ТЕПЛО…

 ТЕПЛО…

( Не всё же время о серьёзном, да о серьёзном, мозги зашкаливаются, стрелка мозгового спидометра за сотку махнула).

   День сварганил своё дело. Выжал до горячки  мысли, чувства и, как бревно, забросил в койку. Дальнейший отрезок времени  это  полёт в пропасть, заполненную копошащимися  образами прошлого и настоящего, но только не будущего.

   Наступает утро. Не спится. Опять мысли. Если зацепишь одну, то вечером снова получишь горячку. Чтобы избежать этого, выскакиваешь на балкон. Зима. Под тридцать градусов. Открываешь створку и стоишь, пока начинают клацать не только зубы, но и кости.

   Потом бегом в койку.  Нырок под одеяло,  коленки к груди, свернулся в клубочек. Теплынь по всему телу волнами.

   Однажды в разговоре с одним из моих  друзей, которого мы называли озверевший от пороха, приказов…  Володя, я поделился с ним мыслями о тепле. Разумеется не под холостые обороты.

   Без оборотов у нас разговоры не заводятся. Глохнут и пробуксовывают  на словах: мать твою, пошел ты к хрену, и без тебя тошно, ну что прицепился с бабами, они же не пол-литра, и вообще заткнись, а если не заткнешься, то…

   Слова нижнего, а не верхнего уровня.

   Володя - стопроцентный мужик, без примесей и благовоний.

- Ни хрена ты, Валерка, не знаешь и не понимаешь, что такое тепло, - сказал он, выслушав меня. 

    У Володи не усики, а усы, и он во время своих воспоминаний так дерёт их, что они трещат.  Один раз (не преувеличиваю) в задушевной беседе  с погонным верхоглядом он выдрал половину усов, бросил на стол и сказал, что  заберёт, когда вернется из командировки, а сейчас пусть они побудут на сохранении.

 - Я, когда возвращаюсь с наших зимних командировок, - так начал он, -  беру двухсотграммовый стакан (с мелкими ёмкостями Володя не работает), соль, ломоть хлеба, ещё кое-что на загрыз, захватываю две бутылки водки (мало действующие напитки он презирает) и иду в лес (по открытой местности он  не любитель шастать; мало ли что может случиться,- говорил он).

   Там, где дача Володи,  находиться лес.

- И заквашиваюсь  по полной программе.

   А закваситься  по полной  программе для Володи заключалось в опустошении бутылок и в приложении во весь растяг своего почти двухметрового роста к земле.

- Так вот. Выпиваю.  Потом засыпаю на снегу, но контролирую себя, чтобы дуба не дать. Когда чувствую, что дуб уже почки пускает, начинаю брать ориентир на дачу. Километр проползти в гражданке по-пластунски – это же тьфу.  Дополз до двери. Постучал, жена открыла, перевалился за порог, а на меня такое тепло хлышет, что я сутки сплю. Если не веришь, проведи эксперимент, но под моим наблюдением. Тогда и узнаешь, что такое тепло…  А все твои балкончики, кроватки, одеяльца,  баньки, под мягким, да тёплым бочком у кого – нибудь  - хренота. Нет истинного ощущения и душевного накала.

   Я как-то спросил у его жены.

- Людмил! Он правду говорит?

- Правду, - ответила она:   невысокого роста, подпиравшая Володю макушкой под мышку, когда он  не мог разобраться со своими ногами.

-  Только,  когда он такие эксперименты проводит, - продолжала она, -  я за ним незаметно иду. Он отдыхает, а я спрячусь за деревьями и смотрю. Всё же бывает, но ещё ни разу не подвёл.

- А тебе его не жалко, когда он ползёт?

- Жалко. Я как-то раз не выдержала и подошла к нему. А он мне: если не уйдешь, то назад поползу.

   А у Володи, сколько знаю его, слово никогда не заветривалось, и усы не отвисали.

   За буграми и их подножьями орут: выродился русский мужик.  Орут, потому что с мелкотой работают, а если бы они поработали с Володей, то  глотку не драли бы. В войлочных  подколенниках ходили бы.