Кто прорывал блокаду

Одного вызвали командовать армией прямо из тюрьмы, о другом вспомнили только через 65 лет. Продолжаем публикацию фрагментов книги Даниила Гранина «Человек не отсюда».

Вот что рассказывала Ольга Берггольц.

«Добровольский, сотрудник Дзержинского, старый большевик. Был заведующим музеем ГПУ НКВД. Потом арестован, долго мыкался в нетях.

В 1941 году — комиссар Седьмой армии. Тоже, конечно, нагрешил достаточно.

Вспоминает, как его, перед прилетом Мерецкова, напутствовал энкавэдэшник:

— Встречай командующего армией, смотри, чтоб не ушел к немцам или чего с собой не сделал, а то — во.

К лицу Добровольского гэпэушник подносит сжатый кулак.

Прилетел самолет. Вылезает оттуда Мерецков, небритый, грязный, страшный, прямо из тюрьмы.

Добровольский рассказывал, как Мерецков идет бриться и говорит Добровольскому:

— Ты, что ли, ко мне приставлен? Ну пойдем на передний край.

Ходит, не сгибаясь, под пулями и минометным огнем, а сам туша — во.

— Товарищ командующий, вы бы побереглись…

— Отстань. Страшно — не ходи рядом. А мне не страшно. Мне жить противно — понял? Ну неинтересно мне жить. И если я что захочу с собой сделать — ты не уследишь. А к немцам я не побегу — мне у них искать нечего… Я все уже у себя имел…

Я ему говорю:

— Товарищ командующий, забудьте вы о том, что я за вами слежу и будто бы вам не доверяю… Я ведь сам такое же, как вы, испытал.

— А тебе на голову ссали?

— Нет… этого не было.

— А у меня было. Мне ссали на голову. Один раз они били меня, били, я больше не могу: сел на пол, закрыл руками голову, вот так руками, сижу. А они кругом скачут, пинают меня ногами, а какой-то мальчишка, молоденький, — расстегнулся и давай мне на голову мочиться. Долго мочился. А голова у меня — видишь, полуплешивая, седая… Ну вот ты скажи: как я после этого жить могу?!

— Да ведь надо, товарищ командующий. На вас надеются. Видите, какая обстановка.

— Вижу обстановку…

Ну настает ночь, он говорит:

— Что ж, давай вместе ложиться на эту постель.

Мне страшно его оставить, легли мы вместе, лежим, молчим.

— Не спишь?

— Не сплю, товарищ командующий.

И вот стали мы вспоминать, как у кого ТАМ было. Говорим, вспоминаем — не остановиться, только когда он голос начинает повышать, я спохватываюсь, говорю:

— Тише… тише, товарищ командующий! Ведь, наверное, за нами обоими следят. Разрешите, проверю обстановку.

Соскакиваю с постели, бегу смотреть, не слушает ли кто у дверей, и опять говорим друг с другом… Глаз до утра не сомкнули…»

В дальнейшем Мерецков отличился при прорыве блокады Ленинграда. Вот в такой обстановке воевали, командовали наши маршалы, генералы, кого им было ненавидеть, кого любить.

Любанская и Синявинская операции — провал полный, но Мерецков отличился в прорыве блокады в ходе операции «Искра».


Интервью, которое не стали печатать

К юбилею Победы (65 лет) ветеранам выдавали квартиры (36 кв. м). Замечательно. Когда война кончилась, Климову было 20 лет. Теперь ему 85 лет. Дожил. Прежде всего это радость наследников. Их праздник. Климов фронтовик, приобрел астму и диабет.

Фронт, война, передовая без потерь не отпускают. Инвалид, больной, измученный послевоенной нашей жизнью, ему трудно насладиться счастьем отдельной квартиры, ему теперь надо стоять в аптечных очередях, к врачам в поликлинике.

Все последние годы, когда развернулось жилстроительство, государственные квартиры получали кто угодно, прежде всего, конечно, чиновники, депутаты всех рангов. Вместе с корочкой их немедленно наделяли ордерами, они были главные ордероносцы. Им вручали. Депутаты ЗакСов, муниципалы, администрации, не говорю о думцах, сенаторах. Есть ли в стране депутат, который проживает в коммуналке? В бараке? Есть ли слуга народа, который ютится так, как те, кто его избирал, кто его содержит и оплачивает его безбедное существование?

Наконец спохватились. Но спрашивается: почему надо было ждать юбилея? Чтобы помпезно провести эту акцию? А если бы на три года раньше, на четыре? До кризиса? Что, от этого радости было бы меньше? Нет, конечно, зато теперь фронтовиков поубавилось, легче стало. Никогда еще в стране не было столько денег, как в последние годы, — нефтяные, газовые. Куда они подевались, бог знает. Даже построить приличную автомобильную дорогу Москва—Петербург не могли. Между двумя столицами никак не могут соорудить нечто достойное, всего-то 600 километров. Едешь по нынешней трассе — точно впечатление, что трясемся вместе с кибиткой Радищева.

Но вернемся к ветеранам войны, к нашему празднику. Боюсь, что этот праздник не только последний праздник участников, но и праздник он, наверное, все-таки не для участников. Это праздник для новеньких генералов, в каком-то, может, смысле для детей и внуков ветеранов. А что праздничного осталось для тех, кто воевал? Надеть пиджак с медалями, орденами, значками? Кто на них посмотрит? Да и много ли среди всех этих металлических цацек боевых орденов? А если есть, то и носить их страшновато, сколько было случаев в последние годы: грабили ветеранов, забирали эти самые ордена и значки, пригодные для продажи. Это уже не заслуга, это товар. Убивают, чтобы выкрасть и продать. Напоследок жизни они опять приобрели ценность, но уже другую, рыночную.

Кого спросить, к кому обратиться: «Что же вы, господа-начальники, не позаботились раньше, чего вы ждали, чтоб сэкономить? На чем?»

Все время мы экономим на наших людях, на их здоровье, на их жизнях, на их жилье, на детских садах, на больницах. Не на ракетах, не на танках, не на подводных лодках, как же — это святое, а жизнь человеческая — это не святое, это временное.

Этот праздник наполнен воспоминаниями об ушедших фронтовых друзьях, их тени уже расплылись, стали смутными, больше помнятся те, кто выжил и с кем провел последние годы, но и те ушли уже. Лично у меня из моих однополчан почти никого не осталось, разве что дети и внуки, дай бог, чтобы они подняли чарку в память своих боевых отцов, дедов.

Как бы хотелось стереть пыль и ржавчину прожитых десятилетий и вернуть то счастливое время, когда Победа была новенькой, звонкой, когда фронтовиков-однополчан было много, мы встречались, выпивали, целовались, вспоминали, и цена потерь и невзгод не перевешивала великую цену Победы.

Сейчас можно услышать: зря воевали, зря столько народу угробили. Так говорят те, кто не воевал, а те, кто прошел войну, все же сохраняют уважение к своей войне. Странное чувство, истощенное обидами, но все же живет сокровенное ощущение: я был участником великой, решающей схватки.