Новый Февраль вместо отмороженной утопии

 

Першим ділом хочу привітати братський український народ з поваленням бандитського режиму!

Але сподiваюся, що не останнiй раз!

Революция в Украине застала тамошних левых врасплох. Их отношение к ней оказалось окрашено в разные цветы негативного спектра — от детской обиды на неприятие Майданом «левых» лозунгов до умоляющих призывов к «беркутовцам» силой подавить протест, чего бы это ни стоило. После совершившихся событий, после бегства всей правящей верхушки Украины в неизвестном направлении, после обнародования вызывающей роскоши, в которой эта верхушка жила, эти «ордынские» призывы в духе Проханова, Дугина, Жириновского и Лимонова смотрятся особенно дико на левом ресурсе. Пусть же они сохранятся в истории постоянным напоминанием левым о той неадекватности, которая была ими проявлена в начале украинской революции. Быть может, глядя на него, они будут учиться. Такая надежда пока есть.

Но надежда, откровенно говоря, слабая. Даже довольно трезвомыслящие на этом фоне голоса левых, как правило, ограничиваются призывами к более усердной организационной работе — чтобы быть в большей готовности на будущее. Спору нет, хорошей организованности левым очень не хватает как в Украине, так и здесь.

Однако организация может успешно строиться только на адекватном теоретическом фундаменте. Если программа и лозунги левой организации не отвечают требованиям, чаяниям, помыслам, наконец, уровню политического сознания и культуры широких масс, то такая левая организация, при любых структурных формах и любой активности, останется лишь узкой сектой, оторванной от народа.

Эта теоретическая посылка, кажется, на словах признаётся всеми левыми. Но на практике ими недостаточно делается для того, чтобы понять то общество, в котором они живут и пытаются действовать. А самое главное — многие из них не готовы принять это общество как единственную практическую среду для своей революционной работы. В этом их принципиальное отличие от большевиков, несмотря на все попытки внешне копировать их риторику и активность. Оно гораздо больше похоже на психологию террористических групп народников, разочаровавшихся в народе как движущей силе революции, только без самого террора.

Вместо того, чтобы стремиться понять свой реальный народ и найти ключи к его сердцу, не атакуя в лоб его предрассудки, а дипломатично их обходя и, может быть, даже иногда используя их в тактических целях (опять же, как это делали большевики, готовя революцию), они предпочитают высокомерно отстраниться от такого «фашистского» народа и днём с фонарём искать другого, «правильного» народа, с которым можно было бы сделать идеальную революцию. К вящему оправданию своих перманентных неудач (или своей бездеятельности при внешней имитации активности) они хорошо понимают, что такого народа, удовлетворяющего всем их взыскательным требованиям к нему, никогда и нигде не будет (во всяком случае, в постсоветских странах — ещё очень не скоро). Однако при этом некоторые из них так говорят о скорой социалистической революции, словно за ними сегодня стоят многомиллионные массы рабочих, готовых завтра же пойти на баррикады!

Право, это очень напоминает нынешних реакционеров-утопистов из «Русской народной линии» с их «самодержавием-православием-народностью» и близких им по духу церковников вроде В. Чаплина. Только те воображают, что за ними стоят императорская армия и объединённое дворянство, готовые пойти в бой или дать денег на борьбу против крамолы, а Путин у них прочно ассоциируется с монархом. Как будто тех и других заморозили где-то в конце XIX столетия, а теперь вдруг разом отморозили! И со своими отмороженными утопиями — революционной и реакционной, по принадлежности — они вторгаются, словно пришельцы из прошлого (как в известном фильме с Жаном Рено в главной роли), в нашу реальность, ничего в ней не понимая, но стремясь её переделать в соответствии со своими (у тех и других, без разницы) архаическими представлениями!

Не открою тайны, если напомню, что призывы к скорой социалистической революции на протяжении ХХ века оказывались наиболее успешными, лучше всего воспринимались массами, в странах наименее развитого капитализма. Попытки воплотить социальную утопию предпринимались на фундаменте обществ, отсталых не только экономически, но и культурно. Закономерно такие попытки в итоге реанимировали самые архаичные черты политических институтов, но на более высоком уровне технической вооружённости, что делало их ещё опаснее для подопытных народов. Неоднократно провозглашавшиеся на просторах разных частей света рывки к социализму, игнорировавшие демократические нормы и институты как «буржуазные», немало способствовали всемирной дискредитации самой идеи социализма к концу ХХ столетия.

В том, что пролетариат (его — подавляющее большинство населения всех стран, какую бы «высокую» должность тот или иной пролетарий не занимал), особенно в странах Восточной Европы и Северной Азии, проявляет ныне большую осторожность по отношению к идее социализма, следует усматривать не «субъективную неосознанность… объективных интересов», а следствие более богатого исторического опыта класса, чем было сто лет назад. Кстати, привычное для части левых разделение пролетариев на «более и менее сознательных» на практике легко ведёт к дискриминации и выделению привилегированного слоя «сознательных товарищей» — в случае, конечно, политической победы такого направления, которой я не желаю данным товарищам ни в коем случае.

При этом подозрения вызывают именно такие «рецепты» социализма, которые предлагают данный строй как нечто целое и завершённое сразу (или почти сразу) после политической революции, свергающей власть буржуазии. Если даже не исторический опыт, то «классовое чутьё», выработавшееся в столкновениях не только с государственной бюрократией и работодателем, но и с «собратьями по классу», подсказывает трудящемуся, что неизбежным продуктом такой «социалистической» революции станет очередное авторитарное издание госкапитализма.

В таких исторических условиях большинство трудящихся вряд ли будет отвергать ценности социального государства и постепенное улучшение своего положения ради обещаний светлого будущего «навсегда и очень скоро, но при условии сверхусилий». Вряд ли оно предпочтёт логику таких «революционеров», выступающих против любого улучшения положения трудящихся в рамках существующей формации — «чем хуже, тем лучше». Возможности для борьбы за улучшение своего положения предоставляет наличие и развитие демократических институтов. Демократизация политической системы есть неотъемлемая задача любого политического выступления трудящихся. Это и есть не что иное, как аналог Февральской революции, но в новых исторических условиях.

В любом случае, если мечтать о новом Октябре, то необходимой предпосылкой для него является новый Февраль. А будет или нет новый Октябрь, и если да, то каким он будет –—предрешать невозможно, пока этот Февраль не наступит.

Новая Февральская революция в Украине уже состоялась. Я здесь не пытаюсь дать прогноз её последующему ходу. Многое, как всегда в подобных критических ситуациях, зависит от субъективных факторов. Однако совершенно очевидно, что правые пока сумели более адекватно артикулировать требования широких украинских масс, чем левые, и что серьёзные предпосылки к такому сценарию будущего Февраля имеются и в России.

Но очевидно и другое: только ликвидация авторитарного режима открывает объективные возможности успешной борьбы за социальное государство, а в перспективе — и за социализм. Конечно, если левые оказываются не готовыми воплотить эту объективную тенденцию, то — «свято место пусто не бывает» — за них это начнут делать правые. Разумеется, они привнесут в это свою идеологию, свои ценности, и это будет злобное извращение социалистических идеалов — какой-нибудь новый «национал-социализм». Но левым не кого будет винить в этом, кроме самих себя.

От любой политической силы в революции требуется по сути только одно, но самое сложное, смертельно опасное — «оседлать тигра»[i] объективных социально-политических процессов. Кто сумеет это сделать — тот победитель. Но для этого нужно ещё увидеть этого тигра и обмануть его. Поэтому давайте попробуем выявить, какие в сегодняшней России могут быть объективные условия для нового Февраля.

Рискую быть обвинённым в догматизме, но сошлюсь на всем известное определение революционной ситуации, данное В.И. Лениным. Кажется, его ещё никто убедительно не смог опровергнуть. Из трёх признаков революционной ситуации вождь большевиков ставил на первое место кризис верхов. Это понятно. «Низы» практически всегда не хотят жить «по-старому» и страдают от угнетения. Активность масс — это само собой. Но одна лишь активность масс сама по себе, с опорой на убеждение в том, что «так жить нельзя», неспособна привести к успешной политической революции и ниспровергнуть режим, если правящий класс сохраняет единство. Судя по всему, Ленин это отлично понимал. Вот почему он и выделил прежде всего неспособность элит управлять по-старому, возникающую независимо от двух других условий революционной ситуации. Эту неспособность можно обозначить ещё словами: раскол, непримиримые разногласия в среде элит. Именно и только это условие превращает следующие два (присутствующие почти всегда и везде) в действенные факторы революционной ситуации.

В Украине первый фактор революционной ситуации, приобретший характер раскола господствующего класса по региональному признаку, действовал непрерывно с момента обретения государственного суверенитета. Так что здесь украинским революционерам — что правым, что левым — было нечего создавать. Им понадобилось всего лишь поработать над вторым и третьим факторами, в чём лучше преуспели правые. Но во многих других постсоветских государствах первого фактора нет или он находится в латентном состоянии.

Возникает вопрос: можно ли его пробудить политической активностью определённого рода? Иными словами: нужно ли левым прилагать усилия к тому, чтобы поссорить между собой элиты одного из этих государств? По моему частному мнению, именно данная задача должна быть в наше время основной как для «февралистов», так и для «октябристов». Ведь безнадёжно заниматься только пропагандистской и организационной работой в «низах», тратя силы трудящихся в обречённых на поражение выступлениях, ожидая, что сам собою наступит такой момент, когда единство правящих сфер данного государства будет расколото каким-то спонтанным конфликтом, ослабляющим волю элит перед натиском снизу. Важно такой конфликт подтолкнуть, спровоцировать. Это, если хотите, азбучная политтехнология всякой успешной революции.

Конечно, деятельность такого рода может принести эффект только если имеются объективные предпосылки данного конфликта. На мой взгляд, они есть. Я их уже называл — они довольно резко проявились ещё в конце 1999 – начале 2000 гг. Это противоречия между центром и большинством региональных элит.

Националистические и регионально-сепаратистские устремления далеко не всегда попадают под определение правых. Всё зависит от их содержания. Бывает национализм и регионализм антиимпериалистического, антииколониального свойства. Весьма вероятно, что в ряде случаев региональные элиты попытаются использовать левые группы (не называю их «силами» — это было чересчур лестно для них, по их нынешнему состоянию) для достижения собственных целей. Но кто кого будет использовать на самом деле — зависит только от конкретного умения. Очевидно, что чем шире социальный фронт, дестабилизирующий режим, тем более эффективным станет такое действие. Пролетариату в демократической революции необходимы союзники по ситуации. Те, кто надеется «классово чистыми рядами», а главное, с безупречно социалистическими лозунгами совершить антиавторитарную революцию, могут сколько угодно говорить об этом, но их реальное положение окажется столь же трагикомичным, что и у украинских левых.

Самые причудливые субъекты иногда выполняют роль могильщиков автократии. Например, русские правые накануне 1917 года немало поработали на победу Февральской революции, разжигая легенду о Распутине, а потом и убив его. Почему бы роль первой падающей костяшки домино не исполнить какому-нибудь генерал-губернатору, обидевшемуся на государеву камарилью? Разве мало возникает поводов для этого? И если он действительно попытается это сделать, то будет искать союзников в обществе. Кто ими станут — правые или левые? Это уже зависит только от них самих.

Главный урок Майдана для левых сил в Восточной Европе и Северной Азии заключается, на мой взгляд, в том, что к политической активности масс на данном историческом этапе эффективнее всего апеллировать в терминах национальной и региональной, а не социально-классовой самоидентификации. И если, как это уже происходит на Украине, левые не найдут таких терминов, которые бы отвечали этому уровню самоидентификации (соответственно, наполняя их собственным ценностным содержанием), то за них это повсеместно сделают правые, привнеся в эти термины свои «ценности». Это будет ещё одним историческим поражением левой идеи в масштабах целого континента — возможно, уже окончательным.

По понятным причинам не могу высказываться более определённо. Sapienti sat!