русское и советское


Совецкая литература на предметном стекле русского писателя 


Если уже
искать слабую аналогию \совецкой литературе\, то нужно обратиться к невинному
младенчеству европейской литературы, к тому весьма отдаленному
времени, когда разыгрывались бесхитростные мистерии и
грубоватые басни. Черти с рогами, скупцы с мешками, сварливые
жены, толстые мельники и пройдохи дьяки -- все эти литературные
типы были до крайности просты и отчетливы. Моралью кормили до
отвала, суповой ложкой. Разглагольствовали звери -- домашний
скот и лесные твари,-- и каждый из них изображал собой
человеческий атрибут, был символом порока или добродетели. Но,
увы, литература не удержалась на этой дидактической высоте, ее
грехопадением была первая любовная песня.

К счастью, нет никаких оснований предполагать, что
советская литература в скором времени свернет с пути истины.
Все благополучно, добродетель торжествует. Совершенно неважно,
что превозносимое добро и караемое зло -- добро и зло
классовые. В этом маленьком классовом мире соотношения
нравственных сил и приемы борьбы те же, что и в большом мире,
человеческом. 
...



Еще проще обстоит дело с типами женскими. У советских
писателей подлинный культ женщины. Появляется она в двух
главных разновидностях: женщина буржуазная, любящая мягкую
мебель и духи и подозрительных спецов, и женщина-коммунистка
(ответственная работница или страстная неофитка),-- и на
изображение ее уходит добрая половина советской литературы. Эта
популярная женщина обладает эластичной грудью, молода, бодра,
участвует в процессиях, поразительно трудоспособна. Она --
помесь революционерки, сестры милосердия и провинциальной
барышни. Но кроме всего она святая. Ее случайные любовные
увлечения и разочарования в счет не идут; у нее есть только
один жених, классовый жених -- Ленин.
Нетрудно представить себе, какая, при наличии данных
типов, может получиться фабула. Если, говоря на метафизическом
советском языке, установка в романе на пол, то вскрывается
отношение героини к матросу, к солдату, к бедняку, к кулаку, к
сомнительному специалисту и к ее надушенной сопернице --
супруге специалиста.

Как и простоватый, но все же святой матрос
иногда невольно грешит против класса в своем здоровом, но
неосмотрительном увлечении буржуазной женщиной, так и святая
героиня -- Катя или Наталья -- бывает иногда введена в
дьявольское заблуждение, и предмет ее нежных забот оказывается
еретиком. Но, как и матрос, героиня находит в себе силы разбить
козни лукавого и вернуться в лоно класса. Партиец застреливает
недостойную возлюбленную, комсомолка на другом углу
застреливает недостойного поклонника.





Другой тип романа--
обличительный: проворовавшихся чиновников постигает суровая
кара, или мрачный ответственный работник тонко вскрывает
страшную ересь, сокрытую в соблазнительных речах и действиях
беспартийного. Еще показывается молодежь -- какою она должна
быть и какою быть не должна, а не то сельский учитель прилежно
ищет истину и находит ее в коммунизме. Писатели получше любят
тему неверующего интеллигента на фоне радостной кумачовой
советской жизни.
Торжество добродетели полное -- по всему фронту, выражаясь
опять на соответствующем языке. Если попадается ересь, то для
мирянина это неощутимо, и нужно быть пролетарским критиком,
искушенным в этих высоких материях, чтобы найти тайную печать
дьявола. Я умышленно не касаюсь того, хорошо ли или плохо это
служение добродетели. Меня только занимает вопрос -- стоило ли
человечеству в продолжение многих столетий углублять и утончать
искусство писания книг,-- и русские писатели работали над этим
немало,-- стоило ли и стоит ли трудиться, когда так просто
вернуться к давным-давно забытым образцам, мистериям и басням,
вызывающим, быть может, зевоту у простого народа, но зато с
должной силой восхваляющим добродетель и бичующим порок?