Донбасский сценарий и Россия

Есть ли гражданские нации на обломках СССР?

Ни для кого уже давно не секрет, что ядром сепаратистских «ополчений» Донбасса стали военные специалисты, «по зову сердца» прибывшие из России. Этим фактом кое-кто из россиян даже гордится. Однако основная масса ополченцев всё-таки – из местных. Их надо было организовать и вооружить, что под силу только профессионалам. Но социальный «горючий материал» на востоке Украины уже имелся в изобилии.

То, что среди обладателей украинского паспорта множество таких, кто стал гражданином лишь по факту проживания, но никогда не отождествлял себя лично с украинской государственностью и не был лоялен к ней за совесть, никогда не являлось тайной для правителей независимой Украины. Несмотря на это, они 23 года практически ничего не делали для того, чтобы привлечь сердца этих людей к «незалежной неньке». За ничегонеделание прежних руководителей Украины нынешние и будущие, вероятно, заплатят ещё немалую цену сверх той, которую уже вынуждены платить.

В то же время легкомысленное отношение всех правительств самостийной Украины к вопросу формирования гражданской нации отчасти объяснимо тем обстоятельством, что Украина вовсе не является в этом плане исключением среди постсоветских государств. Аналогичную политику, выражающуюся в выпячивании титульной национальности на передний план, проводили и (увы) до сих пор проводят практически все государства ближнего зарубежья России. А что же сама Россия? Как ни парадоксально, но и в ней, под маркой формального федерализма и разговоров о «многонациональном народе», в сознание граждан насаждаются доминанты, чуждые очень и очень многим паспортным россиянам.

Главных доминант такого рода две. Первая – имперская, великодержавная, «слава и величие России», «успехи русского оружия» и т.д. как объекты своего рода общеобязательного гражданского культа. Вторая – унифицирующая региональные различия внутри самого русского народа, не признающая субэтносов, стригущая казаков, поморов, сибиряков, уральцев и т.д. под одну московско-петербургскую гребёнку. И тот, кто считает, что всем русским, а также большинству нерусских народов РФ такая политика по душе, может неожиданно для себя, спустя какое-то время, оказаться в положении нынешних поборников украинской державности, внезапно осознавших, что значительные части их страны никогда, в общем-то, не были сердцем с Украиной.

Деградация социального уклада: чем это грозит?

Столетиями в Российской империи, а потом в СССР, Россия и Украина развивались совместно. Между ними практически не было различий в экономическом уровне и социальной структуре, да и культурные различия заметно нивелировались, особенно в советское индустриальное время. Точнее сказать, в советскую эпоху на почве милитарной индустриализации возникла особая культура, особый квази-урбанистский стиль жизни, хозяйства и управления, общий для всех регионов СССР, где этот военно-промышленный уклад развивался особенно интенсивно.

К числу таких регионов в Украине относятся и Донбасс, и Криворожье, и Черноморское побережье с его крупными портами. В РФ это, прежде всего, Центрально-промышленный район (ЦПР), Поволжье, Урал, Кузбасс. С разрушением советской модели эти регионы одновременно пережили болезненный процесс деиндустриализации, сопровождавшийся обнищанием и люмпенизацией значительной массы населения.

Оказалось, что достаточно некоторого ослабления центральной государственной власти (как произошло в Украине в начале этого года), чтобы копившееся десятилетиями горючее социального недовольства полыхнуло. Энергия взрыва нашла себе ближайший выход – отделение от Украины, благо рядом граница с Россией. Будь территориальное положение мятежного анклава другим, цели оказались бы иными.

В каких именно региональных стремлениях отольётся очередной кризис российской государственности, пока предсказать трудно. И это – главная опасность подобных очагов социальной напряжённости, связанных с деградировавшим (нередко искусственно) индустриальным укладом.

Сепаратизм как средство выживания

Опасность дезинтеграционных течений связана не только с маргинализацией некогда передовых индустриальных анклавов. Последствия крушения советской модели испытали все регионы. Там, где за время советской власти так и не преодолели вековую отсталость, негативные процессы ощущаются ещё болезненнее. К примеру, на Северном Кавказе.

Любой острый кризис имперского экономического пространства и модели управления испокон веков выражается в том, что отдельные области империи стремятся отгородиться от кризиса полноценной государственной границей. Не стал исключением и Советский Союз. Наиболее крупные государства, возникшие на его обломках, тоже не должна была миновать чаша сия. Проблема сепаратизма возникала в некоторых известных частях РФ, и вряд ли она решена до конца – скорее всего, просто приглушена на время (в том числе, информационной завесой над проблемными регионами). Теперь вот – в Украине. Кто следующий на очереди – не будем загадывать. Достаточно пока имеющегося.

Транзит бывшего СССР к капитализму в конце ХХ века обернулся резким повсеместным падением ВВП. Сельско-мелкопромышленные регионы, вроде Правобережной Украины или республик Северного Кавказа, пострадали не меньше, чем индустриальные. В этих условиях неизбежно должна была обостриться межрегиональная конкуренция за оскудевшие ресурсы. В Украине она приняла отчётливую форму политического противостояния между западом и востоком страны. Националистическая идеология –  украинская или русская (по принадлежности) – послужила лишь наиболее эффективным (в силу примитивности) способом мобилизовать население.

Идентичности и самоидентификации: почувствуйте разницу

Между сепаратизмом отдельных республик Северного Кавказа, сепаратизмом в западноевропейских странах (например, в Ольстере) и сепаратизмом Донбасса, при многих чертах внешнего сходства, существуют фундаментальные различия.

Этнос (адекватный перевод на русский язык будет, скорее всего, «племя») подразумевает наличие традиционных социальных связей и структур – патриархальных отношений, родов, кланов и т.п. На Северном Кавказе мы имеем дело с этническим сепаратизмом в чистом виде.

Этносепаратизм базируется на идентичностях в полном смысле этого слова. Кавказский горец не просто считает себя представителем того или иного народа, он им на самом деле является, потому что в условиях общества, существующего там, не может быть другим. Его принадлежность к этносу детерминирована его реальной включённостью в семью, род и т.д.

В западноевропейских проблемных регионах (Ольстер, Страна Басков, Шотландия, Каталония, Корсика и т.д.) мы наблюдаем уже не традиционное, а гражданское общество (хотя местами с пережитками традиционного). Однако их сепаратизм тоже основан на реальных идентичностях. Культурные отличия наций, проявляющих сепаратные стремления, от преобладающей нации в государстве выражаются на всех уровнях общественной жизни, в языке, в быту, и находят подтверждение в истории. Они чувствуются всеми и повсеместно. Каталонец или галисиец лишь постольку тот, кто есть, поскольку он – не испанец. Это тоже идентичность, только не этническая, а национальная, то есть более высокого уровня, сознательно культивируемая гражданским обществом.

Насколько можно говорить о национальной идентичности для постсоветского общества индустриальных анклавов? В плавильном котле этих анклавов полиэтничное население варилось пятилетку за пятилеткой, превращаясь в «новую историческую общность – советский народ». Одним из главных признаков этого народа, как известно, являлся стандартизированный в общеобразовательной школе русский язык. Ясно, что этот способ формирования нации отличается как от национальной идентичности традиционного (восточного), так и гражданского (западного) общества. Ясно также, что моменты этнического происхождения, национальной культуры, сознательного сбережения исторической памяти практически не играли роли в складывании самосознания этих групп населения. Проще говоря, мы встречаем здесь не идентичность, а те или иные самоидентификации. Они отличаются от идентичности тем, что могут быть произвольно выбираемы индивидом или социальной (территориальной) группой.

Те же самые люди (или их родители), что сейчас воюют в рядах донбасских «ополченцев» или поддерживают их, 23 года назад в массе своей голосовали на референдуме за независимость Украины, а стало быть – за то, чтобы самим стать гражданами этого независимого государства. Тогда это казалось наилучшим локальным выходом из системного кризиса, поразившего евразийскую квази-империю. Точно также и «миллионы россиян» (как любил выражаться первый президент РФ) поддерживали тогда идею отделения РФ от всех прочих союзных республик. Причём эта поддержка была наиболее высокой именно в промышленном регионе Урала. Сейчас отчётливо ясно, что это происходило не только ради земляческих пристрастий к Борису Ельцину, а вследствие особенностей мировосприятия большинства населения подобных регионов вообще. Оно примеривало на себя новую самоидентификацию, надеясь, что из неё выйдет что-нибудь путное.

Тем, кто пытается разглядеть за «национализациями» предприятий в Донецкой и Луганской «народных республиках» какие-то «социалистические» тенденции, следовало бы вспомнить о той выдающейся роли, которую сыграли шахтёры Кузбасса в крушении социализма и приходе Ельцина к власти в РФ. Ничего прогрессивного в восстании рабочих архаичных отраслей производства быть не может. «Социализм» может быть такой же внешней оболочкой этого движения, как и, скажем, «русский национализм». И эта оболочка легко меняется под влиянием конъюнктуры. Если идентичностью можно манипулировать в политическом поле, то самоидентификацию – при наличии средств – покупать и продавать.

Грозит ли России сепаратизм бывших промышленных регионов?

Местоположение большинства индустриальных анклавов РФ глубоко внутри страны, казалось бы, снимает угрозу «донбасского сценария» даже при очередном системном кризисе нашего государства. Но это только на первый взгляд. Потому что социальные движения на этих территориях могут слиться (в лозунгах и прочих формах выражения) с центробежными стремлениями других регионов, вызванными самыми разнообразными причинами.

Особенное беспокойство у «государственно мыслящих» (как говаривали лет сто назад) людей должно в этой связи вызывать полиэтничное промышленное Поволжье. Ощутимые социальные потери от деиндустриализации привели здесь, в особых этнокультурных условиях, к росту религиозного радикализма. Для многих в этом регионе память о падении Казани в 1552 г. гораздо важнее, чем воспоминание о любой «победе русского оружия» против Запада, и никакой привод Донбасса «под державную руку московского государя» не искупит тревоги за крымских соплеменников и единоверцев.

С другой стороны, руководители и полевые командиры «народных республик» почувствовали вкус к самостоятельной власти. Неужели кому-то кажется, что они и их сторонники станут смиренными подданными РФ? Скорее наоборот, их пример разбудит дремлющие регионалистские и просто мятежные настроения по всей России. Призывы типа «власть регионам» запросто могут бумерангом ударить по системе власти Российской Федерации.

Самое неприятное заключается в параллельности социальных процессов, протекающих в России и Украине. События в Донбассе показывают, как много в нашем (во всём постсоветском!) обществе людей, готовых взять оружие и стрелять, коль скоро для этого найдётся мало-мальски значащий повод и когда это можно будет делать безнаказанно, не боясь карательных санкций государства. Ибо, если дело всё-таки доходит до настоящих военных действий, – что ж, на то и мирные обыватели, чтобы прикрываться ими как живым щитом, а потом обвинять законные власти во всевозможных «зверствах».

Так что главная опасность заключается не в сепаратизме, а в наличии значительной социальной страты людей, морально готовых к массовому и организованному насилию над согражданами. Лозунги, которые при этом будут выдвигаться, могут быть всякими, но способы их реализации окажутся одинаково губительными для страны и народа.

Те, кто сейчас в России злорадствует по поводу того положения, в которое попала украинская государственность, не замечают, что социальные условия и процессы в обоих государствах идентичны. О моральной стороне такого злорадства над соседом умолчу, ибо эта струна у «русских державных патриотов» нечувствительна. Я обращаюсь к их политическому прагматизму. Но есть ли он у них?..

Ярослав Бутаков