Счастье Аланки

В дверь постучали. Два длинных удара и один короткий. Сердце Сережки страстно застучало. Она? Не может быть!.. А вдруг? Он отложил пяльцы в прихожей, взглянул на себя в зеркало, откинув со лба непокорную жидкую прядь и, подойдя к двери, осторожно спросил: «Кто?». 
    — Конь в кожаном пальто! – раздался в ответ веселый, до боли знакомый голос. Сережка открыл дверь, и в ту же минуту его подхватили нежные сильные руки и закружили по комнате. 
    — Томка! Сумасшедшая! Прекрати! Убьешься! – вяло отбивался Сережка, разомлев от навалившегося счастья. Томка, румяная с мороза, в полушубке, раскрасневшаяся от водки, как всегда, веселая и озорная, снова была рядом с ним! 
    — Знакомься! Это Лена! – уронив Сережку на пол, представила Томка одиноко стоявшую в дверях дородную деваху с гривой смоляных волос на крупной кудлатой голове. – Мой партнер по бизнесу! 
    Сережка смущенно протянул руку. «Сергей Анатольевич!» – представился он. Рука у Лены была твердая, сильная, потная. Ее глаза, словно буравчики, сверлили Сережку насквозь. 
    — Давай, Серый! Мечи на стол! – гаркнула Томка. – Гулять будем! У нас сегодня праздник! – она достала из карманов две бутылки водки, консервы «Ряпушка в томатном соусе», плавленные сырки «Новость», «Вести». 
    — Да уж, вижу! – Сережка с ласковым упреком поглядывал на Томку 
    — Да ты не кукся! Че скукожился? – хлопнула игриво Томка Сережку по тощему отвислому заду. – Давай-ка лучше за дружком каким-нибудь сбегай! Дружка какого-нибудь организуй для Ленки! Верно, Ленок? 
    Ленка, озорно блеснув черными глазами, расплылась в улыбке, обнажив белые, крупные, как у кобылы, красивые зубы. 
    — Страшных мужиков не бывает, а бывает мало водки, – неизвестно к чему сказала она. Девчонки заразительно заржали чему-то своему, откинув назад в приступе смеха вихрастые головы. 
    — Давай, дуй за корешем каким-нибудь… – подтолкнула Сережку Томку тиская его в темноте коридора. 
    — Да потерпи ты, сумасшедшая! – нежно отстраняя ее руки, шептал Сережка, задыхаясь от поцелуя. – Сейчас все ребята из литейного во второй смене… Сейчас же конец месяца… ты же знаешь… Аланка вот только… Но он… 
    — Что? Что он? – тревожно спросила Томка. 
    — Ну… Он правильный…
    — Давай правильного. Мы его поправим! – гоготнула Томка. Аланка, худенький невзрачный лысоватый прыщавый паренек в роговых очках, лежал в своей комнатушке на ветхой раскладушке и при свете ночника читал «Дегуманизацию искусства» Хосе Ортеги-и-Гасета, делая пометки на полях огрызком карандаша. Из старенького проигрывателя тихо доносилась мелодия Френсиса Пуленка «Лик человеческий». Внезапно покой и гармонию одиночества Аланки прервал требовательный полицейский стук, нервный и тревожный. Вбежал Сережка из соседней общаги. Всклокоченный, встревоженный, глаза горят, губы дрожат… 
    — Аланка, выручай! Там ко мне девчонки пришли… Раньше у нас на комбинате работали… Сейчас у них бизнес… Пойдем, посидим за компанию… Чисто поболтать… А?.. Они на гитаре играют… Поют… Пойдем, а? 
    Аланка с неохотой отложил в сторону книгу, заложив страницу шелковой ленточкой. 
    — Ты же знаешь, я не большой охотник до подобного рода развлечений. Они мне претят! Они как бы противны всему моему существу… по существу. 
    — Ну, Аланка! Ну, пойдем! Речь идет о моей судьбе! Будь же ты милосерден, черствая твоя душа! Ты же столько много говорил о милосердии и доброте! О!.. – Сережка дергал Аланку за рукав его старенькой толстовки… 
    — Да мне и одеть нечего, – с сомнением покачав головой, ответил Аланка. В его голосе уже слышался неподдельный интерес. 
    — Я тебе дам свою кофточку! – горячо заговорил Сережка. – Помнишь, ту с регланом и шлицами, с укороченным подбортом! 
    — Честно? – глаза Аланки загорелись. – Побожись!
    Сережка истово перекрестился крест-накрест несколько раз. 
    — Тогда идет! – они крепко пожали друг другу руки. 
    — А вот и мы! – объявил радостно Сережка когда они появились на кухне со смущенным Аланкой в нелепой яркой гипюровой кофте, траченной местами молью. 
    Лицо Ленки исказила гримаса боли и ужаса, паники, скорби, печали, необоснованной тревоги, безысходности и отчаяния. Такая вот странная гримаса исказила ее и без того искаженное лицо. Рука с рюмкой водки застыла на полпути к карминным устам ее. Вилка с ряпушкой выпала из ставших ватными рук прямо на белоснежную юбку. Воцарилась неловкая пауза. Через десять минут положение блестяще исправила Томка. 
    — Чего же мы не поем-то? 
    — Да подожди ты! Выпить надо сначала! – торопливо осекла ее Ленка и махнула залпом и не закусывая подряд три рюмки водки. 
    — Ну, теперь куда ни шло! – сказала она, отдышавшись. – Как звать тебя, красавец? 
    — Аланкою! 
    — Хорошее имя! – одобрила Ленка. 
    И тут все дружно рассмеялись по-доброму.

И сразу в маленькой крохотной кухоньке общежития стало как бы просторнее от этого смеха, от этой доброжелательности и простой человеческой близости. Мирно потекла беседа. 
    —…Мы с Ленкой, Серый, решили дело свое открыть. Такие вот дела… Взяли в банке, значит, кредит и открыли свою точку. Посуду будем принимать от населения… 
    — Ух ты! Здорово! – воскликнул Сережка, незаметно щелчком сбивая выползшего на стол черного таракана. – Получается, вы сами хозяева своей точки! 
    — Это факт! – подтвердила Ленка, сладко крякнув, опрокидывая в себя очередную рюмку. – Мы сами в ответе за себя! И только от нас зависит наше материальное могущество! 
    — Понимаешь, Сережка, – мечтательно сказала Томка, – хочется сделать так, чтобы люди шли сдавать посуду только к тебе. Понимаешь, дурья твоя башка? Чтобы их тянуло к тебе, именно в эту точку! Чтобы она стала для каждого вроде бы вторым домом! Чтобы они могли там поделиться своими радостями и горестями, отдохнуть от повседневности быта. Чтобы простая сдача бутылок стала для них праздником и запомнилась навсегда! 
    — Трудно, наверное, бывает порой? – участливо спросил Сережка. 
    — Трудно – не трудно, а свой стольник в день имею! – ответила Томка, доставая из кармана мятые купюры, вываливая их на стол. – Это тебе… на конфеты… 
    — Ой! Ну прекрати ты! – замахал руками Сережка, торопливо распихивая деньги по карманам. – Себе хоть оставь немного! 
    Ленка лихо открыла зубами очередную бутылку. 
    — Вы зубы так попортите, – заметил Аланка. 
    — Ни хрена с ними не будет! – беспечно ответила Ленка. 
    — Это безрассудно! – сладкая дрожь неожиданно пробежала по членам Аланки и убежала в никуда. 
    После очередной бутылки появилась и внеочередная. Девчонки сгоняли в киоск. Откуда-то появилась гитара, виолончель. Томка тихонько перебирала струны, а Ленка красивым, чуть хрипловатым баритоном пела задушевные, исполненные глубокого изотерического смысла песни Александра Новикова и Михаила Шуфутинского. На бис Ленка исполнила дефлорационное "Visionary Mountains" Манфреда Манна.
    — Может, ты чего споешь? – спросила Лена Аланку. 
    — Он у нас не поет! – ответил за него Сережка. – Он только играет. 
    — Сбацай, Аланчик! Ну, чего тебе стоит? – заканючили все разом. 
    Аланка не заставил себя долго упрашивать. Взял виолончель. Размял затекшие, изуродованные полиартритом руки, хрустнув костяшками, и заиграл. В тишине ночи раздавались волшебные звуки, словно доносившие нам из глубины веков чужие переживания и страсти. Аланка играл произведения Эжена Изаи, Рахманинова, Паскуаля Пэреса, Рихарда Вагнера, Крейслера… Глаза его блестели загадочным блеском. И словно бы исчезли с его лица прыщи, словно бы гуще стали его жидкие, пораженные себореей бурые волосенки, словно бы уменьшились его торчащие в разные стороны уши (они как бы прижались к черепушке!). В общем, он словно бы стал еще прекраснее. 
    А потом он словно бы во сне тащил на себе отяжелевшее грузное тело Лены, упавшей лицом прямо в салат во время концерта, мыл ее в ванной, укладывал на своей раскладушке. Словно стрелами вонзились в его воспаленное сознание воспоминания той бурной ночи, жаркие страстные объятия, крепкие руки Лены, слюнявые жаркие губы… Лена называла, правда, его разными именами: то Витюшкой, то Мохаммедом, то Мордухэем, то Абдулой, то Борисом Никодимычем и даже Томкой… Но Аланка не обращал внимания на эти досадные мелочи. 
    Крепкие руки Лены стискивали его неокрепшую волосатую тощую грудь. И это было его счастье! Теперь и он, Аланка, стал настоящим мужчиной! И ничего в этом страшного! Ничегошеньки! Душа его пела и плясала! Широкой этой пляске было места мало. Аланка стоял возле окна и в предрассветной тишине любовался лицом своей первой возлюбленной. Лена спала мертвецким сном, разметав свои члены по раскладушке, безобразно храпя и время от времени вздрагивая всем своим могучим телом. Во сне она откинула ветхое солдатское одеяло и открылась во всей своей неприкрытой наготе. Аланка впервые так близко видел обнаженную натуру. Это было совсем непохоже на работы Модильяни, Тинторетто, Джотто, Версачи, Мозаччо, Труссирди, Кустодиева… Это было гораздо прекраснее. 
    Неожиданно Лена резко вскрикнула во сне гортанным криком, подняла голову и, не раскрывая глаз, нащупала стоявшую рядом с раскладушкой полиэтиленовую бутылку с водопроводной водой. Сделав несколько шумных глотков, наконец-то приоткрыла слипшиеся затекшие опухшие красные глазенки. Недоуменно взглянув на Аланку, она покрутила головой, как бы отгоняя видение, и спросила сиплым голосом: 
    — Ты… хто?

По мотивам рассказа А. Мешкова

Хотите верьте, хотите нет...