О Фаине Раневской... что мы еще о ней не знаем?...

Неуязвимая Фаина Раневская...

В окопы невидимых фронтов тайной войны, которую вёл КГБ против западных спецслужб и против так называемых диссидентствующих элементов, было рекрутировано бессчётное количество агентов. Все они — представители уникальной российской прослойки, интеллигенции. Золотой фонд нации. Их не встретить на пашне и у доменных печей. Они — в дипломатических миссиях и в божьих храмах, в конструкторских бюро и во всемирно прославленных театрах.

Не все знаменитости из числа творческой интеллигенции Советского Союза, которым делались предложения вступить в тайный орден осведомителей, находили в себе силы отказать вербовщикам. Но всенародная любимица Фаина Раневская преуспела и в этом…

Существовало расхожее мнение, что народная артистка СССР Фаина Георгиевна Раневская, будучи весьма рисковой женщиной, однажды не побоялась даже отклонить предложение, сделанное ей генерал-лейтенантом Грибановым, начальником контрразведки всего Советского Союза. Предложение сотрудничать с органами госбезопасности.

Начнём с того, что не Грибанов делал ей это предложение.

Олег Михайлович при всём своём маленьком росте обладал недюжинной гипнотической силой и великолепным даром убеждения — неспроста подчинённые называли его «маленьким Бонапартом».

Кроме того, в те времена Грибанов был широко известен в интеллигентской среде как «укротитель» Будапештского восстания 1956 года, поэтому одно упоминание его фамилии априори подавляло волю собеседника.

Так что, сделай он лично предложение Фаине Георгиевне вступить в тайный орден секретных осведомителей, вряд ли бы она нашла в себе силы отказать ему, а так… Не только отказала, но и выгоду от игры с сотрудником органов ГэБэ поимела!

В силу своей занятости и других обстоятельств Грибанов на встречу с Раневской послал молодого опера по фамилии Коршунов, у которого за душой было всего лишь начальное образование и двухлетнее производственное обучение на токаря на заводе «Красный Октябрь».

Предполагалось, что это будет моментальная вербовка в лоб.

Предполагал, как выяснилось, Грибанов, а располагала Раневская!

Потому что она проявила себя не только гениальной сценической артисткой, но и величайшей актрисой по жизни, обведя Коршунова вокруг пальца, как мальчишку. В общем, бестия, а не женщина!

…Коршунов начал вербовочную беседу, как тогда было принято, издалека. И о классовой борьбе на международной арене, и о происках иноразведок на территории СССР поведал Раневской.

Процитировал пару абзацев из новой, хрущёвской, Программы КПСС, особо давил на то, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Но! Беда в том, что проклятые наймиты империализма в образе иностранных секретных служб пытаются подставить подножку нашему народу, семимильными шагами движущемуся к светлому будущему всего человечества — коммунизму.

Невзначай напомнил также и о долге каждого советского гражданина, независимо от его профессиональной принадлежности, оказывать посильную помощь органам государственной безопасности в их ратном труде по защите завоеваний социализма…

Словом, подал Коршунов себя в наихудшем свете — выступил в роли лектора сельского клуба, а не вербовщика. И великая актриса его сразу раскусила, догадалась, к чему клонит её визави, но виду не подала.

Стукачество в артистической среде всегда, даже при царях, было распространённым явлением. Весь бомонд, не таясь, обсуждал его. Оно было притчей во языцех. А уж вокруг Фаины Георгиевны… Там, вообще, агент на агенте сидел и агентом погонял! Ей ли было не знать, что все её коллеги-артисты уже давно завербованы-перевербованы, так что это Коршунов считал, что он ведёт игру с закрытыми картами, имея старшие козыри на руках… Для неё все его потуги были секретом Полишинеля.

…Вслушиваясь в страстный монолог Коршунова, Раневская прикидывала, как ей элегантней уйти от предложения, которое, конечно же, должно последовать в заключение пламенной речи этого трибуна из ГэБэ…

Сначала она провела кинжальную разведку боем. Спросила: «Молодой человек, а где вы были раньше, когда я ещё не успела разменять седьмой десяток?»

«Что вы, Фаина Георгиевна! — вскричал, переполошившись, Коршунов, которому показалось, что пароход уходит от причала прямо на его глазах. — Вам больше тридцати никто не даёт, поверьте… Вы — просто девочка по сравнению с другими артистками вашего театра!»

Коршунов, предвкушая оглушительный триумф после исполненной увертюры, даже не заметил, что допустил оплошность, назвав Раневскую девочкой. Назвать девочкой знаменитую актрису, которая ему по возрасту годилась в матери, это — верх бестактности!

А Фаина — ничего. Девочка я для вас, ну что ж, значит, девочка. Так тому и быть! Женщине, в конце концов, столько лет, на сколько она выглядит…

Закуривает она очередную «беломорину», хитро прищуривается и при этом так спокойно говорит:

«Мне с вами, молодой человек, всё понятно… Как, впрочем, и со мной тоже… Без лишних слов заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничать! Я лично давно к этому готова. Н-да… Разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней… Можно сказать, что это — моя мечта детства. Но… Есть одно маленькое „но“!

Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, что важнее, я громко разговариваю во сне. Вот и давайте, коллега, а по-другому я вас молодой человек и не мыслю с тех пор, как мы встретились. Да, вы — мой коллега! Так вот, давайте вместе, по-чекистски, поразмыслим.

Представьте, вы даёте мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным и ответственным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить, а мыслительные процессы, как вы, конечно, знаете из психологии, в голове интеллектуалов происходят беспрерывно — и днём и ночью… И вдруг!

И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать способы выполнения вашего задания. Называть фамилии, имена, клички объектов, явки, пароли, время встреч и прочее… А вокруг меня соседи, которые неотступно за мной следят вот уже который год подряд. Они же у меня под дверью круглосуточно, как сторожевые псы, лежат, чтобы услышать, о чём и с кем это Раневская там по телефону говорит! И что? Я, вместо того чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности, предаю вас! Я пробалтываюсь, потому что громко говорю во сне… Нет-нет, я просто кричу обо всём, что у меня в голове…

Я говорю вам о своих недостатках заранее и честно… Ведь между нами, коллегами, не должно быть недомолвок, как вы считаете? Вы поймите меня правильно. Я хочу, чтобы наше с вами будущее сотрудничество развивалось на принципах взаимного доверия и искренности, или я ошибаюсь? Если я ошибаюсь — поправьте меня, уберегите меня от совершения в будущем роковой ошибки! Я бы даже сказала — от непредумышленного предательства… Но что делать, если мои родители передали мне такой порок — громко разговаривать во сне? Я уже обращалась к врачам, к светилам медицины — всё пустое, ничего поделать не могут… Никакие снотворные и транквилизаторы не помогают… Может быть, у вас, товарищ Коршман, извините, товарищ Коршунов… имеются какие-то спецпрепараты, чтобы не выбалтывать секреты… во сне?»

* * *

Страстный монолог Раневской потряс Коршунова. С явки он ушёл подавленный и напрочь разбитый железными аргументами кандидатки на вербовку.

Доложив о состоявшейся вербовочной беседе Грибанову, он в заключение доклада сказал:

«Баба согласна работать на нас, я это нутром чувствую, Олег Михайлович! Но… Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях её ночной физиологии.

— Что ещё за особенности? — спросил Грибанов. — Мочится в постель, что ли?

— Нет-нет! Громко разговаривает во сне… Да и потом, Олег Михайлович, как-то несолидно получается… Негоже всё-таки нашей прославленной народной артистке занимать комнату в коммунальной квартире… Полагаю, что ради того, чтобы привлечь Раневскую к секретному сотрудничеству и эффективно её использовать в наших интересах, надо бы ей выделить отдельную квартиру… У меня — всё!»

«Что ж, подумаем…» — ответил неопределённо Грибанов, но через месяц Раневская праздновала новоселье в высотке на Котельнической набережной.

И тогда Коршунов вновь пошёл на приступ, стал названивать в театр Моссовета, где работала Раневская, чтобы, значит, встретиться с нею и формально узаконить состоявшуюся вербовку отбором подписки о добровольном сотрудничестве, неразглашении и т. д. Ну, в общем, соблюсти все формальности.

Однако каждый раз выяснялось, что Фаина Георгиевна пока не может с ним встретиться либо по причине своей занятости, либо состояния здоровья — то она готовится к премьере, то у неё сплин, то насморк.

Когда же, наконец, в телефонной трубке он услышал её воркующий голос, очень доверительно сообщивший ему, как коллеге и товарищу по борьбе, что у неё начались какие-то «критические дни» и поэтому она просит вновь перенести свидание, он рассвирепел и в сердцах бросил ей, что послезавтра приедет к ней домой, в новую отдельную квартиру для окончательного расчёта.

Не знал молодой лейтенант с начальным школьным образованием, с кем столкнула его судьба и какой прожжённой бестией оказалась обхаживаемая им «кандидат на вербовку»…

…На следующий после разговора Коршунова с Раневской день, рано утром, в приёмной КГБ при Совете Министров СССР появился какой-то мужчина с испитой рожей и неопределённого возраста — от пятнадцати до восьмидесяти пяти — и попросил принять от него заявление. Настаивал, чтобы оно было обязательно зарегистрировано, потому как дело чрезвычайной государственной важности…

Коллективное заявление жильцов высотки на Котельнической набережной, где уже месяц проживала Раневская, через час лежало на столе у Грибанова, потому что ему и было адресовано.

В своём обращении квартиросъёмщики (всего десять подписей), проживавшие над квартирой Раневской, просили органы госбезопасности разобраться с некой артисткой (фамилия Раневской в заявлении не указывалась), которая ночи напролёт вопит о происках империалистических разведок. Рассуждает, как разделается с ненавистными супостатами, и какую кузькину мать она им покажет, едва только её примут в органы госбезопасности внештатным сотрудником.

Через час Коршунов стоял по стойке «смирно» в генеральском кабинете. Грибанов отдал ему заявление со словами:

«На Фаине поставь крест, ищи кого-нибудь другого… Молчащего во сне. Всё! Свободен!»

По прошествии некоторого времени Коршунову от агентуры, окружавшей Раневскую в театре им. Моссовета, стали известны подробности создания пресловутого «коллективного заявления».

Артистка за две бутылки водки соблазнила на эту акцию сантехника из ЖЭКа, того самого заявителя с испитым лицом.

Но… поезд уже ушёл, и квартира осталась за Раневской!

* * *

Впоследствии Фаина Георгиевна, приглашая коллег (среди них было немало агентов КГБ, которые по ней и работали, что для неё секретом не являлось) на чашку чая в свою новую квартиру на Котельнической набережной, ещё долго вспоминала своё общение с Коршуновым и, как бы оправдывая свой дьявольски изощрённый трюк с «коллективным заявлением», неизменно повторяла:

«Девочки, вы должны меня понять. Я отказала ГэБэ лишь по одной причине. Дать много органам госбезопасности я не могу, а мало мне не позволяет совесть — проклятое воспитание!»

Игорь Григорьевич Атаманенко