Вячеслав Пьецух. Эмигрант. (Читаем)

На модерации Отложенный

       Юлий Капитонов с детства писал трактаты. Прочие мальчики и девочки его возраста занимались разными бессмысленными делами или ничем вовсе не занимались, а Юлий Капитонов как столкнётся с с чем-нибудь примечательным, так сейчас сочинит трактат. У него были трактаты о бабочке-адмирал, о самоуправлении комсомола, о почте, о любви, об этике поведения школьников на переменах – ну и так далее в этом роде, всего не имеет смысла перечислять. Разумеется, такая его наклонность даром никак не могла пройти: с отроческих лет Капитонов был человеком дёрганым и, как говорится, незащищённым. На семнадцатом году жизни он пытался покончить жизнь самоубийством, застав свою мать с каким-то неведомым мужиком.

       В 1965 году, когда у государственного руля уже стоял туполикий Леонид Брежнев, юный мыслитель поступил на философский таки факультет Московского университета, но в бытность студентом-философом себя особо не показал. Правда, он написал десяток трактатов о разных разностях, но они не отличались значительной глубиной. Вообще за годы учебы в Московском университете он сделал только два фундаментальных приобретения: он приобрел настоящего друга по фамилии Карабасов и одну таинственную болезнь – в тот самый момент, когда он отходил ко сну, ему неизменно являлось привидение деда по женской линии и начинало его душить.

       Только из-за того, что, так сказать, государственная философия, которой Юлия Капитонова пичкали в течение пяти лет, прямого отношения к философии не имела, он вышел из университета закоренелым идеалистом. Хотя в капитоновском идеализме было много от советского образа мышления, например, он признавал все три диалектических закона и очистительное значение революций, но тем не менее своего места в жизни, соответствующего диплому и устремлениям, он так до смерти и не нашел. Он долго мыкал горе по странным организациям, несколько лет перебивался немецкими переводами и наконец устроился в котельной истопником. Поскольку на работу ему нужно было являться через двое суток на третьи, весь свой досуг он уже мог посвятить трактатам. Впрочем, и на работе он находил место для философии: накидает в топку угля, проверит температуру и давление по приборам – и тут же за карандаш. Друг Карабасов на него удивлялся; бывало, зайдет в котельную проведать своего однокашника, застанет его за вечной зеленой тетрадкой, исписанной вкривь и вкось, и сразу принимается удивляться:

       - Совсем ты оторвался от жизни, как я погляжу, - бывало, говорил Карабасов, сторожко присаживаясь на ящик из-под вина. – Ну чего ты себя мучаешь, малохольный ты человек?! Ну кому сейчас нужны твои грезы, кроме специалистов из КГБ? Вот бери пример с меня: никакой философии, помимо поведенческой, бытовой, и поэтому налицо полное процветание!..

      - Кто любит попа, а кто попову дочку, - хмуро отвечал ему Капитонов.

В 1980 году он закончил свою коренную работу, которую назвал «Новой монадологией», отнес ее в издательство «Мысль» и получил резкую отповедь сразу от нескольких рецензентов. В результате редактор вернул ему рукопись и сказал:

       - Вы, честное слово, прямо как на луне живете! В мире свирепствует идеологическая борьба, а вы тут лейбницевщину разводите, подсовываете нам учение о монадах!..

Да уже за одно то, что вы везде приплетаете бога как источник вторичной нравственности, вас на порог допускать нельзя! Скажите спасибо, что вы живете в такое время, а то бы ваш опус быстренько расценили, как вылазку, и будьте здоровы – прямым ходом на Колыму!

Делать было нечего: Капитонов забрал свою рукопись и с месяц пропьянствовал то в компании с Карабасовым, то один. О философии они больше не говорили; они преимущественно варьировали ту тему, что Россия – богооставленная страна.

       - Эмигрирую я к чертовой матери! – говорил Капитонов. –Надоело мне до смерти это царство негодяев и дураков!

      - И глупо сделаешь, - предупреждал его Карабасов. – Мыслить у нас, конечно, не рекомендуется, но зато у нас интересно жить. Вот был я в семьдесят четвертом году в цивилизованной Югославии – ну, все у них разрешается, хоть на голове ходи, но при этом невыразимая скукота!..

       И вот как-то под вечер в котельную к Капитонову заявляется вроде бы иностранец – то бишь и физиономия у него почему-то была вроде бы среднерусская, и выговор среднерусский, но одет он был как форменный иностранец. Заявляется эта личность и просит разрешения познакомиться с «Новой монадологией» на предмет ее издания за границей. Капитонов поинтересовался из праздного любопытства, дескать, каким же образом про нее пронюхала Западная Европа, на что иностранец ему отвечает: приятные новости распространяются со скоростью электричества. Капитонов немного покобенился перед гостем, втайне борясь со своим рудиментарным гражданским чувством, а потом вручил ему рукопись и даже заставил выпить стакан портвейна.

       Что-то через неделю в котельной опять появляется давешний посетитель; он вернул Капитонову рукопись и сказал:

       - Эта философия на Западе не пойдет. Помилуйте, у вас там бог упоминается как источник вторичной нравственности, а первичная нравственность у вас получается субстанция, абсолют. Нет – христианский мир этого не поймет.

       Капитонов, конечно, опять запьянствовал; Карабасов, как правило, деливший с ним горькую чашу, постоянно его подначивал с победным выражением на лице:

       - Ну что, по-прежнему собираешься эмигрировать, отщепенец?

       - Так точно, - сообщал ему Капитонов.

       - А куда ты, собственно, собираешься эмигрировать, в Антарктиду?

       - Я знаю куда, не твоя печаль...

       Вечером 21 января 1981 года Карабасов не нашел своего друга в котельной и явился к нему домой. Дверь в квартиру почему-то была открыта; Карабасов осмотрел горницу, спальню, кухню, а затем заглянул в ванную комнату и вот что ему открылось: Капитонов лежал в сухой ванне голый и был аккуратно по соски неприятно-розоватого цвета, точно его покрасили акварелью; вены на обеих руках были разрезаны и зияли.

       - Надул-таки, эмигрант хренов... – сказал Карабасов и некрасиво взрыднул, как если бы поперхнулся.

1989