Великая и забытая

Последняя война Российской империи
Воинское кладбище в Вильнюсе в районе Антакальнис. Здесь в 1914—1918 годах хоронили немецких и русских. воинов, погибших в Великой войне. Фото 1916 года.             


Петербургскому режиссеру Виктору Правдюку,
автору многосерийного документального фильма о Первой мировой войне
 
 
 
Конец XIX века
Современники называли Первую мировую — Великой войной.
Между 1914 и 1939 годом прошло всего четверть века. По количеству жертв, страданий и разрушений следующая война оставила свою предшественницу далеко позади. Однако Первая война стала трагическим рубежом между целыми эпохами. XIX век — изящное столетие золотой культуры, наивной веры в человеческий разум, торжество технического прогресса и триумф общественного блага — в историософском смысле закончился не в 1900, а в 1914 году. На протяжении предшествующих десятилетий разум политиков не справлялся с соблазном этатистского величия, и апология национальных амбиций воспитала грех массового фанатизма. Летом 1914 года европейские народы с тысячелетней христианской традицией с ожесточением ринулись убивать друг друга, чтобы доказать противнику свое превосходство. «О, твердость, о, мудрость прекрасная Родимой страны! — восклицал в упоении поэт Георгий Иванов. — Какая уверенность ясная в исходе войны!» И в то же время Ромен Роллан с отчаянием записал в дневнике: «Это ужасно — жить среди этого безумного человечества и бессильно наблюдать разрушение цивилизации. Эта европейская война — самая страшная историческая катастрофа за последние столетия». Бог оказался на периферии сознания, а молитва воюющих христиан приобрела национально-эгоистический оттенок.
Русские солдаты в минуты отдыха на Восточном фронте ждут дальнейших распоряжений командования. 1917 год.

Гибель трех консервативных империй — Австро-Венгерской, Германской и Российской — была лишь внешним итогом Великой войны, формальная победа в которой не принесла измученным победителям благосостояния, мира и покоя. «Зло либерального XIX века было, в конце концов, лишь неудачею добра, — размышлял в изгнании ветеран и поручик легкой полевой артиллерии Федор Степун. — Сменивший же его XX век начался с невероятной по своим размерам удачи зла». Большевизм и нацизм состоялись в полной мере, благодаря Великой войне и ее посттравматическому синдрому. Старая Европа и ранее переживала революционные смуты, но лишь после 1917 года революции приобрели характер социальной болезни. Ленин и Гитлер обещали причинить счастье и призывали к созданию нового человека, заражая своим дьявольским энтузиазмом потрясенных соотечественников.
…И все-таки Великая война, положившая конец Девятнадцатому веку, решительно обособилась от войн века Двадцатого. В ретроспективе, как верно подчеркивал Степун, «война 1914-го года была величайшим преступлением перед Богом и людьми, но она была преступлением вполне человеческим. Лишь с нарождением сверхчеловека появилась в мире та ужасная бесчеловечность, которая заставляет нас тосковать по тому уходящему миру, в котором человеку было еще чем дышать, даже и на войне». Добавим: не только дышать, но видеть в вооруженном противнике личность и сохранять способность к рефлексии.
 
«Так нельзя ли от них откупиться?»
Великая война прервала русское «экономическое чудо». Модернизация способствовала развитию гражданской самодеятельности, частной инициативы, предпринимательства и кооперации среди крестьян, повышению их культурного уровня и производительности труда. За первые 17 лет царствования Николая II численность населения Российской империи (без Финляндии) увеличилась со 125,6 млн (на январь 1897) до 166,2 млн человек (на январь 1914) — на 40,6 млн (32,5 %). Россия прочно занимала пятое место в мире по объемам промышленного производства, а по темпам роста опережала передовые индустриальные государства и принадлежала к группе стран с наиболее развивавшейся экономикой, таким как США и Япония.
Российская доля в мировом промышленном производстве, составлявшая в 1885 году 3,4 %, к 1913 году выросла до 5,3 %. Конвертируемый русский «золотой» рубль считался одной из самых устойчивых мировых валют (1 рубль = 2,16 RM или 0,5 $). Если в середине 1890-х годов золотой запас страны равнялся сумме в 873 млн рублей, то к 1914 году — 1695,2 млн, несмотря на регулярные выплаты по внешним займам и несчастливую русско-японскую войну. В 1900 году расходы суммарного госбюджета превышали российские доходы, показывая дефицит в 152 млн рублей, а в 1913 году уже доходы превышали расходы, показывая профицит госбюджета более чем в 48 млн рублей. В 1894 году протяженность железных дорог в империи составляла почти 35 тыс. км, а в 1913 — более 70 тыс. км. «Отсталая» Россия строила подводные лодки, новейшие эсминцы, тяжелые корабли и четырехмоторные самолеты.
На современников, включая иностранцев, производили впечатление достижения в области науки и техники, транспорта, кредитно-финансовой политики, сельского хозяйства. В августе 1913 года в России работала германская правительственная комиссия, знакомившаяся с результатами аграрной реформы. Руководитель делегации и сотрудник Landwirtschaftliche Jahrbücher, профессор Отто Аухаген отметил: «Если землеустроительная реформа будет продолжаться при ненарушении порядка в [Российской] империи еще десять лет, то Россия превратится в сильнейшую страну в Европе». Росла стоимость фондов сельского хозяйства (с 11,8 млрд рублей в 1908 до 13,1 млрд рублей в 1913) и капитализация деревни, развивалась инфраструктура провинции и сельского пространства.
Неизбежно сокращалось помещичье землевладение, с 51 млн десятин (на 1905) до 37,5 млн (на 1912). К 1917 году в руках помещиков оставалось менее четверти всей пахотной земли, при том что большая ее часть уже была заложена без шансов на выкуп. Если в 1904 году существовали всего около четырех тысяч кооперативных ассоциаций, то к 1913 году — более 25 тыс., 80 % кооперативов возникли в столыпинской деревне в 1908—1913 годах. По переписи 1912 года 14 % крестьянских хозяйств имели трех и более лошадей, 22 % — двух, 32 % — одну, остальные (более 31 %) считались безлошадными. Доля грамотных в населении страны выросла с 21 % (на 1897) до 40 % (на 1913). «Восьмилетие, протекшее между первой революцией и войной, во многих отношениях останется навсегда самым блестящим мгновением в жизни старой России, — вспоминал в 1929 году в эмиграции Георгий Федотов. — Точно оправившаяся после тяжелой болезни страна торопилась жить, чувствуя, как скупо сочтены ее оставшиеся годы». Империя показывала здоровый рост и, несмотря на проблемы, выходила на европейскую траекторию развития.
Люди хотели работать и зарабатывать, благо рынок удовлетворял самые широкие запросы покупателей. Поэтому вполне искренне звучали вопросы, которые осенью 1914 года задавали прапорщику Федору Степуну солдаты его батареи: «Может быть, они [немцы] с того на рожон лезут, что жить им тесно, с хорошей жизни на штык не полезешь, так нельзя ли от них откупиться?» «Ваше благородие, если бы немцу примерно треть того отдать, во что война обойдется, то, быть может, он бы и угомонился и государю императору не надо было бы зря народ калечить?»
 
Трагедия жертвенности
В июле 1914 года при остром столкновении национальных интересов Россия не могла сохранить нейтралитет. Австро-сербский конфликт служил лишь поводом для того, чтобы Германия начала битву за «свое место под солнцем». Александр Кривошеин, один из самых влиятельных русских государственных деятелей, считал, что уступчивость Петербурга в переговорах с Берлином приведет к обратному результату: «Все равно нас заставят после испытанных унижений воевать, и тогда уже мы будем застигнуты врасплох». На перспективы вооруженной борьбы с Германией Кривошеин, будучи реалистом, смотрел мрачно. Прапорщик Степун, следовавший на фронт в армейском эшелоне из Иркутска, не видел у противника ни одного шанса: «Безумно мечтать о победе над страной, в которой есть Сибирь и Байкал». Драма, однако, заключалась не в территориальных, а в людских потерях — и в гражданской готовности русского общества безропотно переносить утраты, лишения и неизбежные трудности военного времени. В Германии пролитая кровь укрепляла единство и волю к борьбе, в России — очень быстро стала производить гнетущее впечатление своей бесцельностью и бессмысленностью.
При этом в России сохранялся устойчивый рост населения. Даже в 1916 году естественный прирост дал империи почти миллион человек, в то время как в других воюющих государствах Европы уже в 1915 году смертность превышала рождаемость. Но кровавые военные потери, составившие в 1914—1917 годах, по разным оценкам, от 1,8 млн до 2,2 млн человек, унесли жизни лучшей, наиболее здоровой, самоотверженной и совестливой части нации, включая кадровых офицеров. Известный ученый и герой Великой войны генерал-лейтенант Николай Головин с горечью признавал: «Наше Верховное Главнокомандование в своем руководстве Русскими Армиями проявляло по отношению к своим союзникам такую высокую степень жертвенности, которая переходила границы национальных интересов». Так, например, элитные части Гвардии к концу первой кампании 1914 года потеряли примерно 800 офицеров и 60 тыс. нижних чинов (в том числе до 200 офицеров и более 20 тыс.
нижних чинов убитыми) — или более двух третей от состава, с которым Гвардия вышла на Великую войну. В результате невосполнимых потерь, особенно весной—летом 1915 года, дух и качество войск, в первую очередь в пехоте, необратимо менялись. Тяжелая война обострила застарелый русский конфликт между властью и обществом, открыла новые возможности для революционной агитации, спровоцировала глубокий раскол в политической и бюрократической элите, затронувший даже Царствующий Дом.
Кампанию 1914 года в территориальном отношении удалось выиграть. Русские армии своими активными операциями в Восточной Пруссии сорвали немецкий план войны, одержали яркие победы в Галиции и на Кавказе. Кампания 1915 года была проиграна с огромными территориальными и людскими потерями, но, несмотря на оперативный успех, противник не смог добиться главной стратегической цели — разгромить русскую армию, склонить Россию к сепаратному миру и ликвидировать Восточный фронт. Кампания 1916 года, победы на Кавказском и Юго-Западном фронтах наглядно показали, что Россия оправилась от минувших поражений. Ресурсы Антанты явно превосходили ресурсы стран германского блока. На стороне союзников формировались части из военнопленных-славян, отказывавшихся сражаться за австро-венгерского монарха, но готовых умирать за будущее своих самостоятельных государств. Северо-Американские Соединенные Штаты рассматривали возможность вступления в войну против Центральных держав. Кампания 1917 года должна была стать решающей.
Русский генералитет выдвинул талантливых и способных военачальников, среди них Михаил Алексеев, Антон Деникин, Платон Лечицкий, Павел Плеве, Дмитрий Щербачев, Николай Юденич и другие командиры, чьи имена позднее большевики вычеркнули из истории. Никому из них не пришлось воспитать на родине новых представителей интеллектуальной военной элиты, которые бы сохранили преемственность традиций, преумножили драгоценный опыт и знания своих учителей. Россия не успела воспользоваться заслуженными плодами общей победы, хотя ее самоотверженный вклад в военные усилия союзников был огромным. К 1 сентября 1917 года на французском фронте находились 142 германских дивизии, а на русском — 134 (в том числе 90 германских). И только после смещения Керенским генерала Лавра Корнилова с должности Верховного Главнокомандующего немцы сняли с Востока семь дивизий для отправки на Запад. К моменту захвата власти большевиками противник все еще держал 127 дивизий против деморализованной русской армии.
Офицер Санкт-Петербургской столичной полиции штабс-капитан Павел Александрович Тищинский с супругой Ниной Алексеевной и сыновьями (слева направо): Георгием, Владимиром и Михаилом. Фото 1904—1905 годов. Семейный архив Ирины Михайловны Поповой (Тищинской).
Революция 1917 года, обесценившая кровавые жертвы трех военных лет, родилась из народной усталости, солдатского бунта и психологического подрыва власти. Русскому обществу не хватило политического такта и терпения, власти — здравомыслия, воли и чуткости, крестьянам в солдатских шинелях — социальной ответственности и гражданского воспитания, чтобы совместно перенести тяготы и трудности последнего военного года. В этом заключалась историческая трагедия России, государственный корабль которой, как писал Уинстон Черчилль, «пошел ко дну, когда гавань была уже в виду». Никто из современников тогда еще не знал, что вслед за незаконченной Великой войной последуют Великая кровь, Великий голод и Великое крушение Российской цивилизации с миллионами новых жертв.
Могила подполковника Павла Александровича Тищинского (1867—1917) на Смоленском православном кладбище в Санкт-Петербурге. Восстановлена сотрудниками Мемориально-просветительского и историко-культурного центра «Белое Дело» в ноябре 2010 года.

 
Забвение и беспамятство
Мемориально-историческая память о Великой войне свидетельствовала о дореволюционной России, ярких социальных группах и сложных человеческих отношениях, уничтоженных большевиками. Поэтому ленинцы-сталинцы и их брежневские наследники упорно добивались, чтобы Вторая Отечественная приобрела в массовом сознании населения смутный образ — как будто небывшей. Впрочем, поступали они логично и последовательно, учитывая активную роль, сыгранную ленинской партией в разложении русской армии после Февральской революции.
Начальник австро-венгерской разведслужбы генерал Мак Ронге сообщал, что до лета 1917 года австро-германские разведывательные органы сумели установить контакты с солдатскими комитетами 107 из 214 русских дивизий, находившихся на фронте. По свидетельству Ронге, австро-германское командование широко использовало в своих интересах ленинские призывы к братанию и миру. При активном участии большевиков из местных солдатских комитетов за май 1917 года только разведывательные отделы 3-й и 7-й австро-венгерских армий осуществили на Восточном фронте при помощи акций по «братанию» 285 разведывательно-шпионских контактов. В Австрийском государственном архиве в Вене хранится телеграмма резидента австро-венгерской военной разведки в Дании, отправленная 20 сентября 1917 года из Копенгагена в Баден, где находилась Ставка Австро-Венгерской армии. Резидент доложил о приезде в Копенгаген неустановленного ленинского эмиссара с письмом, в котором сообщалось о подготовке к захвату власти в течение ближайших шести—восьми недель. Затем Ульянов обещал установление мира.
Деятельность большевиков в 1917 году выглядела слишком недвусмысленной и способствовала национальному поражению. А во второй половине ХХ века в государственном пантеоне СССР главное место заняла уже другая война, в которой Коммунистическая партия претендовала на роль главного вдохновителя и организатора борьбы с внешним врагом. В итоге советский человек получал минимум школьных знаний о катастрофических поражениях царизма на полях сражений во время кровавого империалистического побоища, проложивших дорогу победоносной социалистической революции. И этого было достаточно.
Из плеяды русского генералитета, пожалуй, только Алексей Брусилов — за свой греховный выбор и службу в Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) — избежал в СССР посмертного небытия. Знаменитый Луцкий прорыв 1916 года высокопарно называли «Брусиловским», впрочем, вряд ли обоснованно, о чем в эмиграции писал Генерального штаба полковник Евгений Месснер: «Александр Македонский блистательно разбил персов при Гранике, при Иссе, при Арабелах, но ни одна из этих битв не названа Александровой. Ганнибал разгромил римлян у города Канны, и эта классическая операция называется в военном искусстве Каннами, а не Ганнибаловым маневром. Знаменита победа Наполеона под Аустерлицем, однако называется она Аустерлицкой, а не Наполеоновой. Мы не говорим „Кутузовская битва“, но — Бородинская, не называем Полтавскую баталию Петровой… князя Александра назвали Невским, потому что битва называется Невскою. Почему Брусилову оказана такая нигде и никогда невиданная честь?» Однако в основе большевизма лежало право на бесчестие. И не удивительно, что именно кавалеристу Брусилову, предавшему свои таланты и совесть Троцкому, в 2007 году власти поставили памятник в Санкт-Петербурге, превратившийся в монументальный символ нравственного конформизма. К сожалению, авторы проекта Ян Нейман и Станислав Одновалов изваяли бывшего русского генерала в мундире Императорской армии, а не в более уместной для него гимнастерке РККА.
На этом фоне до сих пор ужасным выглядит в России состояние главных памятников Великой войны — кладбищ, братских захоронений и отдельных могил. В советские десятилетия они уничтожались или незаметно исчезали, а немногие сохранившиеся до наших дней пребывают в основном в плачевном виде. Заботу и попечение о таких могилах берут на себя немногие энтузиасты и общественные организации (центр «Белое Дело» в Санкт-Петербурге и др.). Печальная история многих захоронений была неотделима от трагедии Православной Российской Церкви в ХХ веке. Известна, например, судьба величественного петербургского собора в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы, принадлежавшего Л.-гв. Семеновскому полку. В 1914—1916 годах полк потерял в сражениях 152 офицера и 13 607 нижних чинов, тем самым сменив свой первоначальный состав несколько раз. В соборе за годы Великой войны обрели вечный покой более 40 офицеров-семеновцев, павших на поле брани за Веру, Царя и Отечество и скончавшихся от ран. В марте 1932 года во время очередных гонений на Церковь местные власти закрыли собор, а через год снесли памятник архитектуры XIX века, как не представляющий для них ценности. Гробы утилизировали и бесхозные кости в обрывках полковых мундиров отправились на ленинградские свалки.
Лишь в новом веке начались робкие попытки по возвращению современному российскому обществу памяти о Великой войне. В Петербурге не только установили памятник Брусилову, но и обсуждают вопрос о строительстве копии Введенского собора на Загородном проспекте. В Москве одну воинскую часть назвали «Преображенской», а другую — «Семеновской». Но можно ли так легко преодолеть историческое забвение и расстаться с многолетним беспамятством, тягостным грехом нескольких поколений, перешедшим в циничное равнодушие?.. И как примирить новопостроенный Введенский собор с уродливым памятником верному сталинцу Сергею Кирову, при котором собор был разрушен, а останки офицеров-семеновцев осквернены и преданы поруганию?..
Никто не скажет уверенно, возможно ли в современной России вернуть и увековечить память о Великой войне. Но любые попытки преодолеть замшелое беспамятство благоговейны и благородны. Всем воинам Великой и Забытой в качестве эпитафии на безвестные могилы остаются бессмертные строки Георгия Иванова:
Сломил героев схватки бурелом,
И ангел смерти осенил крылом,
Но вечности их память предана
И доблестью покрыты имена.