Полект председателя

На модерации Отложенный

Станислав Рузанов

 

ПРОЕКТ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ

Оглавление:

Опыты китайского пути к «народоправству

Победители и побеждённые

Неподдельная ностальгия

Великие замыслы и великие противоречия

Москва – Пекин: навязанная осечка

Мао, Че, Карибский кризис

«Штурм неба»: трудности перелома

На грани триумфа

Осень председателя в весеу революции

Мао - навсегда

 

Опыты китайского пути к «народоправству

 

«Ели нам давно надо, восприняв Сталина, идти дальше

 

вперед к Мао, а мы все еще дискутируем на тему, надо ли

 

объединяться с… Зюгановым (??!), это самый

 

объективный показатель деградации нашей

 

коммунистичности».

 

Борис Гунько. Письма из Турции. М., 1994.

 

 

 

Мао Цзэдуну – 120. Его гигантский портрет по-прежнему венчает самую большую в мире площадь китайской столицы. Его идейное наследие (правда, теперь уже вкупе с «идеями Дэн Сяопина») все еще признается руководящим для китайской Компартии, а в величественный мавзолей на площади Тяньаньмэнь все еще идут толпы паломников со всего мира.

 

Но для некоторых – и портрет на площади, и идеи в программе КПК, и очереди к забальзамированному телу всекитайского Кормчего – уже не более чем ритуальные декорации, скрывающие кричащие противоречия новых социальных отношений. Уже более тридцати лет руководство посмаоистского Китая уверенно демонтирует социально-политическое наследие своего легендарного Председателя. Причем руководят этим процессом именно те, кого сам Мао при жизни заклеймил «каппутистами» (идущими по капиталистическому пути) и низверг в ходе начатой им Культурной революции.

 

 

 

ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ

 

Они победили Мао. В высших эшелонах китайского партийного руководства все громче звучат призывы привести общественно-политическую систему Китая в соответствие с экономическим базисом страны. Знаменует ли это идеологическое нововведение новый этап в деле «строительства социализма с китайской спецификой» или открыто декларирует курс на демонтаж остатков социалистической системы отношений пока понять сложно. Очевидно одно: при сохранении идеологического каркаса социализма происходит последовательный отказ от базовых завоеваний эпохи маоизма в КНР.

 

 

 

 

 

Знаковым событием на этом пути стал повальный роспуск коллективных сельскохозяйственных коммун – последнего островка системы коммунистических отношений в китайском обществе. Как сообщили российские СМИ, еще январе2009 г. стало известно, что власти распорядились распустить последнюю Народную коммуну, основанную еще в эпоху «большого скачка» и названную самим Мао Цзэдуном «образцово-показательной». Жители коммуны немедленно пригрозили властям голодным бунтом. Хотя таковые – давно уже не новость для современной КНР. Как утверждают эксперты, озлобленные политикой властей крестьяне «все чаще устраивают бунты», коих в «КНР ежегодно происходит около 180 тыс.» (КоммерсантЪ- Власть. 26.11.2012). Причем чаще всего подобного рода «инциденты» происходят в ответ на действия девелоперов, сгоняющих крестьян с земель тотчас после ликвидации сельхоз коммун.

 

 

 

По накалу социального недовольства жителям сельских регионов не уступают и горожане. Под тяжестью очередного кризиса мировой капиталистической системы, неотъемлемой составляющей которой является сегодня и китайская экономика, внешнее благополучие «китайского экономического чуда» лопнуло, словно мыльный пузырь. Вскрылись острейшие противоречия современного китайского общества. В частности выяснилось, что в основе видимого «благополучия» лежит нещадная эксплуатация труда китайских рабочих и крестьян, поддерживающих своим трудом типичную модель периферийной экономики, рассчитанную главным образом на приоритет внешнего, а не внутреннего рынка. Экономисты и аналитики утверждают: «Успехи индустриализации Китая определялись емкостью не внутреннего, а американского рынка», а «значительные валютные доходы вкладывались не в развитие китайской экономики, а в финансовый рынок США», причем «главным фактором разбухания пузыря ипотечного кредитования в США» был именно приток китайских средств. Следовательно, заключает ведущий научный сотрудник Центрального экономико-математического института РАН Руслан Дзарасов в интервью интернет изданию «Свободная пресса», «сперва Китай эксплуатировал своих рабочих для производства дешевых товаров для Америки, а потом проэксплуатировал их еще раз, вкладывая деньги в рынок США». (Свободная пресса. 20.11.2013).

 

 

 

По оценкам специалистов, вследствие острого экономического кризиса порядка 40% китайской промышленности (рассчитанной на внешний рынок) оказалось невостребованной. Попытка сохранить прежние темпы исключительно за счет госдолга немедленно ударила по массам трудящихся – рабочим и крестьянам. И здесь интересы последних неизбежно вошли в непримиримое противоречие с все активнее консолидирующимся классом китайской буржуазии. Уменьшить прибыль (снизив инвестиции) ради повышения заработной платы – не в ее интересах. Тем более что, как уверяют многочисленные исследования, новая китайская буржуазия «на 80% состоит из прямых кровных родственников высокопоставленных партийных чиновников». Именно этот, классово однородный альянс коррумпированной партийной элиты и бизнес-структур выступает гарантом недопущения «перераспределения национального дохода себе в ущерб». И де-факто – поощряет реставрацию системы эксплуататорских отношений, от которой, как казалось, китайский народ навеки освободился после победы китайской национально-освободительной революции1949 г.

 

 

 

НЕПОДДЕЛЬНАЯ НОСТАЛЬГИЯ

 

На этом фоне в обществе отмечаются факты растущей ностальгии, все чаще перестающей в неподдельный интерес к идейному наследию и политической практике эпохи Мао.

 

 

 

Так, во время недавних антияпонских выступлений, организованных правительством КНР накануне 18-го съезда КПК, откровенно равнодушное отношение к «официальным» лозунгам, спущенным сверху, сочеталось с многочисленными портретами Мао Цзэдуна, стихийно и без всякой разнарядки принесенных самими манифестантами. Примечательно, что помимо многочисленных и легкоузнаваемых портретов китайского Председателя, в ряде провинций над толпой отчетливо можно было разглядеть знакомый еще со времен площади Тяньаньмэнь лозунг: «Долой коррупцию в КПК!»

 

 

 

Примечательно и то, что многие исследователи современного китайского общества убеждены, что помимо открытых ликвидаторов (выступающих за немедленную приватизацию госсектора и открытый, на уровне госидеологии переход к новой экономической формации) и сторонников нынешнего статус-кво (незыблемость концепции «строительства социализма с китайской спецификой» со всеми присущими социально-классовыми дифференциациями современного этапа), в Китае имеется третий, левый фронт общественной мысли. К ним следует отнести тех, кто считает необходимым на уровне практической политики государства вернуться к идейно-политическому багажу маоизма. Причем, именно данный левый фланг неизбежно тяготеет соприкоснуться (и надо сказать, активно соприкасается) с нарождающимся довольно быстрыми темпами протестным рабочим движением в стране.

 

 

 

Показательно, что ренессанс маоизма «снизу» сопровождается нарочито сухой, тщательно дозированной оценкой самого Председателя в официальной пропаганде. Последняя, кстати, по прежнему определяет, что Мао Цзэдун «был прав на 70 %» и «совершил ошибок на 30 %» (аналогичным образом сам Мао оценил деятельность Сталина в ходе полемики с руководством КПСС после «разоблачения культа личности» на ХХ съезде). При этом о главном детище Мао предписывается не только не вспоминать, но и в его оценке ни на шаг не отходить от определения, данного реформаторской группой Дэн Сяопина, заклеймившей целое десятилетие истории Китая – от «большого скачка» и вплоть до смерти основателя КНР – эпохой «военно-феодальной бюрократической диктатуры».

 

 

 

Наследие Великой пролетарской культурной революции 1966-76 гг. становится для партийно-государственного руководства Китая тем более неуместным, чем дальше продвигается процесс социального расслоения нации и чем жестче высказывают свое возмущение этим процессом трудовые «низы».

 

 

 

 

 

ВЕЛИКИЕ ЗАМЫСЛЫ И ВЕЛИКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ

 

Смеем предположить, что со временем соотношение классовых сил в китайском обществе качественно изменится. А вместе с ним изменится и отношение к историческому, а главное практическому идейному наследию Мао Цзэдуна.

 

 

 

Формально-ритуальное почитание его фигуры как исключительно основателя нынешней КНР сменится признанием всемирно-исторической роли Мао как архитектора и лидера Великой пролетарской культурной революции в КНР, являвшейся ни чем иным как логическим перерастанием национально-освободительной революции1949 г. в революцию социалистическую. Революцию, призванную демонтировать остатки буржуазного сознания в идеологической и повседневной жизни китайского общества, учредить новые органы всевластия народных масс типа Парижской коммуны и системы Советов образца 1917-1936 гг. – способных обеспечить всеобщее участие трудящихся в общественно-политической жизни и закрепить за ними реальное руководство всеми сферами повседневной жизни в КНР.

 

 

 

Наконец, революция, начатая в1966 г., преследовала разрешение еще одной проблемы, ставшей для международного коммунистического движения ХХ века проклятой. Перед Культурной революцией в Китае Мао ставил задачу найти реальные механизмы предотвращения обюрокрачивания и омещанивания общества (а, следовательно, подспудной реставрации капиталистических отношений) и его политического авангарда в результате ослабления революционного энтузиазма. Именно в нем Мао резонно видел гарантию от «буржуазного» самоуспокоения. По факту Мао стремился предать революции перманентный характер, характер   непрерывного совершенствования и обновления общества. По Мао с такой задачей должна была справиться создававшаяся в годы культурной революции политическая нация как естественный носитель революционного сознания и двигатель перманентного обновления общества вплоть до полного водворения системы безгосударственных коммунистических отношений.

 

 

 

 

 

В конечном итоге, пролетарская культурная революция в Китае призвана была разрешить исторические противоречия, заложенные в фундамент государств т.н. «социалистического блока» (в первую очередь, самой Китайской Народной Республики) в ходе реализации концепции «новой» или «народной демократии» – как особого способа перехода к социализму. Данная концепция допускала возможность использования инструментариев парламентаризма и многопартийности для перехода к социализму, а также коалиционного правительственного блока различных социальных групп или даже классов общества.

 

 

 

То ли считая не до конца исчерпанным потенциал рассыпавшегося в прах после фултонской речи Черчилля политического союза с Великобританией и США («антигитлеровская коалиция»), то ли всерьез опасаясь «дразнить» бывших американских «партнеров» по «тройке», успевших к этому времени обзавестись ядерным оружием, советское руководство в директивном порядке предписало Мао Цзэдуну объявить политический режим, сложившийся в Китае после завершения национально-освободительной революции 1949 года, «народно-демократическим». Ближайшие соратники Мао впоследствии вспоминали, как Председатель изо всех сил сопротивлялся подобной директиве Москвы, считая режим «народной демократии» полумерой. Однако в конечном итоге вынужден был подчиниться давлению Сталина.

 

 

 

К тому времени наряду с КНР режимы «народных демократий» были провозглашены в Югославии, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Албании, а следом и в КНДР. Однако именно историческая ограниченность данных политических систем («народная демократия» одно время провозглашалась даже новой формой диктатуры пролетариата), на что прозорливо указывал Мао, в значительной степени облегчила их будущее политическое перерождение в диктаторские, семейно-клановые режимы и относительно быстрое падение в ходе т.н. «бархатных» контрреволюционных переворотов конца 80-х годов.

 

 

 

Провозглашенные зачастую в директивном порядке, «сверху» (в результате окончания освободительной миссии Красной Армии), данные системы не обладали необходимым инструментарием вовлечения широких народных масс в реальную общественно-политическую жизнь собственных государств. А, следовательно, не обладали реальной, а не декларативной легитимацией «снизу». Вместо этого происходила фетишизация прежних буржуазных форм политического представительства, якобы (в условиях «народно-демократического» режима), поставленного на службу революционному обновлению общества. Именно данные противоречия, заложенные в фундамент КНР, предстоит разрешать Мао, подняв «низы» на революционный бунт Культурной революции 1966 года.

 

 

 

А тогда, в далеком 1949 году, зримым отражением социально-политических противоречий нового Китая стал государственный флаг КНР. На его красном полотнище вокруг самой крупной пятиконечной звезды расположились четыре помельче, символизируя союз четырех классов китайского общества, объединенных под руководством КПК: крестьянство, рабочий класс, мелкую буржуазию и интеллигенцию. Примечательно, что прах Председателя в пекинском мавзолее будет укрыт именно партийным красным стягом с гигантским серпом и молотом в центре. В таком виде он неизменно сохраняется и по сей день.

 

 

 

МОСКВА – ПЕКИН: НАВЯЗАННАЯ ОСЕЧКА

 

Неудовлетворенность Мао Цзэдуна концепцией «новой (народной) демократии» применительно к китайской революции была вызвана еще одним важным историческим обстоятельством. Провозглашение таковой лидер китайских коммунистов не без оснований мог считать шагом назад по отношению к событиям двадцатилетней давности.

 

 

 

Тогда, в конце 20- начале 30-х годов, мощное советское движение, руководимое КПК, охватило значительную территорию бывшей китайской империи. 7 ноября 1931 года несколько советских провинций провозгласили создание Китайской Советской Социалистической Республики. По примеру СССР, ее вооруженную защиту осуществляла Китайская Красная Армия, а политическая система была практически идентична той, что существовала в СССР в 1917-1936 гг., т.е. от Октябрьской революции и вплоть до конституционной реформы, сменившей основы советской политической системы прямой демократии большинства на представительную систему «советского парламентаризма». Официальным символом советского движения (и китайских советских социалистических республик соответственно) было красное полотнище с серпом и молотом в центре, а на денежных купюрах изображался портрет В.И. Ленина.

 

 

 

Однако подобный ритм китайской революции вступил в противоречие с решением VII конгресса Коминтерна, взявшего курс на строительство коалиционных «народных фронтов» и признававшего возможным использование парламентских механизмов в политической борьбе (естественно, что главным образом это касалось борьбы с растущим влиянием фашизма). Директива Коминтерна без всякой ссылки на уникальность китайской ситуации обязала КПК заключить политический союз (фактически на подчиненных условиях) с партией «прогрессивной буржуазии» Гоминдан, к тому времени возглавляемой реакционным генералом Чан Кайши. Материальную и техническую помощь Коминтерна генерал использовал для усиления собственного влияния, и в конце концов развязал массовые репрессии (по факту – кровавую резню) в отношении китайских коммунистов. Советское движение в Китае было разгромлено, а Компартия и Китайская Красная Армия обескровлены. И только в ряде китайских провинций еще некоторое время сохранялись крошечные островки китайской советской социалистической республики.

 

 

 

Идея объединение страны под флагом «демократического правительства» при ведущей роли Гоминдана провалилась. КПК и Гоминдан вновь оказались по разные стороны баррикад. Фактически противостояние между ними завершилось только с объединением страны под флагом КПК в ходе национально-освободительной китайской революции 1949 года и вытеснением Чан Кайши в Тайвань, где тот организовал «правительство в изгнании» и в этом качестве под опекой США был признан ООН как единственный правомочный представитель Китая.

 

 

 

Трагедия китайской революции 20-30-х годов стали одной из основных причин настороженного отношения к идее коалиционного «демократического» правительства и даже сохранения в Китае буржуазной многопартийности, что естественно вытекало из концепции «народной демократии». Мао явно стремился расширять границы национально-освободительной революции до масштабов социалистической. Москва настойчиво толкала китайское руководство к созданию коалиционного правительства по образцу Гоминдана. Только теперь непременным условием включения средней и мелкой буржуазии в состав «коалиционного народно-демократического правительства» объявлялась ее антиимпериалистическая и антигоминдановская позиция.

 

 

 

 

 

Открыто пойти на конфликт и стать «новым Тито» (в частных беседах Сталин неоднократно выражал опасения, что вождь китайских коммунистов может стать «вторым Тито») Мао явно не стремился. Хотя в личном разговоре со Сталиным категорически отверг как «необоснованные» подозрения в «троцкизме» и «титоизме», явно спровоцированные политическими оппонентами Мао Цзэдуна в самой КПК. Тем более что прохладное отношение Москвы к стремлению лидера китайских коммунистов и его соратников в Политбюро КПК взять курс на строительство социализма, укрепляло позиции их оппонентов, считавших миссию китайской революции (ее национально-освободительный этап) выполненной, а строительство социализма делом неопределенного будущего. Благо, что концепция «народной демократии» это позволяла. В феврале 1950 года, во время переговоров Сталина с ближайшим соратником Мао Цзэдуна премьером КНР Чжоу Эньлаем по вопросам оказания экономической помощи китайской стороне, Чжоу предложил: «Вы нам поможете строить социалистический Китай, а мы вам – коммунистический Советский Союз». Образное предложение Чжоу было воспринято как неуместное «забегание вперед». (Панцов А.А. Мао Цзэдун. ЖЗЛ. М., 2012.С.530).

 

 

 

 

 

Через шесть лет, в разгар советско-китайской дискуссии по вопросу осуждения «культа личности», Мао скажет, что нет необходимости «рассказывать… массам» обо всем «плохом, что сделал Сталин и III Интернационал» по отношению к китайской революции и китайскому советскому движению в целом. А спустя еще десятилетие в разговоре с председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгиным будет еще более откровенен и метафоричен: «Я сам напишу книгу об ошибках и преступлениях (в отношении к китайской революции) Сталина. Но она будет настолько ужасна, что я не разрешу ее публиковать в течение десяти тысяч лет». (Указ. соч. С.581).

 

 

 

МАО, ЧЕ, КАРИБСКИЙ КРИЗИС

 

Смерть Сталина, предпринятая новым советским руководством атака на «культ личности» и «сталинизм» и резкая отповедь, данная Центральным Комитетом Компартии Китая новым веяниям в Москве, достаточно быстро превратили Мао Цзэдуна в одну из самых влиятельных фигур всемирного коммунистического движения. Осознание Хрущевым, что не он сам, а Мао становится «вторым после Сталина» только обостряла его личную неприязнь и раздражительность в отношении китайского лидера.

 

 

 

В год сорокалетия Великой Октябрьской революции в России Мао начал открытую полемику с советским руководством, которое – ни много ни мало – обвинил в ревизии ленинизма. С трибуны торжественного собрания по случаю 40-летия Октября, а также в ходе работы международного совещания коммунистических и рабочих партий (и то и другое проходили в Москве в 1957 году соответственно) лидер китайских коммунистов атаковал идеологическое новшество Москвы – концепцию «мирного сосуществования», преподнесенную Хрущевым еще в ходе ХХ съезда, как крупную победу «ленинской политики мира».

 

 

 

Фактически Мао объявил, что доктрина о мирном сосуществовании стран с различными общественно-политическими системами, основанная на достижении ядерного паритета двух супердержав, противоречит интересам мировой революции и подчиняет перспективу развертывания революционных и антиколониальных войн «глобальным» «геополитическим» интересам СССР и США, которые на этом пути неизбежно превратятся в новых империалистов.

 

 

 

Предвидение Мао оправдается. Укрывшиеся под «ядерным зонтиком Москвы» «малые народы» третьего мира окажутся включенными в «сферу интересов» Москвы. Станут дополнительным козырем в незримой гонке завоевания «пространства влияния», начатой двумя крупнейшими полюсами биполярной системы мира, США и СССР. Что касается последнего, то со стороны СССР подобная политика будет оставаться интернациональной до тех пор, пока включение в советскую орбиту борющихся с империализмом и колониализмом народов будет соответствовать достижению их собственного суверенитета.

 

 

 

 

 

Но бесспорно и другое. Туманная перспектива сохранения ядерного паритета двух супердержав, провозглашенная Москвой в качестве фундаментальной базовой ценности современного мира, вряд ли могла отвечать жизненным интересам «малых» народов, напрямую связывавших сохранение собственной идентичности с необходимостью свержения империалистического и колониального гнета. В практической политике данная доктрина выступала сдерживающим фактором революционного и антиколониального движения на планете, подменяла подлинную революционную солидарность и сотрудничество борющихся народов ложной патерналистской идеей «большого брата», а в конечном итоге – новым изданием системы империалистических отношений. Об этой опасности провидчески указывал Ленин в период острой партийной дискуссии о путях складывания Союза ССР в 1921-22 годов.

 

 

 

В решении болезненного национального вопроса Вождь русской революции напутствовал товарищам по Центральному Комитету не допустить «хотя бы даже в мелочах» скатывания «в империалистские отношения к угнетаемым народностям, подрывая этим совершенно свою принципиальную искренность, всю свою принципиальную защиту борьбы с империализмом». Напутствовал оценивать всю тяжесть того вреда, «который проистечет не только для нас, но и для всего интернационала, для сотен миллионов народов Азии, которой предстоит выступить на исторической авансцене в ближайшем будущем, вслед за нами». (См.: Ленин В.И. К вопросу о национальностях или об «автономизации». ПСС., т.45, с.362).

 

 

 

Забвение основ ленинизма в практической политике толкало послесталинское руководство к болезненным для народов «третьего мира» внешнеполитическим авантюрам. В перспективе их итогом станет возникновение Движения неприсоединения «третьих стран» (т.е. блок государств, не желавших подчинять свои интересы ни одной из двух «супердержав»), а в практической плоскости – кубинский (карибский) кризис 1962 года. Как известно, кризис, вызванный размещением советских ракет на Кубе для защиты интересов кубинской революции, завершится грязным сговором Хрущева и Кеннеди за спиной кубинского народа и его руководства. Именно после кубинского ракетного кризиса последует нелицеприятное для советского руководства выступление одного из руководителей революции на Кубе Эрнесто Че Гевары на Втором саммите стран Афро-Азиатского континента 24 февраля 1965 года.

 

 

 

В своей речи, ставшей неприятным сюрпризом не только для Москвы, но и для официальной Гаваны, Че подверг жесткой критике «неоимпериалистскую» политику стран социалистического блока по отношению к народам третьего мира и даже обвинил их в пособничестве «империалистической эксплуатации». «Социалистические страны – скажет Че – имеют моральный долг ликвидировать свое молчаливое сообщничество с эксплуататорскими странами Запада». Под этим Че подразумевал не только геополитический сговор США и СССР в ходе кубинского кризиса, но в большей степени – превращение помощи слаборазвитым странам, вставшим на путь революционного освобождения, в инструмент «геополитического» влияния.

 

 

 

Завещая бороться с любыми проявлениями империализма (а, значит, и империализма «советского»), «в какие бы одежды он не рядился», Че, немногим после свой речи, сложил с себя все государственные полномочия в кубинском правительстве и отправился осуществлять концепцию антиимпериалистической партизанской войны («устроить империализму тысячу Вьетнамов») в Боливию.

 

 

 

Во многом открытое выступление против неоимпериалистической политики советского руководства стало результатом неоднократных встреч Мао и Че в ходе его внешнеполитического турне начала 60-х годов. К тому времени Мао окончательно взял курс на борьбу с «советским ревизионизмом» и принялся превращать Китай в новый плацдарм для развертывания мировой революции в странах «третьего мира». Советские пропагандисты немедленно отвечают навешиванием на Мао застарелых ярлыков в духе борьбы с «троцкизмом» и обвиняют в «мелкобуржуазном левацком уклоне».

 

 

 

Но Мао убежден: буржуазное перерождение началось в самом советском руководстве. Для тысяч коммунистов «третьего мира», приглашенных в Китай «осваивать методы революционной борьбы» в секретных учебных лагерях, эти ярлыки тем более мало что значили. Китай превращался в новый центр всемирного революционного движения, а Мао в его безусловного лидера.

 

 

 

«ШТУРМ НЕБА»: ТРУДНОСТИ ПЕРЕЛОМА

 

Ниспровержение краеугольной доктрины ХХ съезда о «мирном сосуществовании» Мао не отделял от разоблачения еще одного нововведения первого послесталинского съезда: «о путях мирного перехода от капитализма к социализму». Естественно, ни словом не обмолвившись о том, что данный тезис, облаченный в одежды «новой демократии», родился задолго до ХХ съезда, и у его истоков стояли А.А. Жданов и И.В. Сталин. Хрущев помог Мао огородить Сталина от ненужной и даже вредной (с точки зрения интересов всемирного коммунистического движения) критики.

 

 

 

Выступая с критикой Сталина, Хрущев отказывался от важнейшего сталинского тезиса о том, что по мере продвижения к социализму классовая борьба будет усиливаться. Причем усиливаться не только вовне страны, но и внутри. Следовательно, отказ от данного постулата грозит «успокоением» общества, притуплением его классового чутья, отсутствием контроля за собственной властью и, как следствие, перерождением этой самой власти. А, значит – реставрацией низложенной социалистической революцией системы отношений, которую постепенно перенимают разложившиеся «верхи», а следом и бесправные «самоуспокоившиеся» «низы». «Человек покрывается плесенью» - итожит суть этого процесса Мао.

 

 

 

В Хрущеве Мао видит главного гаранта незыблемости привилегий переродившихся «элит», смертельно уставших от сталинских кампаний по смене руководящихся кадров. Особенно в свете последнего сталинского Пленума после ХIХ съезда, в ходе которого в ЦК партии оказались молодые сталинские выдвиженцы, а сам Сталин недвусмысленно дал понять о необходимости ухода «стариков», в том числе и его самого.

 

 

 

Для Мао становится очевидным, что концепция «народной демократии» себя изжила. Со всей очевидностью перед Мао встает дилемма. Либо верх берут сторонники «самоуспокоения», а значит, постепенного врастания в капитализм. Либо сторонники «коммунизации» Китая, но на этом пути доктрина «народной демократии» (со всеми присущими ей институтами власти), предполагавшая достижение политического компромисса между различными классами общества должна быть преодолена.

Ей на смену должны прийти новые органы власти, способные обеспечить процесс непрерывной («перманентной») революции снизу, и одновременно стать надежным инструментом беспощадного самоконтроля, способного предупредить проявления капиталистического перерождения, охватившего, по мнению Мао, не только страны соцблока (Югославия, Венгрия и ряд других), но и Советский Союз.

 

 

 

Одновременно, для превращения КНР в «военный плацдарм мировой революции», стране необходимо ускоренными темпами преодолеть многовековую аграрную отсталость. Именно эту проблему призван был разрешить курс «большого скачка», начавшийся в разгар решающего идеологического противостояния с руководством КПСС и СССР. Помимо основной цели – ускоренными темпами преодолеть индустриальную отсталость Китая, во главу угла ставится задача «коммунизации». По всей стране стали возникать «Народные Коммуны», которые сочетали в себе новые коммунистические элементы в производстве и системе общественных отношений. Обобществлённая система общественного питания (ей занимались сами коммунары), ликвидация товарных отношений, реализация прямого принципа распределения по труду способствовали повышению эффективности труда и более эффективному распоряжению временем самих коммунаров.

 

 

 

Мао не скрывал, что политика «коммунизации» призвана осуществить «коммунистическую» (основанную на системе «Народных Коммун») революцию в Китае, сделать систему «Народных Коммун» политической и экономической базой Китайского общества. Отсюда не случайное сравнение системы «Народных Коммун», стихийно возникших в среде крестьянства, перекинутых на производство и даже – в перспективе – на учебные заведения и городские кварталы, с феноменом Парижской Коммуны. По сути, речь шла о том, чтобы сделать всю структуру государства совокупностью «Народных Коммун», в которых «слиты производство и администрация», которые способны приводить «в движение... десятки тысяч людей» (обеспечивая тем самым необходимый «коммунистический дух») и одновременно «за счет внутреннего разделения труда» «стать полностью самообеспечиваемыми». (Цит. по: Панцов А.А. Мао Цзэдун. ЖЗЛ. М., 2012.С.614).

 

 

 

Вполне логично, что, объединённые административно и производственно, такие коммуны автоматически становились бы и избирательной единицей общества, формируя «снизу» «вверх» всю систему политической власти в стране. Более того, Мао не скрывает, что такая система неизбежно примет планетарный характер, а это свидетельствовало о воскрешении подзабытой ленинской концепции коммунистической интеграции народов Земли в форме «соединённых штатов мира».

 

 

 

Однако массовый энтузиазм трудового населения Китая, связанный с движением «коммунизации», столкнулся с непредсказуемыми природными катаклизмами лета 1959 года: страшные проливные дожи на юге Китая и не менее страшная засуха на северо-востоке приводят к гуманитарной и экологической катастрофе. Весь последующий год стихия, равной которой не было с начала ХХ века, не унималась. Начался массовый голод. «Штурм неба», предпринятый Мао под знаменем движения «Народных Коммун», завершается спадом энтузиазма и случаями массового выхода крестьян из «Народных Коммун» и самозахватом обобществленных земель, который позже с подачи ряда местных руководителей примет договорной (на основе установленного налога) характер.

 

 

 

Провал «большого скачка» приводит к резкому усилению правого крыла КПК (в первую очередь, члены Политбюро ЦК Лю Шаоци и Дэн Сяопин). Его представители атакуют прежнюю политику «коммунизации» как «левацкий перегиб». Звучат требования осуждения виновных в ее проведении, а также на советский манер впервые поднимается вопрос о «культе личности» в партии. Активизация правых происходит в условиях тяжелейшей экономической ситуации, усугубившейся отзывом советских специалистов из Китая и полным разрывом экономического сотрудничества с Москвой в ответ на «левацкую» критику последней руководством КПК. Мао приходится отойти в тень, но, как оказалось, ненадолго. На проходившим в октябре 1961 года ХХII съезде КПСС, ее первый секретарь Никита Хрущев преподнес свой последний подарок Мао.

 

 

 

 

 

Съезд принял немыслимую с точки зрения ленинизма концепцию о «перерастании диктатуры пролетариата» в СССР в «общенародное» (т.е. не только рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции) государство. Из этого Мао делает вывод о возможности появления буржуазии «новой модификации» (нового типа) «в недрах» не завершившего свой окончательный переход к бесклассовому коммунистическому обществу социализма. (Гунько Борис. Письма из Турции. М., 1994. С.3).

 

 

 

Но если такой вывод верен по отношении к СССР, имеющему за плечами опыт социалистической революции, отстоявшей свои завоевания в двух войнах – Гражданской и второй мировой – то что тогда говорить о КНР, революция в которой носила незавершенный характер, пройдя этап исключительно национально-освободительный?!

 

 

 

В этих условиях Мао делает окончательный выбор в пользу беспощадного разрыва с политикой классового лавирования (а на деле - «потворствования буржуазии в своих собственных рядах»), доставшейся от теории «новой демократии». Он делает выбор в пользу широкого развертывания социалистической революции, причем не только в стране («движение за социалистическое воспитание»), но и внутри партии. Движущей силой такой революции должны выступить партийные и беспартийные низы, активно вовлекаемые в политику снизу. Политическим ядром – многочисленные политотделы, сперва появившиеся в структуре Народно-освободительной армии Китая (НОАК), а затем перекинувшиеся на другие государственные и общественные учреждения. Главной задачей политотделов стало воспитание непосредственных носителей новой идеологии и культуры, соответствующих пролетарскому этапу китайской революции (де-факто, речь шла о создании политической нации, свободной от ментальных пережитков прошлого, и способной, тем самым, обеспечить скорейшее утверждение нового общественного строя в стране).

 

 

 

Дело учреждения инструментариев, адекватных развертывавшейся в Китае революции, Мао всецело оставлял за революционизирующимися «низами». Самому Мао (с этого времени его именовали исключительно «Председатель») в процессе культурной революции отводилась роль не столько главы государства, сколько высшего морального авторитета и высшего же революционного арбитра, направлявшего движение революционных процессов стране.

 

 

 

Начиная с 1961 года центральные газеты НОАК на своих первых полосах начали регулярно публиковать тематические цитаты Мао. В последствие эти цитаты вырезались и склеивались в виде самодельных карманных «цитатников», а уже с 1964 года началось издание знаменитых «маленьких красных книжечек» Председателя. «Цитатники», вобравшие фразы вождя культурной революции «прямого действия», наряду с «дацзыбао» (самодельные настенные «боевые листки»), стали более чем культовыми. Они стали Манифестом могучей революционной волны, надвигавшейся на западный мир с Востока.

 

 

 

НА ГРАНИ ТРИУМФА

 

Напутствуя великому социальному эксперименту, развернутому Мао Цзэдуном под флагом Великой пролетарской культурной революции, Постановление ЦК КПК от 8 августа 1966 года провозглашало: «Единственным методом великой пролетарской культурной революции является самоосвобождение масс, здесь недопустима какая-либо подмена. Нужно верить в массы, опираться на массы и уважать инициативу масс. Надо отбросить слово "страх"».

 

 

 

Основной теоретической базой «философии освобождения» стали непосредственные указания Председателя: «Не следует бояться беспорядков...» «Революция не может совершаться… изящно, …деликатно, … учтиво». «Пусть массы в ходе этого великого революционного движения сами воспитывают себя и распознают, что верно, а что ошибочно, какие методы правильны, а какие неправильны».

 

 

 

 

 

Будучи человеком прагматичным и далеким от пустого политического прожектерства, Мао, вероятно, не мог не отдавать отчет в том, что подобное одномоментное («один удар – и никаких классов») самоосвобождение тысячелетиями угнетаемых «низов» не сможет обойтись без перегибов, не оградит себя от спонтанного насилия, борьба старого и нового примет самые различные формы. Так оно и произошло.

 

 

 

Но никакие издержки и перегибы, случаи торжества грубой силы, в глазах мировой общественной мысли не могли перебороть осознания всей грандиозности и величия затеи, предпринятой китайским вождем. Французский философ Жан Поль Сартр, воспевший трагедию индивида, закованного в душном чулане тошнотворного общества потребления, объявлял «революционное насилие» культурной революции «глубоко моральным».

 

 

 

Массы западной молодежи немедленно увидели в опыте культурной революции действенный образец демонтажа системы политического и духовного отчуждения, выстроенной «отечественными» и транснациональными буржуазными «элитами» для недопущения «низов» к возможности влиять на выбор своих исторических судеб. Начался интеллектуальный, а затем и практический экспорт маоизма – нового издания революционной антикапиталистической альтернативы. Альтернативы тем более притягательной, чем стремительнее деградировала советская партийная геронтократия. Для последней становилось очевидно, что Мао замахнулся – ни много ни мало – на лидерство в «третьем мире». И в этом он мог стать серьезным конкурентом советской партийной «элиты», чья борьба за «геополитическое» доминирование в «третьем мире» окончательно утратила революционный задор даже на уровне официальной фразеологии, и на фоне маоистского замаха на мировую революцию и «объединение планеты» давно уже походила на банальный империализм.

 

 

 

Непосредственным отголоском событий китайской революции и поданного ею примера соответственно, стали грандиозные студенческие волнения во Франции («красная весна» 1968 года), завершившиеся общенациональным политическим кризисом и падением президента республики генерала Де Голля. Над толпами революционных французских студентов реяли портреты Председателя Мао и полюбившиеся участникам «красной весны» самодельные «дацзыбао» - точь в точь как во дворах китайских университетов и школ, ставших оплотом культурной революции. Стоя над «небесными вратами» площади Тяньаньмэнь и руководя многомиллионным митингом хунвейбинов – «красногвардейцев» Великой пролетарской культурной революции, Мао имел все основания торжественно провозгласить: «Ветер с Востока одолевает ветер с Запада». Лидеры последнего не скрывали своей обеспокоенности. И было от чего.

 

 

 

Эксперименты Мао внутри страны и его стремление «экспортирования» революционного опыта культурной революции вовне, явно нарушали «геополитическое» равновесие, достигнутое главами «супердержав» США и СССР. Добавлялось к этому и то, что к началу 70-х годов в Китае были проведены успешные испытания ядерного оружия и запущен первый космический спутник. Торжества по случаю его запуска пришлись на 1 мая 1971 года и совпали с апогеем «первой волны» культурной революции.

 

 

 

Осознавая масштабы идеологического и «геополитического» вызова со стороны маоистского Китая на мировой арене, эмиссары нового президента США Никсона (в первую очередь, Киссинджер) принялись «наводить мосты» с революционным Китаем. «Пробным шаром» на этом пути стало обещание самого Никсона в ходе президентской избирательной кампании «обуздать зверя», т.е. – установить дипломатические отношения с Пекином. Сам Мао особых иллюзий по поводу подобной «нормализации» отношений не питал, но постарался извлечь максимум выгоды. В первую очередь в области обретения новейших военных и производственных технологий, что, учитывая год от года возраставшую помощь КНРсоюзникам по антиимпериалистическому движению и полный разрыв советско-китайских отношений, имело решающее значение. В частной беседе с президентом КНДР Ким Ир Сеном Мао даже не старался скрыть: «Единственная цель этих (с США. – С.Р.) отношений заключается в том, чтобы получить развитые технологии». (Цит. по: Чжан Ю., Холлидей Дж. Неизвестный Мао. М., 2007. С.620).

 

 

 

Однако помимо технологий, лидеры Запада неосознанно оказали Мао неоценимую услугу. Объявляя нормализацию отношений с маоистским Китаем своей исключительной заслугой (первый визит президента США Никсона в Китай и его встреча с Мао состоялась в феврале 1972 года), западная пропаганда была вынуждена приоткрыть общественности завесу молчания вокруг личности вождя китайской революции.

 

  

 

Кадры встречи Мао с американской делегацией во главе с Никсоном не могли не передать зримого величия китайского Кормчего, возраст которого к тому времени уже подкрадывался к восьмидесяти.

 

 

 

Признавая в Мао «профессионального философа» и отдавая ему дань как политическому патриарху, лидеры Запада вынуждены были тем самым принять его интеллектуальный и идеологический вызов, брошенный капиталистическому миру. Причем, если судить по воспоминаниям Киссинджера, а также по его репликам, последовавшим после аудиенции у Мао, исход подобного интеллектуального противостояния мог быть далеко не в пользу последнего.

 

 

 

Вернувшись в США, Никсон любил говорить, что «прошел посвящение» после встречи с Мао, а Киссинджер (ныне несомненно претендующий на роль признанного «элитарного» интеллектуала) сравнивал вождя китайских коммунистов и его окружение с «группой монахов», которая «хранит свою революционную чистоту» и которая «могла бы бросить нам моральный вызов». В «монашескую» резиденцию китайского Председателя началось настоящее паломничество (Кстати, впоследствии феномен Мао повторится с Лидером ливийской Революции полковником Каддафи).

 

 

 

«Мао стал не просто влиятельной международной фигурой, но еще и несравнимо притягательной. – Не без раздражения констатируют авторы скандальной биографии Мао Юн Чжан и Джон Холлидей (В своем 800-страничном «бестселлере», запрещенном к изданию в Китае, они озадачились «разрушить репутацию Мао навсегда», «поставить в один ряд со Сталиным и Гитлером», и, конечно, изменить представление «левых интеллектуалов» Запада «о покойном лидере КНР как о «романтике революции» и философе-идеалисте, занятом «поисками эгалитарного достоинства»). – Мировые государственные деятели выстроились к нему в очередь. Факт встречи с Мао считался, а иногда считается до сих пор свидетельством успешной карьеры и успеха в жизни. Когда пришел вызов для президента Мексики Луиса Эсчеверри, его окружение буквально боролось за то, чтобы оказаться в составе группы, удостоенной аудиенции. Австралийский посол сказал нам, что он побоялся пойти в туалет (хотя его мочевой пузырь был готов лопнуть), чтобы несколько высокопоставленных особ внезапно не ушли без него».

 

 

 

Не менее раздражает авторов книги «Неизвестный Мао» и то обстоятельство, что мировые лидеры буквально внимали замечаниям Мао, спокойно проглатывая то как «он щеголял («когда встречал иностранцев». – С.Р.) своими циничными диктаторскими взглядами на жизнь... Когда бывший британский премьер-министр Эдвард Хит выразил удивление тем, что портрет Сталина все еще висит на площади Тяньаньмэнь, и напомнил о том, что Сталин уничтожил миллионы людей, Мао слегка махнул рукой, показывая, что для него это не имеет никого значения. Затем он ответил: «Портрет Сталина висит здесь, потому что он был марксистом». Мао даже сумел заразить западных лидеров своим жаргоном…». (Указ. соч. С.619).

 

  

 

Однако явные успехи на внешнеполитическом поле, позволившие Мао заявить о Китае как о сердцевине «третьего мира», сопровождались постепенным затуханием заряда Великой культурной революции в самой Китайской Республике. И на то были серьезные основания. Как объективного, так и субъективного плана.

 

 

 

ОСЕНЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ В ВЕСНУ РЕВОЛЮЦИИ

 

Напомним кратко о целях, которые ставила перед собой революционная группа Мао Цзэдуна в руководстве Китая и КПК, приступая к Великой культурной революции. Лучше всего об этом скажет характерная выдержка из уже упомянутого нами «Постановления» (параграф 9. «Группы, комитеты и конференции культурной революции»):

 

 

 

«В ходе великой пролетарской культурной революции стало появляться много новых вещей и явлений. Такие формы организации, как группы культурной революции и комитеты культурной революции, созданные массами во многих учебных заведениях и в учреждениях, представляют собой новое явление великого исторического значения.

 

Группы, комитеты и конференции культурной революции являются самыми лучшими новыми формами организации, с помощью которых массы под руководством Коммунистической партии сами воспитывают себя. Они служат самым лучшим мостом, тесно связывающим нашу партию с массами. Они представляют собой органы власти пролетарской культурной революции.

 

Пролетариату предстоит весьма и весьма длительная борьба против оставшихся от эксплуататорских классов существовавших тысячелетиями старой идеологии, старой культуры, старых нравов и старых обычаев. Поэтому группы, комитеты и конференции культурной революции должны быть не временными, а постоянными массовыми организациями, рассчитанными на длительный период времени (Переход от капитализма к коммунизму, т.е. диктатура пролетариата. – С.Р.). Эти формы организации оправдывают себя не только в учебных заведениях и учреждениях, они в основном применимы и к промышленным предприятиям, городским районам и деревням.

 

Члены групп и комитетов культурной революции, а также делегаты конференций культурной революции должны избираться путем всеобщих выборов, наподобие того, как это было в Парижской Коммуне (! – С.Р.). Список кандидатов выдвигается революционными массами после полного обмена мнениями и представляется на голосование после неоднократных обсуждений среди масс.

 

Члены групп и комитетов культурной революции, делегаты конференций культурной революции могут быть в любое время подвергнуты критике со стороны масс, а в случае, когда они не справляются со своими обязанностями, после обсуждения в массах могут быть переизбраны или отозваны и заменены другими. (Суть избирательной и политической системы, учрежденной ленинской Конституцией 1918 года и «Декларацией прав трудящегося и эксплуатируемого народа», просуществовавшей в Советской России и СССР вплоть до 1936 года. – С.Р.).

 

В учебных заведениях группы, комитеты и конференции культурной революции должны состоять главным образом из революционных учащихся и вместе с тем включать в себя известное число представителей революционных преподавателей, рабочих и служащих. (Как видим, Великая культурная революция распространяет число избирательных единицновой системы государственной власти КНР – «группы, комитеты и конференции культурной революции» – до учебных и научных учреждений, чего в Советской России быть, естественно, не могло. – С.Р.)».

 

 

 

Таким образом, речь шла о полном отказе от не оправдавшей себя модели «народной демократии» с последующей советизацией КНР - формировании новой революционной государственности советского типа, превращении КНР в государственно-политическом плане в совокупность групп и комитетов культурной революции, осуществляющих свою непосредственную власть в ходе конференций культурной революции.

 

 

 

Одновременно с преобразованием политической системы власти, преобразованию неизбежно должна была подвергнуться и сама Компартия Китая, которая, по мысли Мао, должна была избавиться от родимых пятен доктрины «народной демократии». А, следовательно, превратиться в единый организационный монолит, способный осуществлять идейно-политическое руководство революционным преобразованием общества, как и подобает политическому авангарду революции.

 

 

 

Однако уже к середине 70-х этап «красногвардейской атаки» на штабы «каппутистов» - партийных работников идущих по капиталистическому пути, а, значит, скрытых и явных сторонников реставрации капитализма в Поднебесной – сменился отходом от программных установок культурной революции.

 

 

 

Отряды «красногвардейцев» культурной революции все чаще оказывались в заложниках противоборствующих группировок в руководстве самой КПК, превративших отряды китайской молодежи, вовлеченные Председателем в революцию против переродившихся партийных «верхов», в инструмент борьбы за власть и устранения своих политических конкурентов. Данный процесс усугублялся тем более, тем сильнее ухудшалось здоровье самого Мао.

 

 

 

Революция, которой удалось пробудить массы китайской молодежи на революционное насильственное разрушение прежнего государственного и партийного аппарата, удобренного все еще не изжитыми традициями сакрализации государства и тысячелетними же традициями подданства и трепета подданных перед «священством власти», не успела научить и приобщить поднятые ею массы к революционному созиданию.

 

У Мао, которому на момент начала Великой пролетарской культурной революции исполнилось семьдесят три года, не осталось исторического времени на апробацию новых инструментов власти, призванных раз и навсегда обеспечить действенную систему перманентного вовлечения масс в политику, как гарантию перманентного же революционного обновления общества на базе социализма. Причем, миссия КПК в данном сложнейшем и длительном процессе должна была состоять в непрерывном обеспечении идейно-политического воспитания, адекватного непрерывно изменяющемуся обществу, со всеми присущими ему противоречиями и вызовами. От КПК требовалось неустанно бороться с деполитизацией масс и общества, «которая есть антикоммунизм». (Гунько Борис. Письма из Турции. М., 1994. С.6).

 

 

 

Речь шла о создании системы двойного контроля: со стороны партии по отношению к обществу – и обратно. Социалистическая революция становилась, таким образом, непрерывной, внедряясь по мере своего углубления в самые разнообразные сферы общества. Индивид становился ее непосредственным творцом и одновременно – ментальным носителем.

 

 

 

Однако физическое изнеможение вождя революции неизбежно привело к ослаблению идеологической мотивации в развертывании социалистического этапа китайской революции, прежде всего, в руководстве правящей партии. Тем более что политическое мировоззрение, а, следовательно, и интересы последних резко расходились с задачами, призванными культурной революцией разрешить.

 

 

 

Вначале семидесятых вождь Великой культурной революции серьезно сдал. Прогрессировала стремительно развивавшаяся болезнь Паркинсона и Лу Герига (неизлечимое прогрессирующее заболевание центральной нервной системы). Мао пережил клиническую смерть. Физическое дряхление Председателя сопровождалось обострением внутрипартийных интриг противоборствующих группировок в ЦК.

 

 

 

Низвергнутый «каппутист» Дэн Сяопин в союзе «умеренного» Чжоу Эньлая выступили противовесом «ультралевой» фракции во главе со второй женой Мао Цзян Цин (возглавляла комитет по делам Культурной революции). Трагедия состояла лишь в том, что ни одну из этих фракций не беспокоили судьбы Великой культурной революции. Первые стремились дистанцироваться от ее методов, как угрожавших укреплению своих руководящих позиций при стареющем вожде. Для вторых абсолютизация «красногвардейской атаки» на «штабы контрреволюции» стали действенным средством борьбы с политическими оппонентами и кратчайшим путем к властным рычагам в коммунистической партии.

 

 

 

Так, воспользовавшись болезненным состоянием Мао, Цзян Цин удалось устранить одного из главных идеологов Культурной революции и апологета «культа» Мао министра обороны маршала Линь Бяо. Человек, чей статус официального преемника Председателя Мао в КПК был закреплен в партийном Уставе, был объявлен «ультраправым» и обвинен в попытке переворота. При попытке к бегству на самолете маршал вместе с семьей погиб в авиакатастрофе над территорией Монголии.

 

 

 

Лишившись своего официального преемника по навету Цзян Цин, стареющий вождь, все чаще по-старчески сентиментально рассуждавший о судьбах китайских императоров прошлого и о том, что сам скоро «будет разговаривать с Марксом», неожиданно решает реабилитировать будущего могильщика наследия культурной революции – Дэн Сяопина. «Прежде хунвэйбины его свергали, но теперь все в порядке, он исправился» - иронично бросит Мао в адрес Дэна во время разговора с Ким Ир Сеном.

 

 

 

Однако даже столь высокое покровительство со стороны вождя не остановило противников «фракции» Дэна. Последовал удар со стороны «ультралевой» Цзян Цин, которая, будучи уже не стремилась скрывать свои далеко идущие планы и давно уже превратила «культурную революцию» в фетиш, помогавший ей расчищать путь к безраздельному руководству в ЦК. «Императрицы, - любила повторять она, - будут и при коммунизме!». Раздраженный подозрительным нетерпением Цзян Цин обессиленный Мао произнес знаменитую фразу: «Для того чтобы захватить власть, не следует сколачивать банду».

 

 

 

После смерти Мао, сопровождавшейся падением группы Цзян Цин, вдову Председателя и ее сторонников окрестят «бандой четырех». На суде участники «банды» даже не подумают занять принципиальную политическую позицию, чтобы хотя бы формально выглядеть заступниками политического наследия Председателя Мао. Это станет важным козырем в руках их политических оппонентов. Падение «банды четырех» приведет к вознесению опального Дэна к вершинам высшей власти в КНР и окончательному реваншу тех, против кого десятилетие назад, в августе 1966, Мао начинал революцию.

 

 

 

 

 

МАО – НАВСЕГДА

 

Сердце Председателя Мао остановилось 9 сентября 1976 года. Как и подобает вождю мировой революции, над прахом покойного звучал «Интернационал». Сам этот факт тем более примечателен, что Мао стал последним лидером в истории всемирного коммунистического движения, которого провожали под звуки этого революционного гимна. (Сталина в 1953-м хоронили под аккорды «сталинского» гимна СССР, а свергнутый Чаушеску, памятуя о своем партизанском прошлом в рядах румынской компартии, будет петь «Интернационал» в момент расстрела в далеком 1989-м).

 

 

 

В этом был высокий символизм. Революцию Мао считал единственно верной гигиеной, не дающей человеку и обществу покрыться плесенью буржуазного перерождения. Он учил, что право на революцию неотъемлемо. Он учил не бояться ложных авторитетов, ее совершая. Учил не бояться ошибок, неизбежно сопутствующих пробуждающемуся торжеству угнетенных. И надо признать, в этом деле весьма преуспел.

 

 

 

Европейские студенты, единожды апробировав указания Мао в ходе «красной весны» 1968-го, стали на десятилетия вперед носителями революционного сознания и в конечном итоге зародили массовое движение антиглобализма – мощнейший социо-культурный вызов империализму.

 

 

 

Опыты культурной революции не прошли даром и для самих китайцев. Танки на площади Тяньаньмэнь летом 1989-го, конечно, приглушили нарождавшийся «снизу» массовый протест против новой рыночной реальности, и второго издания культурной революции тогда не получилось. Насмерть перепуганный любым движением масс «снизу» архитектор «рыночного социализма» Дэн Сяопин (его страх, как и у всей китайской номенклатуры остался со времен культурной революции) подавил самое грандиозное в современном мире движение «оккупай» (площадь Тяньаньмэнь рассчитана на несколько миллионов человек).

 

 

 

Между тем сам факт подобного выступления лучше всего свидетельствует, что опыты Великой культурной революции были приняты и поняты китайскими «низами». Однако то, что правым считал Мао («бунт – дело правое», а потому даже ошибки им порожденные глубоко моральны), его политические сменщики посчитали прямой угрозой для собственного всевластия и под аккомпанемент лозунгов «долой коррупцию в КПК» жестко подавили это выступление.

 

 

 

Только старость не дала 83-х летнему Председателю завершить начатый им «бунт в Поднебесной». И в этом главный парадокс, и вместе с тем, урок, оставленный нам Мао Цзэдуном. Сраженный смертельной болезнью в самый разгар начатой им революционной весны в Китае, раздраженной собственной немощью, он любил повторять, что «скоро отправится на разговор с Марксом». Но следовать этому примеру Председателя все-таки преждевременно. Правда о Мао и его идеях нужна живым. Здесь, на этой земле.