Три возраста России

Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета.

А.С. Пушкин. «Пиковая дама»

Ограничения и запреты, дух морализаторства и дидактики, страх перед будущим и обращенность в прошлое, навязчивый эгоизм и эгоцентризм, фиксация на себе, капризы, обидчивость и злопамятность, зацикленность на здоровье физическом и моральном, наконец, страх смерти — всем этим окрашены сейчас политика и события власти, от речей и законов до переписывания истории, свиданий с тенями классиков и болезненной реакции на угрозы. Из отдельных пазлов складывается портрет: так ведут себя люди в несчастливой старости. И это уже не внешнее сходство.

Фото ТАСС

Биология в истории

Никогда не был поклонником возрастной периодизации жизни народов, политических образований, культур, цивилизаций. Здесь параллели с рождением, развитием и старением организма слишком очевидны, и это настораживает.

«Популярное поверхностно» (А. Ксан) — даже когда традиция представлена такими титанами, как Штирнер, Шпенглер и Тойнби, не говоря о пророке Данииле с его «пятью царствами» и нашем Гумилеве, вписавшем этногенез в круги от «акматики» до «обскурации». Циклические схемы сродни мирсистемной конспирологии, у нас выдаваемой за геополитику. Эти блюда слишком легко готовятся и в непереваренном виде так же быстро усваиваются мозговыми трактами людей впечатлительных и недалеких.

Концепции должны быть трудными. Жорж Лефевр и «школа Анналов» критиковали циклические схемы с позиций «истории снизу» безжалостно и грубо. Но Россия сейчас просто искушает сыграть в эту игру. Порядок, так и не успевший по-взрослому определиться в жизни, на глазах сваливается в этап старения со всеми знаками отчаянно молодящейся дряхлости. Когда речь идет о коротких фазах скоростной, сверхбыстрой истории, в которой политические циклы соизмеримы со временем человеческой жизни, невольно вспоминается что-то из школьной ботаники про филогенез с онтогенезом. Эволюция режима слишком походит на биографию, стремительно несущуюся к концу, и здесь азы геронтологии помогают лучше понять положение и перспективу.

Дыра взросления

Появление на свет новой России — тяжелый случай, агония, усугубленная неправильными родовыми схватками. И далее та же антисанитария: организм еще не сформировался, а прежний порядок продолжает тут же разлагаться заживо.

Детство и отрочество этого создания можно отнести на конец прошлого века. Страна вдруг взглянула на мир широко открытыми глазами, легко впитывая массивы информации, смыслы и практики. Чтиво того времени: так взахлеб глотают тексты, влюбляются в идеи и учителей только в молодости.

Пытливая юность с гулянкой и драками прошла почти мгновенно, однако и проекты институциональных реформ начала века в следующую возрастную группу не перевели. Казалось, пришло понимание, что жизнь надо менять: «сниматься с иглы», искать работу с перспективой, что-то производить помимо сделок и трат, осваивать профессии, без которых теперь нельзя.

Тогда модернизация была бы даже не омоложением, а тестом на зрелость. Все было рядом: если не сменить вектор, «мы поставим под вопрос само существование страны»; «в наши планы не входит передача страны в руки некомпетентной, коррумпированной бюрократии» (Владимир Путин). Но курс бросили, на экзамен не явились и теперь, пропустив фазу взросления, строят образ умудренной успокоенности, когда менять уже ничего не надо, а на самом деле не хочется и не по силам. Поскольку ничего из планов на жизнь не состоялось, приходится делать вид, что она и так удалась и можно дожить ее не мучительно больно.

Психология жизненных циклов и старения особо выделяет фазу, когда человек теряет связи с прежней профессией. Сужается круг интересов, преобладают разговоры на бытовые темы, обсуждение телевизора, семейных дел. Уже не различить, кто был инженером, кто врачом... Ровно это происходит сейчас в идеологии, отвернувшейся от дела и работы и ударившейся в защиту нематериальных ценностей. Депрофессионализация страны. Следующая фаза — сосредоточение на здоровье и личных качествах врачей, к чему толкают события на Ближнем Востоке, в Украине. Возрастные изменения бывают опасны: навязчивые мысли о плохом конце иногда толкают на многое.

Морщинистая идеология

Первый звонок прозвенел, когда президенту поправили имидж, сменив покоряющего природу и технику экстремала на умудренного жизнью отца нации.

Личные развлечения в публичном пространстве (компенсация дефицита игр и признания) резко сменились иконой мудрого старчества, успокоенного «умеренным консерватизмом» и дозревшего учить страну и мир основам морали.

Мотивы этой перемены вряд ли связаны с возрастом или исчерпанностью физических сред, биологических видов и средств техники, освоенных в прямом эфире. Скорее это разворот в несостоявшейся стратегии развития: когда ничего не получилось с инновациями, хай-теком и экономикой знания, пришлось перейти к бестелесным материям, которые не пощупать и не измерить. Здесь не надо ничего доказывать — достаточно взывать к доверию и моральному чувству. Поражения в технологиях, экономике, институтах и социальном блоке не так видны на фоне громких побед над курением и однополыми браками.

То же с приставанием к истории. Самим обеспечивать будущее сложнее, чем морально эксплуатировать прошлое, сделанное другими. Стране будто сворачивают голову назад, чтобы люди не видели, что впереди ничего нет даже в проекте.

Развитие сменилось устоями, скрепы заняли место нанотехнологий. Не спасает даже велосипед с двумя экранами. Нынешний разворот в идеологии и публичной политике упорно воспроизводит консерватизм прозябания на склоне лет, когда новое осваивать трудно, да и многое из ранее доступного уже не потянуть.

Все это напоминает гальванизацию аскета Суслова, трезвенника Лигачева и братскую поговорку: «Непьюща людына або хвора, або велика падла».

Здесь вновь проступает связь патриархального сознания с геронтофилией и геронтократией, столь заметная в советской идеологии, но с более глубокими корнями. Культ предков и богов через сакрализацию стариков подводил к персонифицированному культу старого вождя. Потом Бог предстает в образе мудрого старца, а пророки и апостолы персонифицируют общественную мудрость. Нашей политической метафизике до этого еще далеко, но уже видно, что у нас первому лицу свита не нужна: оно само одинаково успешно выступает в роли апостола и пророка.

Контуры исхода

Старики бывают добрые и злые. Наша пиковая дама тоже демонстрирует недоброжелательность, но уже не тайную, нисходящую к агрессии и ненависти. Этот «консерватизм» улыбаться не умеет — один оскал.

Есть разные виды и на само старение. Лютер сравнивал старость с «живой могилой», геронтолог А. Призьен назвал стариков «мучениками мирного времени». Вместе с тем у китайцев 60–70 лет считается «желанным возрастом». И в новейшей традиции старость часто рассматривают как кульминационный момент пожизненного собирания опыта и знаний. Вопрос, к какой старости персонаж движется: кумулятивной или дегенеративной.

Известно: фазы развития пропускать нельзя. Рано или поздно пропущенное приходится восполнять. Бывает, старики впадают в детство — здесь страна впадает в старость прямо из нежного возраста. Если заново не пройти этап взросления, эти приступы «здорового» консерватизма приведут прямо к выпадению из истории. Если уже не привели. И тогда весь патриотизм сведется к тому, чтобы докопаться к отеческим гробам и напрочь затянуть родное пепелище дымом отечества — чтобы не видеть.

Нынешний разворот назад, в сторону несвободы и патриархальных отношений, даже в ближайшей перспективе хорошего не сулит. Исторически он ничем не обоснован — только лишь оперативный расчет и локальная политика. Страшное зрелище: мир на передовых рубежах развития, хотя и с маневрами, но в целом дрейфует в одну сторону — а тут гигантский вооруженный дредноут «Россия» вдруг разворачивается и берет курс на патриархальное прошлое, увлекая за собой корабли в кильватере. Один приличный шторм, например, на рынке углеводородов, и придется тонуть, спасаясь на отдельных оставшихся на плаву частях. У этого века еще не было своей самой страшной геополитической катастрофы.

Есть мнение, что в истории лучше вообще не лавировать. «Радуйся тому, что есть, и люби то, чему пришло время» (Эпиктет).                                                                                                                                    Александр Рубцов