Шариковская философия — 2: о колбасе

Автор: Виктор Грановский

Булгаковское «Собачье сердце» показывает, что любое согласие с делом шариковых и швондеров есть размен национального достоинства. Именно это Булгаков считал бы, в отличие от Владимира Бортко, продажей прав первородства за чечевичную похлебку, а отнюдь не запрограммированный советскими государственными стратегами, в действиях своих очень напоминавшими домоуправление Калабуховского дома, обвал их же собственной страны.

Профессор Преображенский у Булгакова с печалью не любит пролетариата. Потому что выступающие от его имени умеют лишь петь хором, тырить барские калоши и не приучены к элементарным правилам человеческого общежития. Но то, что в 1988-м Бортко вслед за Булгаковым нещадно подверг нравственному суду, он старается, возвратившись к социалистическим симпатиям, с разных сторон оправдывать сегодня. «Нельзя стесняться своей истории». Этот рефрен из интервью режиссера вынесен в центр газетной полосы аккурат под шариковские лики. Его и можно понять так, что шариковщины стесняться нечего. «Не совсем политкорректных методов» Сталина — тоже. О том и другом все настойчивее говорят сейчас не только чающие социализма мастера культуры, но и обложки школьных тетрадок, и главы «единых учебников». «Великой российской революцией» с ее, как успокаивает Бортко, «естественной разрухой», с последующим, известно чьим, «эффективным менеджментом» — да уж, не застесняешься. Но в эту этическую коллизию впадает не один Бортко и не только всякий коммунист, желающий оставаться при своем коммунизме честным патриотом. В нее, видимо, захотело впасть ныне народное большинство, не справившееся до сих пор с послекоммунистическим разочарованием.

Слушая Владимира Бортко, начинаешь думать, что в наши дни вопрос об истоках и смысле русского коммунизма невозможно даже корректно поставить. Кто оспаривает социальные и научные достижения нашей страны в XX веке? Кто отстаивает опрометчивость и преступную глупость тех разрушений построенного, которые мы наблюдали в 90-е годы? Но невозможно понять, почему советским освоением космоса и ликвидацией безграмотности следует оправдывать опыт разрухи 20-х годов. Или только такими разрушительными путями показано русскому человеку продвигаться к мировым удачам? Невозможно понять, почему для того, чтобы создать, как говорит Бортко, «одну из самых ярких в мире культур», нужно было в те же 20-е годы под корень извести старороссийскую культурную элиту. И нужно ли напоминать Бортко, что в той ярчайшей культуре (он имеет в виду культуру советскую) фактически и физически не нашлось места не только гениальному Михаилу Булгакову, но и тысячам борменталей и преображенских? Что 25 лет спустя после 1917 года всем им и всем их потомкам невозможно было проронить и полслова хвалебного о дореволюционном строе, о «яркой культуре» «проклятого царизма» — не то что нахваливать все подобное так, как сейчас Бортко нахваливает и социализм, и соцреализм?

Создается впечатление, что ни классический булгаковский текст, ни собственная постановка никак не умудрили режиссера, вставшего снова на социалистические рельсы. То есть на путь сподвижников Швондера, чья власть не в масштабах человечества, а в пределах одного лишь московского дома уже делает пропащим удел жильцов, ибо не может наладить паровое отопление, хотя не на шутку озабочена судьбою беспризорных детей Германии. Таким-то путем и предлагали, действительно, шагать в социализм его российские и не только российские строители.

В заключение Бортко угощает нас еще одним набившим оскомину коммуно-патриотическим противоречием. Он негодует на то, что русский народ не выделен этнически ни на республиканском, ни на конституционном, ни на символическом уровне. И тут же ностальгирует по «единому советскому народу». Бортко, видимо, сам плохо читал Маркса, которого настоятельно рекомендует читать другим. Не В. В. Путин, к которому обращался он по национальному вопросу, а Маркс, Ленин и Сталин устроили бы режиссеру теоретическую головомойку за «буржуазный национализм» или, как писал упомянутый классик, за «великодержавный шовинизм».

Только для плохо знающих основы марксизма-ленинизма является открытием принудительный интернационализм советской империи, в первую очередь враждебный именно русскому национальному чувству. И если режиссер всерьез хочет возродить последнее, то писать на своем знамени «назад к Марксу!» ему никак бы не следовало.

«Большевистская прямота», с которой Бортко, как ему кажется, отвечает на вопрос о памятнике Дзержинскому (он, разумеется, за его возвращение), как раз кривовата. «Даже если памятник снесли, невозможно стереть память о том, что он стоял на этом месте». Именно большевики и доказали в XX веке, что возможно и памятники сносить, и память стирать, и даже подменять ее долгодействующим мифом советской пропаганды.

В логике Бортко возвращение Дзержинского абсолютно понятно. Потому что сам путь социализма, ради достижения которого употреблял «иногда не совсем политкорректные методы» любой советский «эффективный менеджер», по мнению режиссера, и нужен, и неизбежен. Стало быть, простительны и любые жертвы. Это ленинская логика, это сталинская логика, это, в конце концов, логика Карла Маркса и всех марксистов-ортодоксов. Только ни Бортко, ни кто-либо другой из проповедников Красного проекта не скажет сейчас прямо: двинемся к социализму через обильные жертвы снова. Теперь социалисты даже оплакивают минувшие жертвы, не умея признать ложащийся на них, социалистов, позор, ибо приносили их жрецы социализма, «свято верившие в его необходимость», причем отнюдь не считавшие свои жертвоприношения какой-то патриотической, а порой и просто человеческой, трагедией. Иных путей, кроме как через отъятие собственности мятежников и эмигрантов, кроме как через трупы тайных и явных врагов, коммунистическая теория не предписывает. Но Карл Маркс и сподвижники Ленина, заявляя о необходимости жертв в открытую, были, по крайней мере, более последовательны во взглядах и менее сентиментальны, чем подавляющее большинство ревизионистов из КПРФ. Так что всем единомышленникам Бортко и искренним патриотам от коммунизма стоит выбрать: либо оплакивать своих соплеменников, убиенных во имя революции, либо благословить предначертанное ею уничтожение ради «светлого будущего».

Бортко же подавай и империю с марксистско-ленинским интернационализмом, названным «братством советских народов», и национально-русское государство. Господа-товарищи. Да определитесь же вы наконец со своими принципами, которыми вы с эпохи Нины Андреевой не можете поступиться.

Нет, дело тут не в нестыковках, на которых можно подловить говорящего. Дело в том, что мировоззрение, которое проповедует Бортко и подавляющее большинство любителей лозунга «назад в СССР», никогда и не было последовательно. И потому даже постфактум столь трудно осмыслить советскую историческую несуразицу, то царство бессмыслицы, в котором мы жили и из которого с великими потерями вроде бы стали выбираться. Зачем же вновь предлагать сводить длящуюся историю к прежнему абсурду?

Призыв Бортко направлен не к критике социализма, а к возрождению старой веры в социализм. Сознание сегодняшних россиян к этой сказке очень податливо. Разочарования в социализме, которые были при его конце, стали предметом отшумевших эмоций, а не усвоенным уроком исторического трезвомыслия. Опыт социализма, который считает неизбежным Владимир Бортко, в целом не впитан и потомками тех людей, кто сам родился при социализме, но своих детей воспитывал вне его. И это самое удручающее. Предлагаемое Бортко — не путь выхода, а новая дорога к старому тупику и все по тем же граблям.

«Лучше бы колбасу нормальную выпустили — это гораздо полезнее, чем государство рушить». На этой мудрой гастрономической ноте завершает Бортко свое волнительное интервью, отметившись дежурной ностальгией по стране советской: «спутники запускали», «заводы строили», «книжки читали». Но этот бином так и не могут решить до сих пор популяризаторы Маркса в России: почему при коммунизме спутник запустить можно, а вот выпустить нормальную колбасу — никак невозможно, а когда возможности начинают изыскиваться — весь социалистический рай трещит по швам.