В пятом классе мы целый год шили фартук – правда, в памяти у меня совершенно не осталось, дошила ли я его и куда он вообще подевался. А в шестом классе, как раз после которого я затеяла себе обновку в виде юбки, мы шили ночную сорочку. Вот её судьбу помню. В раскроенном виде в конце года я принесла её домой, и через год бабушка, которой надоела эта валяющаяся на тумбочке тряпка, дошила её сама, не дождавшись, когда это сподобится сделать внучка. Я спала в этой сорочке до самого выпуска из школы – и тайно мучилась совестью из-за того, что так и не довела дело до конца.

Ну, вот, кое-что я в шитье соображала, и  теперь красивую тёмно-вишнёвую юбку из прекрасной  китайской шерсти я уже слепила самостоятельно. Ну, и что из того, что она вышла косовата и кривовата? Зато такой красивый цвет! А летом поеду в деревню – там вообще все упадут!

В деревне я надела её вечером, когда собирались в кино. Двоюродные сёстры заахали, стали расспрашивать, откуда такая красота. Я, скромно потупившись, призналась, что шила сама. Боже, сколько же было восторгов! Позвали тётю Полю, даже дядя Вася пришёл посмотреть. Меня так хвалили, что постепенно стало портиться настроение. Но этим дело не кончилось. Если бы сама не испытала, что такое сарафанное радио – не поверила бы, с какой скоростью распространяются известия в деревне. Куда там скорости света! Вот как все собравшиеся в клубе до нашего туда прихода могли узнать о моей замечательной юбке? Сколько там было народа – все сочли своим долгом меня повертеть и похвалить мои золотые руки. В общем, отходя ко сну, я уже всеми фибрами души ненавидела свою новую юбку. Засунув её в чемодан подальше, решила больше не надевать эту стыдобищу, но не тут-то было! На следующий день сёстры потребовали показать её бабушке. Меня снова в неё нарядили и повели на другой конец деревни…

Я на всю жизнь запомнила, как стыдно бывает, когда тебя превозносят, а ты знаешь, что тебя хвалить не за что. В деревне портних не было, и хотя в некоторых домах стояли ножные швейные машинки «Зингер», но служили они в основном для пошива белья и занавесок – то есть для выполнения простых прямых швов. И я со своей криво сшитой юбкой была там признана модисткой-рукодельницей. К следующему моему приезду сёстры запаслись отрезами тканей, мне волей-неволей пришлось шить им платья. Но тогда я уже была во всеоружии! Польза от этой истории вышла не только нравственная, но и чисто практическая: мне захотелось шить, и шить качественно.

И вот теперь, глядя на отца, я понимала, что ему стыдно – и передо мной, и перед собой, и перед людьми, которых он вводит в заблуждение.  Мне, девчонке, было обидно из-за несправедливости, но какое-то чувство внутри говорило, что не надо вмешиваться в ход событий со своими поправками: отцу и так плохо, а будет ещё хуже.  Пусть уж всё идёт как идёт, как-нибудь переживём.

Пока мы шли домой по городу, я ловила взгляды прохожих, устремлённые на корзину с грибами. Отец шёл не поднимая головы. Дома он не стал ничего рассказывать, промолчала и я.

Этот случай с грибами вспоминается мне иногда, особенно когда тянет выставить перед всеми какую-то не замеченную свою заслугу. Я останавливаю себя, хотя не всегда удаётся, признаюсь. Когда-то давно жизнь преподнесла этот урок: лучше пожертвовать своим самолюбием, но сохранить любовь близкого человека, пощадив его гордость.

Впервые я почувствовала своё женское начало в пять лет - и запомнила это как этап своего взросления, - вместе с отцом переживая смерть мамы. Был ещё один случай - я как-нибудь расскажу о нём. И вот эта грибная история... Казалось бы, что в ней значимого? Но в тот день маленькая девочка поступила по-женски мудро, переступив через свои детские амбиции, а взрослый мужчина это понял и оценил. Я знаю, что отец был благодарен мне в тот день.

Так случилось, что женщина во мне осознавала себя именно под влиянием отца. Не было человека ближе и роднее, чем он. Никто на всём белом свете не любил меня так нежно, как мой папка. Никто столько мне не прощал, терпеливо пережидая все выкрутасы взросления. Терпение, умение уступить без спора, преклонение перед мужской силой и снисхождение к маленькой слабости мужчины, умение жить миром и ладом в семье – всё это во мне благодаря моему отцу.