"Миф о России и дух нации"

перечитываю старую, конца 90-х книгу А.Горянина "Миф о России и дух нации"

Фрагменты (жирным - моё):


Крушение внутреннего мира русского народа в 1917 году, которое стало причиной его разительных метаморфоз в истекшем столетии — возможно, самое тяжкое событие нашей истории, более тяжкое, чем все перемены внешнего порядка. Этой теме (хотя обсуждение российской идентичности и преемственности идет у нас довольно активно) почему-то почти не уделяется места. Авторы, рассуждающие о «России, которую мы не теряли» и о «самовоспроизводящихся кодах российской истории» вольно или невольно, бессознательно или злонамеренно проецируют в прошлое по сути сегодняшнего постсоветского человека, лишь с незначительными поправками на уровень грамотности и осведомленности.

Между тем, дискуссия в обществе хоть и робко, но постоянно возвращается к темам преемственности: правовой, законодательной, культурной, церковно-религиозной и даже имущественной. Все эти виды преемственности системно связаны. Если не стесняться называть вещи своими именами, речь в целом идет о реставрации — не знаю, еще с маленькой буквы или уже с большой. О реставрации хотя бы части из того, что было загублено за годы коммунистической оккупации нашей страны, о регенерации каких-то институтов, способов жизнеустройства и юридических норм, о реституции и т. д. Если в целом (и оптимистически), то о ренессансе. Приставка «ре» очень характерна и возникает не случайно. Нам надо многое возродить и оживить.
Увы...
Лично для меня бесспорно, что 75 коммунистических лет — это чудовищная опечатка истории, которая вкралась ничуть не закономерно, ее могло и не быть.
...

То, что люди «твердо знают» о своей стране, не обязательно соответствует действительности, но это «знание» с практической точки зрения едва ли не важнее действительности. Французы твердо знают, что на земле нет женщин красивее француженок, американцы совершенно уверены, что их страна — самая свободная в мире, немцы убеждены, что немецкое качество невозможно превзойти, японцы не сомневаются, что они — самый трудолюбивый народ среди живущих. И хотя все эти постулаты ошибочны, их носители уже своей уверенностью заставляют окружающих поверить, будто дело обстоит именно так и вести себя соответственно.

Итак, попробуем реконструировать самоощущение российского подданного января 1917 или июля 1914 года (разница невелика — вопреки тяготам войны, оно за те два с половиной года, по большому счету, не очень изменилось).

ЧУВСТВО НЕЗЫБЛЕМОСТИ ИМПЕРИИ

Первая его черта, может быть, самая главная — это чувство незыблемости. В начале века люди не могли знать того, что сегодня слишком хорошо известно нам, а именно, что все очень даже зыблемо. Другой вывод из ХХ века просто невозможен. Для России это век радикальнейших перемен: была монархия, потом короткий промежуток Временного правительства, за ним — 35 лет неограниченной большевистской тирании, на смену которой пришел послесталинский период, той же длительности, когда сложился опять-таки другой, вполне особый строй. В ходе второго 35-летия происходило вырождение и ожирение тирании, она утрачивала свирепость, теряла безоглядную уверенность в своей правоте. Попутно шел процесс постепенного «тканевого отторжения» Россией большевизма из-за, как выяснилось, их биологической несовместимости...

что бы сказал автор сегодня?

Для человека же 1914 года было абсолютно очевидно обратное — что государственное устройство не может меняться. Для него монархия была абсолютно незыблемой категорией, которая существовала в его стране больше тысячи лет. Пусть в 1905 году и мелькали лозунги «Долой самодержавие» , все равно в человеческой подкорке это не укладывалось. Можно сколько угодно твердить «долой самодержавие» , но оно есть и будет. Характерно, что прямо перед этим, в 1913 году, было отпраздновано 300-летие дома Романовых.

Насколько незыблемость важна в жизни, многие ощутили при распаде СССР. То есть, даже СССР, просуществовавший, по меркам истории, всего ничего, воспринимался абсолютно незыблемой категорией. Когда он начал трещать и рушиться, это было чем-то совершенно психологически непереносимым для десятков миллионов людей.

Но эту непереносимость невозможно даже сравнивать с тем потрясением, какое вызвали у россиян события 1917 года. Деникин писал в своих воспоминаниях, что после отречения царя число солдат, приходивших к исповеди, сразу сократилось в 10 раз, а после октябрьского переворота еще в 10 раз. Миллионы солдат восприняли отречение царя как разрешение их от присяги, а простой народ воспринимал присягу как самую страшную клятву, нарушить которую означало попасть в ад. Отречение царя они восприняли, как освобождение их от клятвы и перед царем, и перед Богом, и перед отечеством.
...
Потрясение, которое испытывают люди, особенно простые, когда рушится что-то нерушимое, имеет чудовищную силу. Это все равно, что выдернуть у человека землю из-под ног. Тогда уже все можно. Присяга утратила силу, царя (или короля) нет, Бога нет — нет и тормозов. Это не просто пересказ рассуждений Достоевского (который, правда, изучал опыт Французской революции). Это, как ни печально, истина.

Обвал политической незыблемости влечет за собой последствия на всех уровнях бытия. Крушение веры — одно из самых его важных последствий. Но говорить на основании случившегося в 1917-м, будто вера в России была к тому времени уже внутренне опустошена, нет оснований, хотя она уже не была верой времен Федора Иоанновича или Алексея Михайловича. 

Были разные системы образования. Я сам родом из Ташкента и еще застал старцев из местных жителей, которые помнили так называемые русско-туземные и просто туземные школы (в начале века слово «туземный» не имело обидного оттенка). Для желавших получить продвинутое мусульманское образование были медресе. У евреев были свои духовные школы — ешиботы и хедеры. Империи было чуждо стремление все унифицировать. Хотя и к дальнейшему дроблению жизни оно, естественно, не стремилось. Так что, например, государственные украинские школы оно создавать бы вряд ли стало. Частные, пожалуйста.

Эта сложная, уравновешенная и асимметричная система судопроизводства, образования и управления воспринималась как нечто естественное и должное. Административно империя делилась не только на губернии, но и на области, что тоже не случайно. Скажем, Уральская область — это потрясающе мало кто знает — была областью Уральского казачьего войска с управлением по военному образцу. Вообще-то всякая казачья территориальная единица управлялась по военному образцу, но здесь «все земли уральские принадлежали всем казакам» , и распределение земельных угодий, распределение прибылей от всех доходных статей и прочее определялось казачьим кругом, т. е. по сути дела область представляла собой одну исполинских размеров общину. Сейчас уже трудно себе такое представить. На тех же основаниях собирались обустроить Енисейское казачество, оно только-только успело сформироваться к первой мировой войне.

Вообще казачество — абсолютно уникальное явление (еще раз повторю слова казачьего генерала Африкана Богаевского о сословии, служащем державе «поголовно и на свой счет» ). Оно всегда вызывало зависть, особенно в Австро-Венгрии и Пруссии, где пытались, без успеха, завести нечто подобное.[87] Хотел бы оказаться неправ, но боюсь, что и у нас казачество более невоспроизводимо.

Совокупность всех этих представлений — про казачество, про державшихся особняком старообрядцев, про народы, не подлежащие призыву в армию, про разные системы образования, самоуправления и подсудности, про мировые, общие и волостные суды (а также военные, духовные и коммерческие), про консистории разных вероисповеданий, про многочисленные сословные органы, про то, что Россия делится не только на губернии, но и на области, округа, генерал-губернаторства и наместничества, что в ее состав то ли входят, то ли не входят вассальные государства Бухара и Хива и протекторат с неясным статусом — Урянхайский край, а также Царство Польское и Великое княжество Финляндское, про все это разнообразие (которое, на самом деле, надо описывать очень долго) — в ясной или неясной форме присутствовала в сознании жителей Российской империи. Каждый знал, что даже в собственно России, не говоря уже об империи в целом, нет общей мерки для всякого места, что везде свои говоры, песни, приметы, орнаменты, промыслы, ремесла, способы охоты или засолки рыбы, и находил это естественным. И в самом деле, это был признак живой страны, в истории которой никогда не приходилось начинать жизнь с чистого листа. Правда, вскоре предстояло.

Были разные системы образования. Я сам родом из Ташкента и еще застал старцев из местных жителей, которые помнили так называемые русско-туземные и просто туземные школы (в начале века слово «туземный» не имело обидного оттенка). Для желавших получить продвинутое мусульманское образование были медресе. У евреев были свои духовные школы — ешиботы и хедеры. Империи было чуждо стремление все унифицировать. Хотя и к дальнейшему дроблению жизни оно, естественно, не стремилось. Так что, например, государственные украинские школы оно создавать бы вряд ли стало. Частные, пожалуйста.

Эта сложная, уравновешенная и асимметричная система судопроизводства, образования и управления воспринималась как нечто естественное и должное. Административно империя делилась не только на губернии, но и на области, что тоже не случайно. Скажем, Уральская область — это потрясающе мало кто знает — была областью Уральского казачьего войска с управлением по военному образцу. Вообще-то всякая казачья территориальная единица управлялась по военному образцу, но здесь «все земли уральские принадлежали всем казакам» , и распределение земельных угодий, распределение прибылей от всех доходных статей и прочее определялось казачьим кругом, т. е. по сути дела область представляла собой одну исполинских размеров общину. Сейчас уже трудно себе такое представить. На тех же основаниях собирались обустроить Енисейское казачество, оно только-только успело сформироваться к первой мировой войне.

Вообще казачество — абсолютно уникальное явление (еще раз повторю слова казачьего генерала Африкана Богаевского о сословии, служащем державе «поголовно и на свой счет» ).

Оно всегда вызывало зависть, особенно в Австро-Венгрии и Пруссии, где пытались, без успеха, завести нечто подобное.[87] Хотел бы оказаться неправ, но боюсь, что и у нас казачество более невоспроизводимо.

Совокупность всех этих представлений — про казачество, про державшихся особняком старообрядцев, про народы, не подлежащие призыву в армию, про разные системы образования, самоуправления и подсудности, про мировые, общие и волостные суды (а также военные, духовные и коммерческие), про консистории разных вероисповеданий, про многочисленные сословные органы, про то, что Россия делится не только на губернии, но и на области, округа, генерал-губернаторства и наместничества, что в ее состав то ли входят, то ли не входят вассальные государства Бухара и Хива и протекторат с неясным статусом — Урянхайский край, а также Царство Польское и Великое княжество Финляндское, про все это разнообразие (которое, на самом деле, надо описывать очень долго) — в ясной или неясной форме присутствовала в сознании жителей Российской империи. Каждый знал, что даже в собственно России, не говоря уже об империи в целом, нет общей мерки для всякого места, что везде свои говоры, песни, приметы, орнаменты, промыслы, ремесла, способы охоты или засолки рыбы, и находил это естественным. И в самом деле, это был признак живой страны, в истории которой никогда не приходилось начинать жизнь с чистого листа. Правда, вскоре предстояло.


http://www.k2x2.info/istorija/mify_o_rossii_i_duh_nacii/p1.php#metkadoc39

из - Глава VI. Возможен ли мост над исторической пропастью? - в середине книги

кое что вдогонку

http://www.vevivi.ru/best/Transsibirskaya-magistral-ref146186.html

Строительство Западно-Сибирской дороги (части Транс-Сибирской магистрали) началось в июне 1892 года. Железная дорога до Оби вступила в постоянную эксплуатацию в 1896 году–на год раньше намеченного срока. При этом денег было израсходовано меньше, чем предусматривалось сметой.

так как же с поговоркой про "...воруют", которую так любят совки?

кое что про ТрансСибирскую магистраль здесьhttp://rap.russia.ru/vgil/status/2602a000007c9

(однако, чего стОит фраза "Транссиб является одним из важнейших достижений советского народа" -?! )




И еще из Горянина 

Но, возможно, наиболее радикальное отличие нынешнего усредненного российского самоощущения от самоощущения человека 1914 года кроется в совершенно ином состоянии духа. Прежде всего, Российская империя (в лице своих подданных) чувствовала себя страной грозной и молодцеватой. Это чувство не могла поколебать даже неудачная японская война, ибо велась она, по народному ощущению, как-то вполсилы и страшно далеко, в Маньчжурии, на чужой земле. Мол, если бы Россия сильно захотела, напряглась, от японцев бы мокрое место осталось. Надоело — вот и бросили эту войну, не стали вести дальше. Не обсуждаю, так это или нет, говорю о преобладавшем настроении, хотя, разумеется, присутствовали и досада, и горечь, и разочарование.

Эта уверенность в русском превосходстве над остальным миром хорошо описана Буниным. Он рассказывает про мещанина, у которого снимал квартиру. Это был, я думаю, вполне распространенный тип врожденного, органичного, естественного патриота, которому не надо было приходить к своему патриотизму путем каких-то мучительных поисков. При слове «Россия» , пишет Бунин, у него непроизвольно сжимались желваки, он бледнел. Не исключаю, что бунинский мещанин был ксенофоб и ограниченный человек. В данном случае это нисколько не важно — таковы были простые люди кануна Первой мировой войны в большинстве христианских стран. Важно другое: когда народ непоколебимо уверен в своей стране, ему не страшны никакие трудности. Сказанное справедливо даже для тех случаев, когда эта уверенность основана на неполном знании, неосведомленности или даже наивности.[95]

Уверенность всегда гипнотизирует. В начале века, в связи с пуском Транссибирской магистрали, большая группа иностранных журналистов проехала по ней до Иркутска и обратно. От них едва ли могли ускользнуть отсталость бытовых условий и другие минусы тогдашней России, но все статьи (до 150!), отправленные иностранными журналистами с дороги в свои газеты и журналы, оказались крайне благожелательными, а многие и просто восторженными. Да, рукотворное чудо впечатляло, но еще больше впечатляли сила духа молодой и бодрой нации. Особенно отличились французские журналисты. Один из них писал, что история поставит постройку Великого Сибирского пути по своему значению сразу после открытия Америки, другой увидел в дороге гарантию будущего полного русского экономического господства на Востоке. И подобные высказывания не казались тогда излишне смелыми.[96]

Раз уж я затронул эту тему, добавлю, что для своего времени прокладка дороги от Урала до Тихого океана была абсолютно выдающимся достижением. По своему значению она вполне сопоставима с высадкой человека на Луне. Достаточно сказать, что второго широтного пересечения Азии нет в полном смысле слова и по сей день, хотя великих проектов было немало. Российскую историю вполне можно делить на время до Дороги и время с Дорогой. Дорога стянула великую страну в единое целое, консолидировала её, спасла от распада в страшное пятилетие 1917–1922 гг.

Если сравнить историю ее строительства (Транссиб был заложен в 1891 г., а уже через десять лет, в 1901-м, пошли поезда Петербург-Владивосток) с той тягомотиной, в какую вылилась прокладка вдвое более короткого БАМа (строительство велось с перерывами в 1932–1951, возобновлено в 1974 и не закончено по сей день, ибо Северо-Муйский тоннель будет открыт для движения, говорят, только в 2002 году), да еще с поправкой на технический прогресс за столетие, то на этом примере напрашивается вывод, что советская созидательная энергия оказалась примерно вдесятеро слабее имперской. Это очень хорошая иллюстрация к обсуждаемой теме.

Российская империя буквально вибрировала витальной энергией, и понятие «серебряный век» (на самом деле, воистину золотой) приложимо не только и не столько к литературе и искусству, но практически ко всему, в чем она проявила себя перед своей нелепой гибелью.

Я не утверждаю, что позитивный дух пронизывал в ушедшей России всё и вся, так не бывает нигде. Как в любом обществе, было полно социально ущемленных. Более того, задним числом видно, что стремительное капиталистическое развитие маргинализировало избыточно многих. Социологи утверждают, что когда число людей, считающих, что терять им нечего, достигает пяти процентов, это уже очень опасный уровень. Как показали ближайшие годы, Россия кануна Первой мировой войны подошла к этому уровню или его превысила. Пять процентов населения в то время — это примерно 7 млн. человек, огромное количество. Сперва события 1905-07 гг., а затем безнаказанность и ожесточение гражданской войны дали этим людям возможность реализовать свою разрушительную энергию, и какую! По сравнению с ними сегодняшние маргиналы (к счастью) производят впечатление людей с вынутым стержнем.

Но благоприятный, казалось бы, фактор — высокая самооценка нации, как следствие ее растущей витальности и энергетики (даже при наличии некоей негативной составляющей — а где ее нет?), оказал в судьбоносный миг дурную услугу этой нации. Воистину, иногда стране полезно быть менее уверенной в себе. Всеобщая вера в русскую силу и несокрушимость бесспорно оказывала давление на действия людей, принимавших решение о вступлении России в войну 1914 года. Эта вера била через край. Буквально каждый, кто описывает день объявления войны, вспоминает об энтузиазме, охватившем решительно всех, о ликующих толпах на улицах. Сомневающиеся и пессимисты так себя не ведут.

Если бы Россия 1914 года жила своим нынешним самоощущением, то, конечно, остереглась бы ввязаться в ту войну, самую роковую в своей истории. Это, наверное, единственный возможный плюс низкого духа нации.


И еще одна цитата. «Наверное, все то, что произошло потом, отчасти и стало возможным из-за этой атмосферы эксцентрического, аффектированного великодушия и благодушия, охватившей российское общество в первые годы нового века» (Дмитрий Швидковский, Екатерина Шорбан, «Московские особняки» , М., 1997, с. 39).

Вообще сводить интеллигентское восприятие России начала века только к мании выискивать ее изъяны и пороки было бы неверно. Есть множество свидетельств, что именно в то время все больше людей «из общества» пересматривали свое отношение к собственному отечеству в лучшую сторону, отдавая дань происходившим в нем переменам, начиная ценить то, к чему их отцы еще были равнодушны. Подобными настроениями, как известно, пронизана культура Серебряного века, но гораздо более содержательный пласт позитивных оценок и описаний мы встречаем в мемуарной литературе.

Порой даже одна мимолетная фраза может заключать в себе очень много. «Отношение к русскому правосудию, как к самому справедливому и честному в мире, еще твердо держалось; не сразу можно было осознать, что все коренным образом изменилось, и такое замечательное учреждение, как русский суд — тоже» . Это напоминание о ясной и непоколебимой уверенности людей ушедшей России в своем суде, уверенности, которая не свалилась с неба, а покоилась на всем их жизненном опыте, я процитировал из книги воспоминаний Нины Кривошеиной «Четыре трети нашей жизни» (М., 1999, с 31).

Увы, 22 ноября (5 декабря) 1917 года главный из красных бесов одним росчерком пера отменил весь Свод законов Российской империи. Сегодня мало кто осознает, что этот акт — один из самых разрушительных и страшных даже на фоне остальных страшных преступлений большевизма. Последствия этого акта будут сказываться, вероятно, и весь XXI век. Нынешняя Дума бьется в конвульсиях, заново (и часто неудачно) изобретая земельное, залоговое, вексельное, наследственное, переселенческое, национально-административное и десятки других видов законодательств, тогда как другие страны пользуются сводами своих законов двух- и трехвековой давности, понемногу их обновляя.

глава ДУХ И САМООЦЕНКА РОССИЙСКОГО ЧЕЛОВЕКА 1914 ГОДА