«Нас лишают права воспитывать детей, а дальше будут прямо в роддоме отнимать?»

Родители, которые не отдают детей в школу, а учат их дома самостоятельно, бьют тревогу: эта форма обучения может вот-вот оказаться под запретом. Тех, кто выбрал для своего ребенка семейное обучение, в Москве примерно две-три тысячи человек. Кто-то считает их сектантами, которые запирают детей дома, не давая им общаться со сверстниками. Сами они уверены, что школа – это в лучшем случае конвейер, который убивает в детях индивидуальность и тягу к знаниям, в худшем – казарма или тюрьма.   На самом деле причин выбрать семейное образование много, и речь не только о детях, которым ходить в школу не позволяет здоровье (хотя среди домашников таких много). Кто-то получил негативный опыт взаимодействия со школой, а кто-то просто не хочет доверять государству обучение и воспитание своего чада.

При семейном обучении ребенок прикреплен к обычной школе, но приходит туда лишь для того, чтобы сдавать промежуточные и итоговые экзамены. Школа все равно получает за него деньги – они достаются родителям в виде ежемесячной компенсации. Так было до недавнего времени. В сентябре, сразу после выборов мэра, Департамент образования Москвы направил столичным школам методические рекомендации по поводу семейного обучения: домашники должны открепиться от школ, денег на них выделять больше не будут, они не смогут участвовать в олимпиадах, и даже на школьные мероприятия им вход закрыт. Родители написали мэру возмущенное письмо, в ответ заместитель мэра по вопросам социального развития Леонид Печатников заявил, что полученные средства родители пропивали. Родители возмутились еще больше, – и им прислали новые письма, где уже пригрозили органами опеки. 

Иллюстрация: Ребекка Соломон. Гувернантка

Доцент МГУ Анастасия Николаева преподает стилистику русского языка будущим журналистам. Убежденным противником школьного образования ее сделало не только ежегодное общение с выпускниками школ, сдавшими ЕГЭ на 100 баллов и допускающими чудовищные ошибки в диктантах, но и собственный опыт. У Анастасии Владимировны двое сыновей – старший начал было учиться в школе, но столкнулся с насилием и обезличенным подходом. Узнав про такую опцию, как семейное образование, и выяснив, что учить ребенка дома не так уж трудно, для второго сына Анастасия Владимировна уже изначально выбрала семейную форму. По ее словам, родители семейников готовы скорее «уходить в леса», чем отдавать детей в обычную школу.

«Я задумалась: почему я должна объяснять ребенку, что насилие – это нормально?»  

– Многим кажется, что домашнее образование – такая роскошь для богатых людей, которые могут своим детям нанимать гувернеров. Неужели простой человек может себе это позволить?

– Сегодня домашнее образование – это выход как раз для тех семей, которые если и не ограничены в средствах, то, во всяком случае, не готовы отдавать свои деньги неизвестно за что, как-то: занавески в классе, парты, форму плохого качества, которую всех недавно обязали носить. Семейное образование часто выбирают многодетные семьи: одному ребенку форму еще можно купить, а если у вас восемь деток? Дома учат своих детей либо те, у кого сильно развит материнский инстинкт, либо те, кто профессионально работает в сфере образования и видит весь этот процесс изнутри.

– Как вышло, что вы решили учить своих детей самостоятельно?

– Меня, как и каждую мать, подвела к этому жизнь. Мой старший сын Никита пошел в первый класс в экспериментальную школу, которая работает по системе Эльконина – Давыдова. В основе этой системы лежит идея, что маленький ребенок ни в коем случае не должен выполнять работу, в которой он не видит смысла. Еще в фашистских концлагерях проводились психологические эксперименты над пленными: одни работали в ужасных условиях на военном заводе, а другие просто рыли яму, а на следующий день зарывали. И оказалось, что смертность в группе, где выполняли совершенно бессмысленную работу, выше. Нельзя заставлять человека делать ту работу, в которой он не ощущает внутренней необходимости. Вот скажите, маленький ребенок чувствует внутреннюю необходимость пять часов в день сидеть и чертить крючочки?

– И как же учили детей в этой экспериментальной школе?

– Я была свидетелем, как учительница математики учила их измерению площади. Она сказала: «Дети, нам нужно купить обои в класс, а я не знаю сколько, можете мне помочь?» А дети – они отзывчивые, они кинулись измерять: кто линейкой, кто портфелем, кто ботинком. Оценок не было, все в игровой форме, и это давало совершенно поразительные результаты. Но система эта была разработана только на начальную школу, и после четвертого класса нас отправили в обычную гимназию. Я пришла туда на родительское собрание, и первое, что нам сообщила учительница, – что наш класс расформировывают. Оказалось, наши дети задают слишком много вопросов, все подвергают сомнению и что работать с ними невозможно.

– Вашему сыну не понравилось в школе? Он на что-то жаловался?

– В один из первых дней старшеклассники поймали мальчиков из нашего класса и потребовали денег – такая обычная практика. Мальчики дали отпор, но это оказалось хуже, чем дать денег, потому что на следующий день возле школы их ждала уже целая шайка. Нам скажут: но это такая инициация, каждый парень должен пройти через это. Одна учительница поставила в угол мальчика с гипсом, а мой Никита сказал, что ему, наверно, больно, и Никиту поставили в другой угол. Физрук на уроке ударил мальчика... Я задумалась: почему я должна объяснять ребенку, что насилие – это нормально? Это же ненормально!  

– И как вообще пришла мысль насчет домашнего образования?

– Мне подруга рассказала, что есть такой Центр семейного образования, который курирует некий Игорь Моисеевич Чапковский. Он занимается детьми, которые по разным причинам оказались за рамками школы: они могут быть физически не способны ходить в школу, либо их уже выгнали из школы, либо их родители сами выбрали семейную форму. И я пошла к нему поговорить.

– Вас не волновало, что дома ребенку может не хватать общения с ровесниками?

– Один из главных стереотипов – что ребенок должен все время быть в компании себе подобных, пройти какие-то стадии взросления, которые обеспечивает школа. И я спросила Игоря Моисеевича: «А как же социализация?» Он сказал: «Анастасия Владимировна, вот вы на даче яблоньку посадили – что вы дальше делаете? Наверно, подвязываете, поливаете ее. Так почему, если ребенок только-только проклюнулся, его надо дергать, топтать, подвергать испытаниям? Если вы так ратуете за социализацию, – сказал он, – отдайте своего сына в тюрьму». И правда, социализация среди насильственно согнанных людей ненормальна, социализация всегда предполагает разумный выбор. А не лучше ли, если ребенок будет социализироваться в кружках, секциях, где у него есть с другими общие интересы?

«У него была свобода, было время думать и выбирать»

– Каковы были первые ощущения от учебы на дому?

– Три ночи я не спала, а потом все же отдала Никиту к Игорю Моисеевичу. А там принцип был такой, что ребенок учится сам, а в центр ходит раз в неделю, где учителя-консультанты уже объясняют ему то, что он сам не смог понять. И у него вдруг стали появляться навыки самообразования. До этого у меня все время было ощущение, что мы участвуем в каком-то марафоне и главное – не отстать. Вплоть до того, что мой семилетний ребенок вскакивал среди ночи и кричал: «Мама, контурные карты!» Я говорила: «Спокойно!» – садилась и раскрашивала эти карты сама. А здесь у ребенка неделя на задание – он сам планирует, когда он его сделает, и сам думает об источниках. И мой ребенок научился писать рефераты по 20 страниц…

– Неужели самостоятельно?

– Все десять лет его обучения я не подходила к его тетрадям – он учился сам. Он участвовал в олимпиадах, занимал призовые места по биологии. Он изучал лягушек в Кружке юных биологов зоопарка, мы выезжали в экспедиции в Воронежский заповедник, там ловили этих лягушек, измеряли, описывали. Он жил очень интересной жизнью, у него была свобода, было время думать и выбирать. Он ходил на самбо, на тхеквондо, в бассейн, занимался гитарой. И главное, он был спокоен.

– Но в школьном аттестате все равно есть предметы, которые ребенку будут неинтересны. Совсем без принуждения не получится?

– Какой-то минимум надо знать даже по неинтересным предметам. И я говорила: вот тебе две трети времени на лягушек, но одну треть посвяти остальным предметам, иначе не окончишь школу и будешь всю жизнь ловить лягушек. Принуждение все равно необходимо, но здесь оно компенсировано: у ребенка остается много времени, чтобы заниматься тем, что ему дорого. Никита проучился четыре года в школе, после чего ему показалось, что он попал в рай, и он был готов делать что угодно, чтобы оставаться в этом раю.

– В какой форме дети, которые учатся дома, поддерживали контакт со школой?

– Все дети были прикреплены к обычным общеобразовательным школам: они писали контрольные, сдавали экзамены школьным учителям. Моего Никиту заставили в девятом классе сдавать физкультуру. Вообще он у меня спортсмен, но тут ему пришлось сдавать норматив по скакалке, а он у меня 194 ростом. Скакалок таких в школе не было, ему пришлось прыгать на корточках, и он не успел отпрыгать столько, сколько надо. Поэтому у него в аттестате все пятерки, а по физкультуре четверка.

– Домашнее образование дает возможность сдавать ЕГЭ?

– Конечно. ЕГЭ – это просто тест, а наши дети лучше других сдают тесты, потому что они привыкли сдавать экзамены людям в чужой обстановке, среди чужих людей, которые никак им не подыгрывают.

– Сколько времени в среднем у вас отнимали занятия с ребенком?

– У меня это совсем не отнимало время, я с ним занималась только перед поступлением. А младший, Еремей, другой – с ним приходится всегда регламентировать время уроков. У него сначала совсем не было потребностей в знаниях. Когда ему надо было делать прописи, он ложился на пол и выл, и я уже готова была на все, даже отдать его в школу. Но потом я подумала, что вряд ли нормальный ребенок, который всегда радостно идет навстречу всем моим инициативам, будет выть вот так из вредности. И я поняла, что он не дорос, и я просто не заставляла его писать первые три года. Представляете, если бы я учительнице сказала: «Мой ребенок не дорос, не учите его писать»? Зато в третьем классе он стал писать прекрасно – без ошибок и хорошим почерком.

– Такие центры образования – единственный способ учить детей на дому или есть и другие формы?

– Некоторые родители объединяются и организуют домашние школы, где учат детей сами: один – математике, другой – литературе… Особенно часто это практикуется среди тех интеллигентов, которые уехали за город. Центры образования – это не образовательные учреждения, они не имеют права принимать экзамены, они лишь дают моральную, юридическую и информационную поддержку. Игорь Моисеевич сам пришел к этому, когда у него родился сын Филипп, у которого были проблемы со здоровьем. У него четверо своих детей, еще он опекал приемных. Он такой старый диссидент. Недавно он пошел в школу, к которой были прикреплены домашники, поговорить с руководством, чтобы этих детей не выкинули на улицу, и директриса стала на него орать. Тогда Игорь Моисеевич тихо спросил ее: «Вы что, на зоне работали?»

– А вы себя диссидентом не чувствовали?

– Выбрав домашнее образование для ребенка, ты становишься в некую оппозицию системе образования и государству. Родитель каждый день решает важную педагогическую задачу, но он не переводит стрелки ни на кого, не ходит спрашивать у Марьванны, почему ребенок плюется, курит за школой и плохо учится. Он видит своего ребенка каждый день.

– А детям в подростковом возрасте не хочется как-то эмансипироваться от родителей?

– Мои сыновья все детство совершенно не хотели от семьи дистанцироваться, они очень комфортно себя дома чувствовали. Я старшего отправляла в экспедиции, в лагерь за границу, он охотно ездил, но с нами все равно было интереснее. Даже Игорь Моисеевич говорил: «Что-то он у вас совсем под юбкой, это не дело». В результате Никита ушел в самостоятельную жизнь в 17 лет: начал работать и жить отдельно, в 20 женился, потом родил ребенка. С 17 лет он не взял у меня ни копейки, а сейчас уже сам предлагает помощь. По сравнению с современной молодежью он очень самостоятельный.

– А чем он сейчас занимается?

– Сейчас ему 26 лет, он выучился на нашем факультете, работает дизайнером. У него двухлетний сын.

– У вас перед глазами есть другие примеры детей, которые получали домашнее образование?

– Моя племянница Лада тоже отучилась дома, сейчас она волонтер, занимается с больными детьми и каждое лето на три месяца уезжает в лагерь, где бесплатно работает с ними. У домашних детей социальная активность созидательная: их не заставляют общаться, поэтому им общение кажется праздником. У них какая-то удивительная доброжелательность и открытость ко всем окружающим. Видимо, отсутствие насильственных контактов вызывает у человека именно вот такое доброе, мирное отношение к жизни. У меня сейчас второй сын Еремей так учится.

«Если мне запретят учить ребенка так, как я хочу, я уеду»

– По-вашему, семейное образование подходит абсолютно всем?

– Я не скажу, что оно для всех – есть дети, которым тяжело самим с собой, хотя вряд ли это норма. Надо обязательно разговаривать с ребенком и предоставлять ему возможность выбора. Во втором классе, когда мы зашли в кризис с этими прописями, я отдала Еремея в гимназию. Месяца ему хватило, он сказал: «Мама, все, что угодно, только не это!» Я не люблю фанатизма и не хочу сказать, что семейное образование – единственный выход, но оно позволяет одаренным детям развивать то, что нужно им. Оно позволяет детям не быть изгоями, если у них что-то не получается. Вообще, процесс обучения – он всегда индивидуален. Но зачем запрещать?

– А что именно запрещают? В чем, собственно, нововведения?

– Семейная форма образования прописана у нас в законе с 1992 года. Последние несколько лет московское правительство платило компенсации за завтраки и учебники родителям, которые учат детей дома, ведь у нас деньги выделяются школе на каждого ребенка, – там получалось тысяч 8–9 в месяц. И вот 13 сентября выходит методическое письмо, где сказано, что родители всех семейников должны написать заявление о выходе из контингента. А это значит, что я прихожу и своей рукой пишу: я забираю ребенка из школы в никуда. После этого ко мне приходят органы опеки и забирают ребенка, потому что я не обеспечиваю ему конституционного права на образование. И школы больше не имеют права принимать у нас аттестацию. Я не могу больше прийти в школу и сказать: «Можно, мой ребенок напишет у вас контрольную?» Некоторых мам сейчас заставляют приводить детей на консультацию к психологу. А директорам сказали, что каждый семейник – это их недоработка. Денег нам больше никто не дает, хотя правительство их уже выделило. На 2013 год на семейников было выделено 900 миллионов, семейников в Москве было две тысячи – сейчас их осталось вполовину меньше.

– И как реагируют родители?

– Приезжаю недавно к Игорю Моисеевичу, а он сидит грустный: у него один мальчик тяжелый диабетик, другой аутист, и вот сейчас они должны идти в очную школу – что там с ними будет? Огромное количество нездоровых детей просто не смогут выжить в школе. На днях была у знакомой мамы, Маргариты Макаревич, – у нее восемь детей, четырех из них она учит сама, и все они у нее отличники. Это вообще материнский подвиг! Началось с того, что второй ребенок родился больным, его стали травить в школе, и ей пришлось забрать его, чтобы учить дома. Когда она поняла, как это здорово, остальных детей тоже решила учить дома. Я спросила у нее: «А если запретят, что ты будешь делать?» Он говорит: «Я уйду в леса». И я себя ловлю на том же: если мне запретят учить ребенка так, как я хочу, я уеду. Я ничего больше не могу дать своим детям: у меня нет ни денег, ни домов, – но я дам им образование, и они будут счастливы. Никита сейчас говорит, что счастлив, потому что занимается делом всей своей жизни.  

– Кому помешало домашнее образование? Им просто жалко денег?

– Это мизерные деньги с точки зрения страны. Я, конечно, без этих 8восьми тысяч проживу, а мама Маргарита с восемью детьми? Конечно, для нее это огромное подспорье. К тому же у нас, если дают деньги, значит, есть статья в документах, то есть тебя не забудут. Все было под контролем: дети были прикреплены к школам, входили во все журналы, отчетности.

– Как они сами объясняют, чем плохо семейное образование?

– Главная претензия, которую нам предъявляют: «Вы что, педагог?» Но давайте я в ответ спрошу: «А вы повар? А как вы кормите своего ребенка? А покажите сертификат!» Почему они считают, что любящая мать с этим не справится? Еще говорят, что родители-алкоголики забирают детей из школ, чтобы пропить компенсации, но что-то я ни одного алкоголика среди них не видела. Нас называют сектантами, говорят, мы детей запираем дома, – но более социально активных детей, чем домашники, просто нет. У мамы Маргариты все дети спортсмены и олимпиадники.

– По-вашему, к чему это приведет?

– Они перекрывают кислород для всех, кто выбрал бы этот путь. Почему все думают, что их это не коснется? Я-то Еремея выучу, это не проблема, он уже в шестом классе: он выиграет несколько олимпиад и пойдет на мехмат. А маме Маргарите что делать? Нас лишают конституционного права без всяких объяснений. Нас лишают права играть с нашими детьми, воспитывать их, – а дальше что, будут прямо в роддоме отнимать?