Как защищали Майдан

На модерации Отложенный
Даже не знаю, с чего начать. В журналистике это называется "перебор фактуры". Когда репортер набирает слишком много информации, и не знает, как связать все это в единый текст. Прошедшая ночь и вправду была одной из самых тяжелых в моей жизн…и.
В Киев я прилетел восемнадцатого вечером. И это был уже совсем другой город, чем тот, из которого я улетал две недели назад. Ведущие в город дороги перекрыты, метро не работает, один из двух аэропортов закрыт, центральные улицы перегорожены полицией, на улице ощутимо напряженно. Крещатик еще открыт, но Майдан уже горел.
Со своим чемоданом на колесиках (пришлось сдавать багаж, иначе бронежилет не провезти) я смотрелся здесь полным идиотом, конечно. Дорога к гостинице оказалась отрезанной "Беркутом". То есть сперва огненной полосой из горящих покрышек, дров и вообще всего, что может гореть, а за ней - уже "Беркутом". Который за пару часов до этого спустился вниз по Институтской улице и улице Грушевского, снес баррикады и занял примерно треть площади, взяв Майдан в полукольцо.
С атаки "Беркута" эта ночь для меня и началась.

На войне выживают те, кто не стал первым. Первый показывает остальным, где ходить нельзя. Беда только в том, что о том, где нельзя ходить, ты не узнаешь, пока не будет убит первый. В этот раз первым для себя стал я сам.
До этого милиция придерживалась оборонительной тактики, держась на расстоянии и изредка устраивая контратаки. И я привык, что до них от баррикад довольно далеко. Как минимум дальше расстояния броска камня.
Сейчас же они перешли к тактике наступательной. Спустившись по Грушевского и снеся три или четыре линии баррикад, подошли вплотную к Майдану. Начали давить. В том числе и психологически.
Когда дым чуть отнесло ветром и я увидел щиты метрах в двадцати от себя, и глаза за этими щитами, для меня это стало неожиданностью. Я не думал, что они уж так близко.
Там где раньше был глубокий тыл, теперь оказалась передовая. О чем мне и сообщила первая же разорвавшаяся в ногах газовая граната.

Кстати, украинские газовые гранаты, тот самый "Терен-6", который стал известен теперь на весь мир - фуфло. С турецкими не сравнить. Турецкие падают и крутятся, выпуская газ во все стороны уже на линии земли. Не укрыться. Украинские же взрываются. И нагретый взрывом газ в холодном воздухе просто поднимается облаком в небо. Как правило, достаточно просто присесть, и уже метрах в десяти действие газа практически не ощущается.
Но не в этот раз. Долбили так часто, так точно и так плотно, что с передовой лини обороны я уходил на ощупь. Разогнали нас, как щенков, конечно же. Помню, кто-то кричал: "Не уходить! Не ходить! Терпим, мужики! Терпим!" Потом подбежали медики, побрызгали чем-то в лицо и глаза. Стало полегче. Но тут начали долбить светошумовыми.
Я не знаю, сколько раз я надышался газа за эту ночь. Десять, пятнадцать, двадцать. Пичем хорошо так, до перехватывания дыхания. Лицо опухает, кожу жжет, слезы и соплю ручьями, медики! Где медики?! Прибегают. Как правило - девчонка молоденькая. Мужики занимаются тяжелоранеными. Побрызгает, протрет салфеткой, помогает. Пойдешь возьмешь молока, которое разносят женщины постарше, нейтрализуешь в печени проглоченную дрянь… Потом обратно.
Это я не про геройство. Хотя оно тут уже у каждого. Это я про плотность огня.

Вообще, здесь все удивительно четко угадывают свою роль. Каждый находит наиболее оптимальное для себя место и работу. У медиков девчонки помогает отравленным, молодые парни-санитары бегом таскают раненных в медпункт, где их уже штопают и вытаскивают из них осколки хирурги зрелого возраста.
Парни помоложе лет воюют на баррикадах. Мужики средних лет выковыривают и разбивают брусчатку. Люди предпенсионного возраста выстраиваются в цепочки и передают эту брусчатку на передовую.
Женщины разносят чай, молоко, суп, бутерброды. Молодые девченки - коктейль Молотова. Встретил одну свою знакомую, студентку журфака. "Вот, - шутит, - взяли две баклажки коктейля, идем на вечеринку".

Пресс-центра штаба обороны больше не существует. От горящей баррикады в коридорах дым. Техперсонал сворачивает провода. Лицом к стене приставлена дорогая плазменная панель. На полу валяются противогазы, каски, респираторы, одеяла, теплые вещи. Под оконом постоянно рвется. Стекла треснувшие. Лучше не подходить. Полное ощущение брошенного военного бункера. Подобрал себе жилетку с надписью "Депутат". Хоть так. Свою "Пресса" дома забыл.

Ближе к середине ночи Дом Профсоюзов начинает гореть. Горит весь - от первого до последнего этажа. В здании еще остались люди. Трое вылезают на сетку от падения сосулек, им кидают веревку, они спускаются. Еще двоим закидывают в коно бутылки с водой. Те пытаются пробиться через огонь к выходу. Не получается. Натягивают брезент. Еще один парень просто стоит в проеме окна и смотрит.
Приезжают пожарные. Всего из дома спасают 41 человека. Никто не сгорел, вроде бы.

Два месяца назад, еще в декабре, когда все только начиналось и, за исключением Банковой и избиения студентов, было, в общем-то, мирно и цивилизованно, я вдруг посреди заснеженного Киева поймал себя на мысли, что вижу предвоенный Грозный. Пустынные улицы - люди тогда еще боялись, когда по их улицам строем ходит то "Беркут", то самооборона. Снег хлопьями. Военная техника в городе…
И эта улица мне вдруг представилась горящей, с черными провалами выбитых окон, под которыми стоят остовы сгоревшей бронетехники, а под стенами лежат тела убитых людей.
Это было на пересечении Институтской и Шелковичной.
Прошло два месяца. День восемнадцатого февраля начался с трупов под стенами домов на пересечении Институтской и Шелковичной, сожженого БТРа, а я стою и смотрю на выбитые окна горящего Дома профсоюзов.

Логически это не анализируется. Такие картины не поддаются критическому мышлению. Сгоревшая техника и трупы в центре европейской столицы? Да вы что, бредите… Поверить в это так же невозможно, как в летающие по воздуху танковые башни.
Но наступает момент, ты оказываешься на одной из войн, гигантский взрыв дергает землю у тебя из-под ног, ты задираешь голову и видишь как над домами летит танковая башня.
А по улицам Киева медики бегом уносят завернутые в плащи ОЗК трупы.
Главное - не думать над этим. Это надо просто принять.
Поверить все равно нельзя.

К утру Дом профсоюзов выгорел полностью.

Когда они пошли в эту атаку? Часа в четыре, наверное. На холме установили прожекторы и осветили площадь. Прям как в Берлине. Затем подошел водомет и начал заливать стену огня. Потом началась "артподготовка". Гранаты ложились очень плотно. В самой толпе. Осколком прилетело в колено. Затем в пах. Затем посекло ноги. Рядом загорелся парень, у которого в руках граната разбила уже подоженную бутылку с коктейлем. Газ. Опять газ. Опять граната.
Затем пошел водомет. Начал таранить баррикаду. Его подожгли. Второй водомет струей воды сбил пламя со своего товарища. Опять таран. Опять подожгли. На этот раз уже сильнее. Потом пошел второй водомет. Потом - внутренние войска. Гранаты рвутся одна за одной. Стреляют. Шрапнелью. Пластиковой. Маленькие серые шарики сыплются, как горох.
Люди побежали. Не выдержали. На фоне языков пламени черные силуэты милиционеров избивают кого-то ногами. Со сцены чей-то рев в микрофон: "Беркут! Остановитесь! Что вы делаете! Здесь же люди! Не бегите, хлопцы, стойте, не поврачивайтесь к ним спиной! Разом, разом, разом!" И хлопцы остановились. И повернули обратно. И погнали "Беркут".
Лязг щитов, грохот железа, крики, мат, страх, разрывы гранат, уходящий на запасные горящий водомет, раненные, победный рев обороняющихся, и отступающий, уходящий обратно за стену огня "Беркут"…

А потом светошумовая граната разорвалась у меня прямо в ногах, и я перестал быть. Вот просто - меня не стало. Резкая вспышка, затем яркий тускнущий свет в глазах, звон в ушах и полное отсутствие мыслящего сознания. Наверное, в таком мире живут аутисты. Когда стоишь, вроде бы в сознании, но не соображаешь и не понимаешь ничего. В голове как будто ластиком стерли - ни одной извилины. "Мужики! Мужики! Выведи меня!" И, главное, чувствую, что мужики-то рядом - кто убегает от "Беркута", кто бежит бить "Беркут" - но им не до меня. Стало страшно. Где драка я не вижу, с флангов вроде еще наступают, сейчас проломят голову, а я даже не пойму - кто, как оиткуда.
Потом кто-то взял под локотки, куда-то потащил. Какие-то ступеньки. "Сюда, сюда". Да, все, спасибо, я уже вижу, спасибо тебе, дальше я сам! Все это я помню как-то дискретно, рывками. Ослепление продолжалось секунд тридцать.

Потом час не было вообще никаких ощущений. просто тупишь или улыбаешься, ничего не понимая. Как укуренный. А потом стала дико болеть голова. И трястись руки. Самое поганое, что хочется блевать, но проблеваться никак не можешь. Все-таки контузило…
Часа через четыре прошло.

Раненных очень много. Очень. Несут постоянно. В Медпункте, оборудованном в одной из кафешек, оперируют сразу троих. У всех осколочные ранения. Одному мужику ноги посекло очень сильно. Как дуршлаг. И глубоко. Еще у одного дырка в бедре примерно с три пятака. Извлекают осколки и штопают прямо тут же, на месте. Не очень тяжелых прямо на улице. Тяжелых отправляют куда-то в тыл.

Как эти люди выдерживают то, что они выдерживают, я совершенно не представляю. Пятнадцать - двадцать близких разрывов, и у меня начинает раскалываться голова и тошнит. Мне необходимо отойти в сторону, чтобы прийти в себя. Люди же стоят здесь больше суток. А всю эту ночь - без смены. Валятся с ног - но стоят. Держат Майдан. В прямом смысле этого слова держат - щитами, плотно, с усилием, прижав их друг к другу, чтобы взрывная волна не пробила сквозь щели - тогда покалечит.
Это выше моего понимания.

С рассветом стало понятно, как все-таки сильно потрепали Майдан за эту ночь. Дом профсоюзов выгорел полностью, треть площади перешла под контроль силовиков, баррикады сметены, черные клубы дыма поднимаются в небо уже у подножия самой стелы - символа Майдана, площадь в полукольце, остались только два подхода - по Крещатику и сверху, с Михайловской площади, Михайловский монастырь забит раненными, говорят их около трехсот, за эти сутки убито двадцать пять человек. Люди спят вповалку прямо на кучах тряпья посреди оставшихся после работы водометов потоков грязной воды.
Но Майдан - стоит. Хоти и ополовиненный - стоит.
Валится с ног от усталости, но - стоит.

За эту ночь меня измолотило так, как не молотило за всю неделю прошлой командировки. Каждая вылазка заканчивалась каким-нибудь травмированием. Вымотало полностью. Как будто через мясорубку пропустили. Здесь сейчас очень тяжело.

Чем закончится эта ситуация, предрешить уже невозможно. Собственно говоря, у сторон осталось лишь два выхода. У Виктора Януковича нет никакого иного выхода, кроме как разгонять Майдан. Иначе - трибунал. Черту, до которой можно было бы отделаться уходом с президенства под обеспечение гарантий, или даже черту, до которой можно было бы отделаться не самым большим тюремным сроком - он уже перешел. И у него нет никакого другого выхода, кроме как побеждать.
Но никакого другого выхода, кроме как побеждать, нет и у Майдана. Иначе они все сядут в тюрьму. И люди это отлично понимают.
Проблема в том, что, не свалив страну в бойню гражданской войны, власть победить не может. Не моджет она разогнать Майдан без применения оружия и по-настоящему уже большой крови. Просто нет таких сил.
Но и Майдан взять Раду и Банковую тоже пока не в состоянии.
И выхода из этой ситуации лично я не знаю.

В любом случае, просто так это все уже вряд ли закончится. Кровь пролита, и если в случае с гибелью Сергей Нигояна, Романа Сеника и Михаила Жизневского на баррикадах на улице Грушевского полной ясности еще не было, тот тут все удже предельно понятно - стали убивать. А такое уже не прощается.

Аркадий Бабченко
"The New Times"
http://www.newtimes.ru/articles/detail/79108/