Меня, впрочем, как и многих, завораживали ее руки. Узкая изящная ладонь. Длинные пальцы в перстнях и часто с сигаретой. И они все время совершали какой-то волшебный танец, добавляющий интонации в то, что она говорила. «Завораживали», «волшебный» — все из сказочного арсенала. А некоторые вообще считали ее чуть ли не ведьмой, чему косвенным подтверждением служили ее очень разные глаза — смотрела она как бы на тебя и в то же время за спину — может быть, на твоего ангела-хранителя. К сему добавьте голос с хрипотцой, которым она умела изобразить любого поэта. Да не просто изобразить, а на ваших глазах сымпровизировать очень похожее на него произведение, иногда пародию. «Инна Львовна, а давайте Беллу или Ахматову!» И вот, пожалуйста, Ахматова. Как будто вселилась в это хрупкое тело, состоящее, в сущности, только из рук, глаз и голоса.
Липкин ее импровизации пытался запретить, по его мнению, они дискредитировали поэзию вообще и поэзию Лиснянской в частности. Но даже он, непререкаемый авторитет и в поэзии, и в этике, не мог остановить эту стихию. Стихию артистизма, необходимого поэзии.
А сколько они вместе пережили! Тяжелый уход из своих первых семей, чтобы быть вместе. Послеметропольские гонения... Это же только слово такое почти равнодушное — «гонения». А вы попробуйте в уже немолодом возрасте постоянно ходить по улицам в сопровождении филера, войдя в квартиру, обнаруживать следы обыска, отвечать на звонки с угрозами, наконец, испытать на себе, что такое запрет на профессию — когда зарабатывать тем, что умеешь, не дают…
Я познакомился с этой уникальной поэтической парой на исходе их опалы. Напомню причину тем, кто забыл: участие в неподцензурном альманахе «Метрополь» (1979 год) и выход из Союза писателей в знак протеста против исключения из СП молодых тогда писателей Виктора Ерофеева и Евгения Попова за то, что тоже были авторами «Метрополя».
Это было странное время — конец 1985-го или начало 1986-го, когда я попал в их дом. Никто не знал, что уже можно, а чего еще категорически нельзя. И на самом деле рамки гласности, объявленной Горбачевым, раздвигались вручную.
По поводу Лиснянской официальных запретов вроде бы уже не было, но все боялись ее печатать. А я решил попробовать: взял ее вполне лирические стихи и отнес редакторше «Крестьянки», где тогда работал завотделом литературы. Редакторша была начитанной. Она воскликнула: «Дорогая моя столица!» — и поставила стихи Лиснянской в номер. То, что спутала ее с Марком Лисянским, счастье — стихи Инны Львовны вышли в органе ЦК КПСС многомиллионным тиражом, и опала стала неактуальной. Как же она благодарила и радовалась! По-детски, как, по-моему, ни одной из своих многочисленных последующих публикаций. Ну, разве — кроме тех, на которые восторженно откликались два антипода: Бродский и Солженицын.
Кстати, это случай уникальный. Бродский продвигал и даже составлял ее книги в американских издательствах. Солженицын писал ей восторженные письма и позднее дал премию своего имени. Политически непримиримые гении сошлись на общности поэтических вкусов — на поэзии Инны Лиснянской.
А собственно, почему бы им и не сойтись? Вот, например, из ее стихотворения еще 1967 года:
Забвенья нету сладкого,
Лишь горькое в груди —
Защиты жди от слабого,
От сильного не жди.
Такое время адово
На нынешней Руси —
Проси не у богатого,
У бедного проси...
Не правда ли, кажется, что написано сегодня? А не называется ли случайно подобное пророчеством? Какие уж там, в 1967-м, в сравнении с нашим-то временем, бедные и богатые!
А вот себя Инна Львовна считала богатой. У нее была та самая а-ля Экзюпери роскошь человеческого общения. Однажды ее навсегда приняли в свой круг Арсений Тарковский, Аркадий Штейнберг, Мария Петровых, ну и, конечно, Семен Липкин. Они близко дружили много счастливых, несмотря на внешние обстоятельства, лет. И в какой-то момент в цыганской гриве Лиснянской стали появляться волосы явно из Серебряного века — ну, хотя бы потому что серебряные…
…В последний раз я видел Инну Львовну в Хайфе, почти год назад, в квартире дочери — с пальмой, врывающейся на балкон. Где она и умерла 12 марта, дожив до 85 лет с небольшим. Из разговора помню главное: ее страстное желание приехать в Москву, в любимое Переделкино. Но перелета она бы уже не выдержала.
Теперь ее сюда привезут хоронить. Рядом с любимым Семеном Израилевичем Липкиным…
Комментарии