Я, мои увлечения и окружающие люди.

Сначала цитата из Беккета.

Короткая предыстория к эпизоду. Мерфи - ночной дежурный в психушке. Эндон - помешанный на шахматах. Мерфи стал во время дежурства играть с Эндоном в шахматы. Эта партия была последней в жизни Мерфи. Описывается, что произошло сразу после партии. Суть эпизода в том, что Мерфи осознал, как он глубоко безразличен мистеру Эндону.

Всё пояснил так, что можно не читать, а переходить ко второй части статьи. ))

 

"А Мерфи, вернувшись в палату Эндона, спокойно сложил шахматные фигуры в коробку, снял с Эндона халат и пулены, уложил его в постель и подоткнул одеяло. Эндон откинулся на подушку и устремил свой взор на нечто невероятно от него удаленное, возможно, на ту букашку, которая видится некоторым людям в безвоздушных пространствах воображения. Мерфи, став на колени рядом с кроватью – весьма низкой, –обхватил голову Эндона руками и повернул ее так, чтобы глаза Эндона смотрели на него или, точнее, чтобы его собственные глаза смотрели в глаза Эндона. Две пары их глаз разделяла теперь совсем узенькая воздушная пропасть, не шире ладони, поставленной на ребро. Мерфи и раньше осматривал глаза Эндона, но никогда ранее не делал это с такой тщательностью, как в тот раз.
А глаза у Эндона были замечательной формы и весьма необычного вида: глубоко посаженные и одновременно на выкате; Природа подшутила над его лицом, расставив глаза столь широко, что брови Эндона и скулы так далеко сдвинулись в стороны, что, казалось, они вообще соскользнут с лица. И цвет глаз Эндона тоже вполне заслуживал быть названным замечательным, хотя бы уже потому, что какой-либо определенный цвет отсутствовал. Белки глаз – а белая полоска наблюдалась даже непосредственно под верхним веком – заполняли, казалось, всю видимую поверхность глаза; зрачки очень сильно расширены, словно Эндон постоянно смотрел на яркий – притом излишне яркий – свет. Радужные оболочки обнаруживались лишь при пристальном рассматривании и представляли собой некое подобие тонкого ободка бледного, светло-зеленого или светло-голубого цвета какой-то зернистой структуры. Ободок этот, казалось, вот-вот начнет вращаться, словно на подшипниках, сначала в одну, а потом в другую сторону, и если бы это произошло, то Мерфи ничуть бы не удивился. Все четыре века – два верхних и два нижних – были вывернуты каким-то непостижимым, но очень выразительным образом, каждое веко немножко по-своему.

Такая вывороченность придавала глазам выражение, в котором просматривались и хитрость, и растленность, и восхищенное внимание. Приблизившись еще больше, Мерфи разглядел слизь, поблескивавшую крошечными точечками во всех тех слегка красноватых местах, которые были явно воспалены; в одном месте воспаление было несколько побольше и венчиком нагноения окружало корень одной из ресниц. Мерфи рассматривал кружево тончайших сосудиков, чем-то напоминающее сетку мельчайших трещинок на ногте пальца ноги, а в роговице видел свое собственное отражение, ужасно искаженное, крошечное и неясное. Мерфи и Эндон словно изготовились для легкого поцелуя, которым обмениваются бабочки, если, конечно, такое описание их поз здесь уместно.
Коленопреклоненный Мерфи, запустивший пальцы в свои волосы, торчавшие между ними черными грубыми пучками, как гребни скал меж полосами грязного снега, почти касающийся губами, носом и лбом губ, носа и лба Эндона, глядящий на свое отражение, искаженное до почти полной, болезненной неузнаваемости в Эндоновых ничего и никого не видящих глазах, услышал вдруг мысленным слухом слова, которые, казалось, настойчиво требовали, чтобы их произнесли вслух, громко, прямо в лицо Эндону. И это требовалось от Мерфи, который обычно сам ни с кем не заговаривал и от которого можно было услышать что-либо лишь в том случае, если ему нужно было отвечать на вопрос, к нему обращенный, и то не всегда!
«… конец его виден
наконец,
но сам он не виден -
молодец.
Вот тебе и весь сказ…»"

Теперь суть.

Помешанный на шахматах мистер Эндон, он кто? - Он увлечённый человек. Он счастлив? - Когда играет в шахматы - да. Даже, когда не играет он в голове прокручивает разные варианты игры и никто в мире ему не интересен, вот просто бери его за уши, смотри прямо в глаза и он будет смотреть мимо и думать про шахматы. Да мало ли увлечённых людей? Кому живопись, кому писанину, кому мужчину, кому женщину, кому саму любовь подавай. А нужен им, по большому счёту, кто то ещё, кроме себя и своих интересов? Нужен, хочется думать, - в моменты отвлечения от своего увлечения. А не потому ли люди, встречаясь, пьют алкоголь, чтобы свою увлечённость подзабыть? По моему, по этому.

 "А настоящая водка, это не пьянство, а ключ к своей совести. С неё то и начинаетя настоящая мудрость. Жил, предположим, какой ни будь человек, горя не знал, думать не думал, а как то водки шлёпнул, на улицу вышел, старушку убогую увидел и стало ему стыдно, что жизнь свою он бессовестно прожигает - дар бесценный. И начинает он задумываться, о семье мечтать, о любви и покое" ("Даун Хауз", герой Охлобыстина - Рогожин).

 

Вопрос.

Может кто знает, как ещё можно отвлечься от себя любимого? Этак, на одном алкоголе, долго не протянешь. Или, может быть, не надо отвлекаться на окружающих? Любимое дело, нордический характер, а про людей забыть? Но, тогда, люди гореть будут как спички, что и произошло с Мерфи.