Украина. День Победы. На крови (продолжение первое)

Украина. День Победы. На крови (продолжение первое)

Марина Ахмедова, Виталий Лейбин, Ольга Тимофеева«Русский репортер» №18 (346)

Отрывки. Полностью текст репортажей  здесь:

http://expert.ru/russian_reporter/2014/18/den-pobedyi-na-krovi/

Рядом с Памятником неизвестному матросу парк аттракционов. Полдень. Пусто. Звучат военные песни, разбавленные попсой. Меланхолично крутится без пассажиров колесо обозрения. У киоска девушки-милиционеры покупают себе поесть.

— Несу службу, — говорит офицер милиции Яна. — Своим внешним видом показываю, что никто не забыт, ничто не забыто.

На клумбе возле площади Куликова Поля распустились ромашки. Милиция стоит группками, обсуждает зарплату: «Мне дали две семьсот». От сгоревшего Дома профсоюзов веет бедой. Через разбитые стекла видно, как в проемах перемещаются фигуры. Из-за угла выходит разномастная колонна крестного хода. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!» — колонна обходит дом кругом и уходит с площади.

— Ну а кто там был, в этих палатках?! — спорят люди, замыкающие шествие. Люди, мимо которых они проходят, тоже спорят.

Из обгоревших дверей выходит новый начальник одесской милиции. Его сопровождают многочисленные сотрудники ведомства.

— От кого они его охраняют?! — истерично кричит женщина с собачкой.

Толпа реагирует моментально:

— Позор! Позор! Вон из Одессы! Вон из Одессы!

Многие находятся в состоянии, близком к аффекту, причем непонятно, откуда это пошло. Может быть, это они выгнали начальника милиции из здания. И теперь, когда он уехал, толпа выделяет из себя нервного парня в черных очках и спортивном жилете, чтобы сообщить:

— Надо было его, бл…, прибить!

Надписи на фундаменте Дома профсоюзов сделали, видимо, такие же парни, как он. Красной краской выведено: «Молитесь, суки бандеровские!» И мелом: «Смерть Яценюку, Тимошенко, Авакову, Турчинову». «Хунту повесить». «Одесса без фашизма». И рядом: «РОССИЯ».

К Дому профсоюзов идут и идут притихшие люди. Оставляют цветы и, тихо переговариваясь, уходят. Крыльцо завалено сиренью, гвоздиками, розами, альстромерией. На низких раскидистых шелковицах напротив входа повязаны траурные и георгиевские ленточки. Аромат цветов смешивается с запахом гари. Черный щит: «Помни Хатынь!» Плакат: «Одесса, вставай! Началась гражданская война!» Рядом объявление: «Вход закрыт в связи с проведением дополнительных следственных действий». Но люди не обращают на это внимания, внутрь может попасть любой. Под ногами обгоревший металл, огнетушители, бутылки с водой, одежда, снятая с погибших, осколки стекла и гранита. Повернувшись лицом в черный проем дверей, женщина шепчет проклятие: «Ни детей, ни счастья, ни тепла!» Потом зачесывает волосы назад, отнимает руки от головы, коротко молится и уходит. Справа от нее плакатик: «Каин, где твой брат?»

Это единственное место преступления, по которому свободно ходят люди. Лепнина потолков, люстры — все упало вниз и валяется, обгоревшее, под ногами. В уцелевших кабинетах закопченные до черноты стены, расплывшаяся решетка кондиционера, свернувшиеся пополам пластиковые двери и на полу плакаты «Укрепим профсоюзы женщинами!».

Широкая лестница ведет с первого этажа на второй, со второго на третий. Стены закоптились, и кто-то вывел по копоти: «Смерть нацистам!» Чем выше, тем больше накал: на четвертом этаже уже «Смерть западенцам!»

— Люди прыгали с четвертого этажа, — говорит мама десятилетнему сыну.

— С четвертого? — изумляется мальчик.

— Пойдем,  я тебе покажу, — уводит его мама.

— Ура-а-а! Одесса! Победа! — в очередной раз скандирует толпа под зданием.

Это значит, что на крыше снова установили красный флаг.

***

Люди, собравшиеся у Дома профсоюзов, не верят ни власти, ни милиции. Не верят, что погибших сорок шесть, говорят — сто. Но верят, что пострадавших находит и убивает «Правый сектор», что среди них ходят провокаторы. Понять, где слухи, а где правда, совершенно невозможно.

— У моего знакомого сын служит в «Альфе», — говорит мужчина с худым измученным лицом. — Тут больше тридцати альфовцев, они просили на коленях, чтобы их пустили.

Женщина с пустыми сухими глазами держит в руках портрет сына. Его звали Алексей Балабан.

— Он закончил факультет международных отношений, — рассказывает она. — Но поскольку работы нет, пошел в торговлю… Мы три дня его ждали, ходили по больницам. Там собирались люди, которые потеряли своих детей и не знали, где они. Когда мы пришли в морг, привезли трех парней. Это было самое страшное. Они были так избиты, понимаете! Тела были черные, лохмотьями все. Их просто били, как отбивные котлеты! В черном мешке он был… Привезли его домой, в покрывало закутали, положили вещи на него… и… вот и все…

Она крутит в руках уголок черного кружевного платка. И когда незнакомый человек крестит портрет ее сына и прикладывается к нему, как к иконе, только тогда она плачет.

— Когда мы пришли в милицию, они сказали, что не могут искать, потому что «Правый сектор» наводнил город. Наша милиция, по крайней мере те, к кому мы поехали, были в ужасе. Домой мы ехали мимо Куликова Поля, здесь все бесновались, кричали. Шла толпа людей с факелами, в черной одежде, как сатанисты. Это страшно было… Пусто уже в голове… На Куликовом Поле стояли палатки. Он в последнее время ходил сюда как на работу и даже стал ночевать. Он хотел правды добиться. Хотел, чтоб… здесь каждый мог говорить на своем языке.

Мужчина с измученным лицом обещает устроить мне встречу с каким-то очень важным свидетелем. Не называет ни имен, ни телефонов. Только ориентировочное время. Завтра.

***

Я ловлю машину и еду на встречу. Мимо 411-й береговой батареи — это тоже традиционное место возложения цветов в День Победы. 411-я и 412-я батареи держали под перекрестным огнем залив и защищали город.

— Там очень много крови пролито, — просвещает меня водитель.

— Память об этом еще осталась в Одессе? — спрашиваю я.

— Последние события показывают, что нет. Все стирается. У меня сосед камни в Дом профсоюзов кидал. Я ему говорю: «Что ж ты делал?! Ты ж в одесситов кидал!» Он говорит: «Я тогда не понимал, что там одесситы». Толпа! Я по молодости ходил стенка на стенку, я понимаю это чувство.

Дмитро не коренной одессит, несколько лет назад приехал сюда из Винницы. У него открытое улыбчивое лицо. Это потому, говорит он, что у него дочке полтора года и он все время про нее думает и радуется.

— Людей завели, — верит Дмитро. — Это была провокация. И провокаторов было много, они должны были направлять толпу. Один человек не может так завести, это должен быть Гитлер. А если бы был Гитлер, его было бы видно. Приехали!

В шесть вечера человек с измученным лицом ждет меня в условленном месте. Завидев издалека, делает знак, чтобы я не переходила дорогу. Мы идем в одном направлении, разделяемые проезжей частью, и только через два квартала он переходит на мою сторону. Я решила, что с такими предосторожностями мы идем как минимум к альфовцу. Оказывается, к пострадавшему. Он выходит к ограде больницы, обожженный, забинтованный, и рассказывает:

— Я ходил на все митинги, поддерживал движение наше, «Куликово поле». Процентов десять — это люди, которые хотели присоединения к России. Но большая часть выступала за широчайшую федерализацию в составе Украины. Это движение одесситов. Мы обзванивали родственников, реальное количество жертв — 116 человек. Все как один одесситы. Меня бог три раза спас в тот день. Первый раз, когда я перестал ориентироваться в дыму и не знал, куда идти. Второй — когда выпрыгнул с третьего этажа. И третий — когда меня хотели добить. Кто-то подбежал, перевернул меня, стоит надо мной с камнем. А второй говорит: «Этого не трогай, это мой». И поволок меня к скорой помощи. У меня глаза были в крови, лицо обгоревшее, шок, жжет все, печет, я не видел его лица. Но по голосу — молодой, 25–30 лет. Тащит и говорит на прекрасном русском языке: «Вот запомни, тебя бандеровец спасает. Мой дед Берлин брал, а я бандеровец и горжусь этим!»

Ветераны во Львове говорят, что страшно им уже быть не может. В то же время местная общественная организация «Идея Нации» собиралась воевать с «колорадскими жуками» (георгиевскими ленточками), но акция попала под запрет суда…

(продолжение следует)