Мыло

Гордая молчаливая красота. Смотришь на фигуры – и видишь: степь, свобода, а еще – гармония с природой, в которой находились наши предки. Конечно, когда в музее всего лишь две половецкие бабы, это почувствовать сложнее. 

То ли дело — двор Днепропетровского исторического музея – целая россыпь каменных баб и на любой вкус, самая большая коллекция на Украине. Всматривайся и вслушивайся, сколько душе влезет. В этом плане симферопольский музей подкачал. Не самим же им ваять каменных баб — половцы сколько смогли, столько и сделали! Кстати, а что останется от нас, их потомков, через двести, пятьсот, тысячу лет? Что будет вызывать восхищение и бережно храниться?

Многие проходят музеи за полчаса. Зашли — и вышли, так ничего не увидев, не поняв, не почувствовав, лишь для того, чтобы где-то в сознании поставить галочку: я здесь был. Можно резонно заметить: но ведь музеи похожи друг на друга! Везде одни и те же зубила, топоры, мечи, часы, посуда, домашняя утварь... Да, вещи похожи, но история разная. Это только кажется, что топор, которому пять тысяч лет, один и тот же что в Москве, что в Симферополе. 

Ан нет, его делали разные мастера, пользовались им разные люди: одним, быть может, совершили убийство, а другим — рубили деревья. В каждом музее есть своя изюминка, нечто настолько особенное, что навсегда впечатывается в память (даже нищета музея и та способна поразить). Мы переходим из зала в зал, из эпохи в эпоху, из века в век, из старой жизни — в новую, из дальних рубежей истории — к современности. 

В небольшой комнате лежат бивни мамонта, челюсти и зубы ископаемых животных, которые про этот мир знают гораздо больше, чем я — просто потому, что они ближе к его началу. За двадцать минут передо мной проносятся миллионы лет. Пытаюсь осознать, прочувствовать – этому бивню миллионы лет!? Как такое огромное число, такой непостижимый срок уложить в голове? Или — человеческий скелет. Это же человек! Только живший двадцать пять тысяч лет назад. И, в отличие от меня, он ближе к истокам мира и гармонии, а я — ближе к его концу, разрушению, катастрофе.

Он, как и я, был осью планеты. Потому что отсчет жизни мы ведем с самих себя и все соизмеряем и сравниваем только с собой. И другого понимаем только тогда, когда начинаем понимать себя. Ни секундой позже и ни секундой раньше.

Иду дальше.

Маленькие залы с высокими потолками — они вмещают в себя эпохи и века, людей и судьбы. Точнее то, что осталось. 

Музей — огромное вместилище мертвецов: у всех вещей, картин, посуды, одежды когда-то были хозяева. А теперь они ничьи, с безликими инвентарными номерами. А фотографии… Всего лишь миг, яркая вспышка — и кусочек личной истории навсегда запечатлен. Фото со временем пожелтеет, покорежится, но всегда найдется тот, кто рассмотрит, угадает, прочувствует. 

Музей – настоящая машина времени. В таких эпохах можно побывать, столько насмотреться, о стольком передумать! Многочасовые вояжи во времени даются нелегко. Эмоции, мысли, переживания... И мир, который я оставила несколько часов назад, тоже начинает меняться — медленно, неотвратимо, словно сдвинулся с места некий ледник.

Уже на выходе из музея я заметила небольшой стенд, как потом оказалось, приуроченный к 9 Мая. Но я так устала, что поначалу отмахнулась от него. Боковым зрением успела схватить слово «фашизм». Облегченно вздохнув, предвкушая свежий ветер и меню в кафе, я поставила ногу на ступеньку…и…

Стоп!

Ну, что еще такое?

Нехотя вернулась к стенду. Что же необычного заметило мое сознание? Стенд, как стенд. Фотографии, фашисты, надписи… Что? Производство мыла? Из чего? Из человеческого жира?!

Такого я еще не видела. Да и сложно предположить, что процесс изготовления мыла из человеческого жира можно так наглядно и доступно представить.

Мыло… Вот оно… Бело-желтый кусок — только из человеческого жира и жизней.

Я вижу лица людей. Изможденные лица за колючей проволокой. Точнее, это уже не лица: пустые запавшие глаза, съеденные голодом черты лица. Больше нет личностей, у всех одна судьба. Они все на одно лицо — заключенные концлагеря. Каждому присвоен личный номер, как и музейным экспонатам. Этот номер стирает не только имя и фамилию — он стирает все, что отличает человека от биологического материала. 

Вот дети за проволокой. В их глазах фотовспышка высвечивает слабый интерес. Новое всегда интересно: новый фотоаппарат, новый человек. Такой сытый, умытый, хорошо одетый дядя-фотограф. 

У каждого концлагеря есть свой архив. Это сейчас мы воспринимаем страшные фотографии как хронику ужаса. А цель была – запечатлеть процесс изменения «биологического материала» и полученные от него результаты. Кто-то шел на опыты, кто-то в печь, а кто и на мыло. Все это надо было сфотографировать и ничего не упустить. Дядя-фотограф с задачей справился успешно.

Газовая камера. Серые неприметные стены. А внутри…   Читать дальше