Почему России не нужна еще одна революция

Борьба с государством и со страной под видом борьбы за свободу — застарелая проблема отечественного либерализма, стоившая России двух исторических обвалов. Впрочем, сегодня у нас есть все шансы избежать повторения ошибок прошлого

Произошедший на Украине под либеральными и националистическими лозунгами переворот произвел необыкновенное по своей силе воздействие на российских либералов. Страсти среди его сторонников так накалились, что брат пошел на брата, а муж на жену, если, не дай бог, она радуется возвращению Крыма или же скептически отзывается о моральных качествах революционного киевского правительства. Российские либералы с завистью смотрят на соседей и вслух мечтают о приходе революции — и поддерживающего ее Запада — в Россию. Чаянья современных борцов с режимом удивительным образом напоминают мотивы одновременно и русских революционеров начала ХХ века, и советских диссидентов.

Смердяковская правда

Если современным либералам сказать, что по существу они есть не кто иные, как русские революционеры разного толка, боровшиеся с «кровавым царским режимом» в XIX и в начале XX века, они оскорбятся. Ведь большинство из них считают себя как раз противниками победившего большевизма и порожденного им СССР. Между тем если бы либералы занялись настоящим изучением истории своей страны, то они бы обнаружили, что русские революционеры в массе своей вовсе не были коммунистами, а являлись либералами разных оттенков. Они не стремились к победе пролетариата, они выступали за прогресс в широком понимании этого слова: за свержение или хотя бы ограничение монархии, за политические и экономические реформы, права человека. То есть вещи полезные и нужные. Почему же полученным результатом была октябрьская революция, страшная гражданская война, приведшая к разрушению всей экономической основы, созданной Российской империей, и диктатура большевиков, в результате которой и последующих репрессий была выслана или уничтожена наиболее активная часть нашего населения?

Причин было несколько. Русские либералы так увлеклись ненавистью к режиму (это мы видим и сейчас), что и сама Россия им стала ненавистна. Противопоставление своей убогости западной развитости играет с нашими либералами злую шутку: они начинают ненавидеть себя как народ и активно хотят превратиться в кого-то другого. Часто наши либералы не замечают важной грани перехода от «я хочу быть собой, но хочу развиваться и учиться лучшему у других народов» к «я уже не хочу быть собой, я хочу стать другим народом (желательно западноевропейским или даже американским)».

Но как только ты начинаешь ненавидеть себя самого и стремишься отказаться от собственной национальной личности, ты превращаешься из реформатора своей страны в разрушителя. Именно это происходит в который раз с нашими российскими либералами: они не чувствуют границы перехода. Это удивительное свойство большинства русских либералов было отмечено еще Достоевским, когда он говорил о странной метаморфозе, происходящей с российскими либералами, когда они переходят от борьбы с пороками своей страны к борьбе с самой страной (в «Бесах» Достоевский фактически поставил знак равенства между русским либералом и революционером).

«…Поднимется в России лакей и в час великой опасности для нашей родины скажет: “Я всю Россию ненавижу”, “я не только не желаю быть военным гусаром, но желаю, напротив, уничтожения всех солдат-с”. На вопрос: “А когда неприятель придет, кто же нас защищать будет?” бунтующий лакей ответил: “В двенадцатом году было великое нашествие императора Наполеона французского первого, и хорошо, как бы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки”». Подобная интерпретация Бердяевым смердяковской сущности русского либерализма до невероятности напоминает позицию многих сегодняшних либералов. Во-первых, в оценке ими роли России во Второй мировой войне. Они говорят, что и не было бы никакой беды, если бы Гитлер захватил тогда Россию, так как советский и фашистский режимы были одинаковы, зато мы сейчас были бы частью западного мира. Во-вторых, в действительно лакейском равнодушии к сохранению себя как независимого и самоуправляемого исторического народа.

Изрядная часть нашей либеральной интеллигенции не видит для себя никакой беды в том, чтобы отказаться от попыток (на протяжении всей российской истории, по их мнению, ни к чему хорошему не приводивших) самостоятельного управления страной. «В самом деле, — говорят они, — ну что страшного тогда произойдет? Запад позаботится, чтобы у нас было некоррумпированное правительство, мы сможем ездить в Европу без виз, беспошлинно покупать европейские товары. Мы будем свободны (правда, в пределах понимания нового “хозяина”), и даже обретенная свобода слова нам не понадобится, потому что будет все можно и протестовать будет не против чего (а против власти самого законного римского Кесаря кто же будет протестовать?). А если мы лишимся Сибири с ресурсами или там еще чего в этом процессе, то это даже хорошо. Зачем нам героические рывки по освоению Севера или космоса? Это было выдумкой бесчеловечной советской идеологии. Это, наоборот, мешает человеку сытно есть, мягко спать и жить своей маленькой жизнью».

Даже если не принимать во внимание тот факт, что изрядная часть российского населения все-таки не готова закрыть Россию как независимый цивилизационный проект (при всех его недостатках, в нем были и есть уникальные достижения человеческого духа) в обмен на гарантированный кров и похлебку, либеральный обыватель глубоко ошибается, надеясь, что при переходе во внешнее управление он сможет улучшить или даже сохранить на прежнем уровне свои доходы.

Приблизиться к солнцу

Сохранить на прежнем уровне, а тем более увеличить потребление при утрате суверенитета не получится по нескольким причинам. Известный американский социолог Иммануил Валлерстайн описал непреложную систему распределения мировых доходов. Западные страны, находящиеся в центре капитала и технологий, имеют высший уровень жизни и качества населения (там требуются не только гостиничные менеджеры, но и инженеры для строительства космических кораблей, и химики и биологи для разработки новых лекарств). Страны периферии практически обречены поставлять в центр сырье и дешевый человеческий труд, страны же полупериферии, к которым относится и Россия, находятся в подвижном состоянии, имея возможность (при приложении определенных усилий) вырваться вперед или откатиться назад из-за аморфности элит и населения. Для того чтобы выйти на другой уровень развития и приблизиться к центру, любая полупериферийная страна должна предпринимать колоссальные, почти героические усилия. Никакой другой путь, описываемый либералами (просто расслабиться и жить), не может привести к реальному приближению к технологическому центру миросистемы, наоборот, отказ от приложения серьезных усилий к развитию чреват скатыванием в абсолютную сырьевую периферию.

Причин было несколько. Русские либералы так увлеклись ненавистью к режиму (это мы видим и сейчас), что и сама Россия им стала ненавистна. Противопоставление своей убогости западной развитости играет с нашими либералами злую шутку: они начинают ненавидеть себя как народ и активно хотят превратиться в кого-то другого.

Часто наши либералы не замечают важной грани перехода от «я хочу быть собой, но хочу развиваться и учиться лучшему у других народов» к «я уже не хочу быть собой, я хочу стать другим народом (желательно западноевропейским или даже американским)».

Но как только ты начинаешь ненавидеть себя самого и стремишься отказаться от собственной национальной личности, ты превращаешься из реформатора своей страны в разрушителя. Именно это происходит в который раз с нашими российскими либералами: они не чувствуют границы перехода. Это удивительное свойство большинства русских либералов было отмечено еще Достоевским, когда он говорил о странной метаморфозе, происходящей с российскими либералами, когда они переходят от борьбы с пороками своей страны к борьбе с самой страной (в «Бесах» Достоевский фактически поставил знак равенства между русским либералом и революционером).

«…Поднимется в России лакей и в час великой опасности для нашей родины скажет: “Я всю Россию ненавижу”, “я не только не желаю быть военным гусаром, но желаю, напротив, уничтожения всех солдат-с”. На вопрос: “А когда неприятель придет, кто же нас защищать будет?” бунтующий лакей ответил: “В двенадцатом году было великое нашествие императора Наполеона французского первого, и хорошо, как бы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки”». Подобная интерпретация Бердяевым смердяковской сущности русского либерализма до невероятности напоминает позицию многих сегодняшних либералов. Во-первых, в оценке ими роли России во Второй мировой войне. Они говорят, что и не было бы никакой беды, если бы Гитлер захватил тогда Россию, так как советский и фашистский режимы были одинаковы, зато мы сейчас были бы частью западного мира. Во-вторых, в действительно лакейском равнодушии к сохранению себя как независимого и самоуправляемого исторического народа.

Изрядная часть нашей либеральной интеллигенции не видит для себя никакой беды в том, чтобы отказаться от попыток (на протяжении всей российской истории, по их мнению, ни к чему хорошему не приводивших) самостоятельного управления страной. «В самом деле, — говорят они, — ну что страшного тогда произойдет? Запад позаботится, чтобы у нас было некоррумпированное правительство, мы сможем ездить в Европу без виз, беспошлинно покупать европейские товары. Мы будем свободны (правда, в пределах понимания нового “хозяина”), и даже обретенная свобода слова нам не понадобится, потому что будет все можно и протестовать будет не против чего (а против власти самого законного римского Кесаря кто же будет протестовать?). А если мы лишимся Сибири с ресурсами или там еще чего в этом процессе, то это даже хорошо. Зачем нам героические рывки по освоению Севера или космоса? Это было выдумкой бесчеловечной советской идеологии. Это, наоборот, мешает человеку сытно есть, мягко спать и жить своей маленькой жизнью».

Даже если не принимать во внимание тот факт, что изрядная часть российского населения все-таки не готова закрыть Россию как независимый цивилизационный проект (при всех его недостатках, в нем были и есть уникальные достижения человеческого духа) в обмен на гарантированный кров и похлебку, либеральный обыватель глубоко ошибается, надеясь, что при переходе во внешнее управление он сможет улучшить или даже сохранить на прежнем уровне свои доходы.

Государство как враг

Другая ошибка русских либералов-революционеров начала ХХ века, повторяемая либералами нынешними, состоит в том, что в какой-то момент они начинали бороться не с недостатками, а с самой системой. Расшатывание же и ослабление государства в полупериферийных странах всегда ведет к деградации. «Сила государства всегда была ключевой переменной в этих циклах полупериферийных колебаний, — пишут социологи Иммануил Валлерстайн и Георгий Дерлугьян. — Механизмы отката на периферию, состоящие из слабости государства, силы олигархов, деиндустриализации и неравных условий внешней торговли, продолжают действовать и в наши дни. Вот почему Россия стала выглядеть более слабой и менее развитой в последние два десятилетия».

Как это ни парадоксально, но именно драматическое ослабление государства в России ведет к падению уровня жизни и политических свобод. Нечто подобное замечательно описано в романе Пастернака «Доктор Живаго». Интеллигенция, боровшаяся за демократизацию и развитие в России, после свершившейся революции с ужасом констатировала, что произошла чудовищная подмена и наступившая реальность оказалась намного хуже той, с которой боролись. Аналогичные ощущения испытали и советские диссиденты, и реформаторы после развала Советского Союза. Ведь за реформирование СССР на самом деле выступала наиболее активная часть элиты и интеллигенции, которая ощущала происходящую деградацию страны под руководством кремлевских старцев. Эта часть советского социума выступала не за проедание нефтедолларов, а за трансформацию самой системы и вложения в новые технологии и производства. Но в позднем СССР у власти находилась номенклатура, сделавшая ставку на инертное скатывание и комфортное потребление. Вроде бы сама перестройка была направлена против этого косного застоя и деградации, но драма состояла в том, что после развала СССР к власти пришли совсем не реформаторы, а потребители.

Как могла произойти эта странная подмена в процессе переворота и почему страна надолго отказалась от развития и ударилась в оголтелое потребление — эти вопросы до сих пор мучают настоящих советских реформаторов. «Результат восстания номенклатуры оказался чрезвычайно разрушительным. Значительно более слабые государства-преемники, на которые распался СССР, не могли поддерживать прежний уровень промышленной координации, инвестиций, науки, образовательного и социального обеспечения, а также военного и дипломатического влияния, достигнутого СССР. Наивно думать, что такие государства могут установить права собственности и власть закона, так как это идет вразрез с жесткой действительностью их морфологии и функционирования. В них государство служит главным или даже единственным жизнеспособным источником прибыли, так же как и ареной для бизнес-конкуренции, неизменно грязной и часто с применением насилия. Самые же громкие призывы восстановить власть закона и наказать “толстых котов” обычно исходят из той фракции элиты, которая в данный момент проигрывает. Но как только они приходят к власти путем переворота или народного восстания, которые периодически происходят из-за слабости государств, бывшие оппозиционеры обнаруживают, что менять коррумпированную систему слишком трудно и что она на самом деле работает на них, предлагая способы контроля и обогащения», — продолжают Валлерстайн и Дерлугьян.

http://expert.ru/expert/2014/14/pochemu-rossii-ne-nujna/