Унесённые ветром. Кому дома не сидится

Татьяна ВЛАДИМИРОВА

Моя подруга постоянно обдумывает свой личный основной вопрос философии: «Правильно ли мы сделали, что тогда вернулись?» Они с мужем жили за границей в конце 80-х и в начале 90-х, но – вернулись. Так вот правильно или нет? – спрашивает себя моя приятельница. И не знает ответа. При этом она вполне материально обеспечена здесь.

Зуд суеты

Сегодня распространено мнение, что поток эмигрантов из России всё плотнее и плотнее. Будто бы множество наших соотечественников бегут из страны или обсуждают детали скорого отъезда на сайтеПора валить – такие картины рисуют западные или прозападные СМИ. Люди стали основной статьёй российского экспорта – извещает склонный к сильным утверждениям и ярким эмоциям The Economist.

Но вот более сдержанный американский Forbes (2013/02/27) опубликовал любопытную статью – Mark Adomanis «Миф о российской утечке мозгов». В ней автор всего-навсего сравнил российские цифры эмиграции с другими странами. И что же вышло? Вышел конфуз, т.е. ничего особенного. Пик отъезда был в 2002 году, сегодня он снизился на треть.

А вообще за последние двадцать лет из России уехало 2,5% населения, а из стран Восточной Европы, включая Прибалтику, где всё, как принято считать, гораздо лучше, – 20–25%. В последние годы из России уезжают 100 000 человек в год, а из Америки – 300 000. А о том, что не уезжают, но мечтают как-то особенно страстно – это не подтверждается. В России думает об отъезде 22%, а в Германии и Франции – около 27% (это не я говорю, это американский Forbes).

Утверждение, будто россияне уезжают из-за попрания идеалов демократии, – это, конечно, чисто западная фантазия, да и не верит в неё никто, разве что какая-нибудь «запоздавшая во времени» старушка-диссидентка.

Россияне уезжают за квалифицированной работой и адекватной зарплатой – вот за чем они едут. И плохо то, что уезжают именно самые квалифицированные и подготовленные. Студенты Физтеха деловито готовятся к отъезду, как прежде, вероятно, к распределению. Наука, как они считают, в родном отечестве никому не нужна. А потому в одной только Силиконовой долине, утверждают СМИ, сорок тысяч наших.

Недавно мы с мужем были по своим бизнес-делам в Израиле. Он заранее списался со своими бывшими одноклассниками по знаменитой московский матшколе: сегодня добрая половина из них в Израиле или в США.

Женщина, которая собрала у себя дома бывших одноклассников, работает программистом, муж, из той же школы, чем-то в этом роде. Ещё одна одноклассница моего мужа работает в банке, третья – тоже программистка. Зарабатывают все прилично, кое-что могут себе по­зволить, много путешествуют – и сами по себе, и по работе. Пришёл и их старый учитель физики. Так вот учитель – учительствует.

Все эти люди работают по специальности. Никто из них не сделал грандиозной карьеры, не завёл соб­ственного бизнеса, не зашиб больших денег, но во всех чувствуются жизненная устойчивость и достоинство профессионалов.

Наше поколение, хватавшееся за всё, жадно глотавшее новые возможности и приманки, и даже кое в чём преуспевшее, напрочь лишено этого спокойного чувства. У нас в последние двадцать лет все что-то нервно комбинируют, хватаются за то и это, едва научившись слегка чему-нибудь – тотчас бросают, чтобы схватиться за что-нибудь ещё или пу­ститься вдогонку за новой химерой. Во многом поэтому, на мой взгляд, у нас трудно заниматься наукой да и вообще серьёзной умственной деятельностью: всё время свербит суетливая мыслишка: «Ты тут уравнение какое-то дурацкое решаешь, а люди там карманы набивают». Все подвержены зуду суеты. Все под её прессом.

У нас в России сегодня нет никакой другой шкалы успеха кроме денежной. Нет сообщества, которое ценит что-то иное, кроме того, сколько ты «приподнял бабла». В основе этого американская точка зрения – всё сводить к деньгам. В сущности, даже не американская, а общекапитали­стическая. Но западный капитализм – разнообразнее и сложнее, чем то, что сложилось у нас.

Моральные стимулы

На Западе всё-таки существуют разные сообщества и разные критерии успешности человека. Есть там и учёные, которые оцениваются в своём кругу не по тем критериям, которые применяются к биржевым спекулянтам. У нас этого нет. И даже если учёному предлагают приличные деньги (а это сейчас у нас случается, в космической области – точно), так вот даже в этом случае как-то ничего не выходит. Нет среды, нет сообщества, в котором ты бы мог спокойно работать и уважать себя за научные достижения. Ведь человеку порою важнее хлеба – уважение. В первую очередь – самоуважение. И не надо обольщаться мыслью: вот вбросить денег – и всё закрутится, и всё будет хорошо. Не будет! Нужны почва, среда, сообщество, питательный бульон науки. Одними деньгами тут делу не пособить, да и невозможно, немыслимо, чтоб молодой учёный зарабатывал столько, сколько, положим, удачливый риелтор. Тут, странным образом, нужны моральные стимулы.

Собственно, отъезд спе­циали­стов – это один из видов дани, которую платят страны третьего мира – первому миру. При этом уезжают не только какие-то уж невероятно квалифицированные – просто нормально грамотные, умеющие что-то делать. Попалась цифра: 80% врачей с Ямайки работают за рубежом, а значительная часть больниц на Карибах держится за счёт кубинских медсестёр. Моя знакомая из Германии трудится почему-то в Англии, зато в испанской компании подвизается почему-то немка. Глобализм! Вот и мы, так сказать, встроились в глобальные процессы.

Но на самом деле, когда немка едет на работу в Англию и русский едет в любую из этих стран, – это принципиально разные вещи. Свободный обмен специалистами – хорошая вещь, когда страны более-менее равны по своему уровню развития: даже термин сложился – «симметричные страны». Это вроде свободной торговли: она полезна и благодетельна только между симметричными странами. Если специалист уезжает в более развитую, происходит просто высасывание человеческого ресурса из менее развитой страны. Что в реальности у нас и происходит.

Домик у моря

Другой вид эмиграции – пенсионно-курортная. В последние пару десятков лет отошедшие от дел граждане из северных стран покупают домик возле тёплого моря, где и коротают остаток дней.

В деревне на Кипре, где я живу летом, таких добрая половина. Главным образом англичане, но попадаются и немцы, швейцарцы, даже канадец один приехал. Перед кризисом 2008 года, когда надувался пузырь недвижимости, а ипотечные кредиты не то что давали, а прямо-таки впихивали, пенсионная эмиграция получила существенный толчок. Киприоты побросали свои поля и принялись – скорей-скорей – строить посёлки для будущих эмигрантов-пенсионеров. Среди чиновников сформировалась особо доходная коррупционная специальность – перевод земли сельхозназначения в землю, где разрешено строительство. Кризис порядком подпортил дело: построенные посёлки стоят не распроданные.

Многие русские, заработав денег на жизнь до конца дней, тоже отбывают в тёплые края. Американская мудрость: «Retire young and rich» – «Уйди на покой молодым и богатым» – добралась и до наших палестин. Много способствовали её популярности книжки Роберта Кийосаки «Богатый папа – бедный папа». Сначала-то он совместно с какой-то бухгалтершей вроде как учил правильно распоряжаться деньгами, дальше – больше, и наконец он сформулировал глобальную философию жизни: выскочить из «крысиных бегов» ежедневной работы и зажить как рантье.

А мне вот всегда подобная жизнь – комфортабельное пенсионерство – казалась ужасной, даже зловещей какой-то. Смерть заживо. Для такой жизни есть хорошее слово в пенсионном законодательстве – «дожитие». Я, разумеется, никого не критикую, я просто рассказываю, как я это чув­ствую. Все наперебой рассуждают о пенсионерских радостях: экскурсии туда, поездки сюда, хобби там всякие, культурные развлечения, общение с себе подобными на темы похудения (это самая нынче животрепещущая тема). А ежели ты не стар и не ветх – флаг тебе в руки. Сёрфинг, бёрдинг, дайвинг и прочие молодецкие забавы. Можно на джипах по буеракам рассекать, можно на яхте по морю болтаться.

Что мне в этой сказочной жизни не нравится? Долго не могла ответить себе на этот вопрос, потом – поняла. В этой жизни, столь для многих желанной, НЕТ БУДУЩЕГО. Перспективы нет. Там в принципе не к чему стремиться – жизнь эта не заточена на стремление, оно в ней не предусмотрено. Нет цели, нет вершины, на которую карабкаться. Можно чему-то учиться? А зачем? Изучать что-то? А на фиг, если цели нет. Просто для профилактики болезни Альцгеймера? Это свой личный, маленький конец истории.

...Несколько лет назад моя приятельница организовывала путеше­ствие своих дальних родственников, живущих в Америке, по историче­ской родине – по России. Она составила программу пребывания, разработала маршруты, всё учла: театры, музеи, ностальгические места, новые места…

– И вот, – рассказывает Регина, – сидим мы в дорогом ресторане, они едят с аппетитом и всё-всё-всё – ругают. Всё им не любо, всё не нравится, всё ужасно, сплошная деградация, вокруг угрюмые толпы пьяниц (в реальности вокруг была немногочисленная и весьма буржуазная публика), нет, жить в этой стране – врагу не пожелаешь.

Сначала Регина удивлялась и даже слегка про себя обижалась, но потом – поняла (психолог как-никак по диплому!): им очень НАДО, чтоб здесь было плохо. Бедно, грязно. Если вдруг не бедно, то хотя бы опасно. Если не опасно, то всё равно вот упадут цены на нефть и тогда… Не упадут цены – так ещё что-нибудь упадёт: самолёт или мост.

Наконец, тут совершенно нет демократии. Значит, они, уехав из России, сделали правильно, правильно, ПРАВИЛЬНО!!! И даже если оставшиеся в России родные и друзья юности оказались ничуть не беднее их деньгами и возможностями – всё равно они, уехавшие, по­ступили прозорливо и перспективно, они спасли детей, они их вывезли, и вот теперь у детей есть будущее. (Формулу «спасать детей» я впервые услыхала в конце 80-х в интеллигентных компаниях, собиравшихся в академических кооперативных квартирах на юго-западе; услышала и удивилась: я по недомыслию полагала, что моему малышу ничего особо не угрожает.) Когда Регина всё это поняла, она не только перестала обижаться, но и прониклась к своим родственникам соболезнующей симпатией психотерапевта.

Но Регинины родственники хоть приехали. А сокурсник мужа по Физтеху – тот пока не отважился. История его такова. Году в 90-м Валерий эмигрировал в Канаду. Был научным работником, но потом от науки отбился и организовал успеш­ный бизнес по переводу; он его и кормит, и неплохо. К тому же у него жена имела полезную для Канады специальность – лесовод, окончила лесотехнический институт. В общем, живут хорошо, очень насыщенно и ярко, о чём он постоянно уведомляет по скайпу ещё одного их сокурсника. Сейчас супруги перешли в режим просвещённых пенсионеров и прилежно отдыхают, упорно путеше­ствуют, трудолюбиво развлекаются (охота, рыбалка).

Однажды он прислал мужу письмо, где рассуждал о возможностях для нас тоже эмигрировать в Канаду. Муж ответил, что-де мы уж стары для столь радикальных перемен, и пригласил его к нам погостить. И что же выяснилось? Оказывается, он смертельно боится… кровавого КГБ. Мол-де только он вступит на политую праведной кровью мучеников режима российскую землю – его тотчас схватят и препроводят в каталажку, а оттуда – прямиком на малую историческую родину – в Сибирь (сам он из Сибири). Поэтому Валера ни разу не был в России – боится!!!

Валерий – жертва антироссийской пропаганды? Отчасти – да, но лишь отчасти, и это не главное. Главное в том, что своими мыслями он поддерживает собственную идейную целостность и психологический комфорт. Он выработал себе вполне герметическую картину мира, которую он инстинктивно оберегает от вторжения лишней и не прошенной информации.

Чувство вины

Любопытно, что русским эмигрантам чаще всего не достаточно, чтобы им было хорошо, им страсть как хочется, чтобы оставшимся было плохо. Они в этом не признаются, в том числе и себе, но это ясно видно по тому отбору фактов, который они ведут. Отключили московский телефон за неуплату – какая жестокость! В Америке бы сто раз уведомили. Матерятся в маршрутках – такая культурная деградация!

Почему так? Может, им не так уж хорошо? Да нет, вроде нормально устроенные граждане с домиками, садиками, лабораториями и зубными кабинетами… Мне кажется, на донышке души у них есть смутный осадок невнятной вины. За что? – возмутится продвинутый и креативный. Я этой стране ничем не обязан! Это она оказалась меня не достойна, это она мне не обеспечила, не создала условия, вот я и был вынужден… И вообще я не провинциальный совок, я гражданин мира: нынче здесь, завтра там.

Всё так, но тем не менее это смутное чувство вины есть. И именно оно делает их нервными и какими-то дёрганными.

В чём источник этого чувства? Герой Андрея Платонова говорил: «Без меня народ не полный». Это очень русское чувство. Эти люди уехали, и с их отъездом их народу, их стране стало хуже. А они могли сделать что-то полезное, чтобы стало лучше. Потому что страна – это прежде всего люди. Если я, ты, он, она уедем, то кто же улучшит жизнь? И смутное чувство вины – оно есть, оно живёт. И заставляет нервничать.

А может, причина не только в нём. Кто они там? Какая у них национальность, какой язык? Технически говорить и писать можно научиться, а вот думать всё равно ведь будешь на своём. Я в лучшие времена говорила не на своём языке настолько бегло, что во мне не сразу опо­знавали иностранку. Но всё равно ты не можешь выразить на чужом языке всё, что тебе хочется. Даже Лев Толстой говорил, что по-французски у него какие-то другие, более плоские мысли. Известно высказывание Достоевского, что любой парижский куафёр может придумать и пустить в оборот словцо, и оно приживётся, а вот русский француз, проживший годы в Париже и говорящий превосходно по-французски, – не может.

И не нужно обольщать себя болтовнёй о «гражданах мира», объясняющихся на эсперанто или деловом английском. Нет их, граждан мира. Человек входит в человечество не непосредственно, а через свою нацию. Он прежде русский, или немец, или француз, а уж потом – гражданин мира. Нация – это общие корни, общие воспоминания, а без корней – плохо. Недаром с этим столь возмущённо спорят. Потому и спорят, что плохо…

* * *

Вернутся ли они? Вряд ли. Ещё более маловероятно, что вернутся их дети. Выучившиеся за границей, скорее всего, там и останутся. Хотя кто знает… Люди едут не только в богатые страны, но и в те страны, где происходит что-то яркое, интересное, новое. Это создаёт силовое поле, притягательное именно для активных, творческих людей. Когда-то Советский Союз был такой страной, и сюда ехали многие – от физика Понтекорво до китайского деда одного нашего приятеля, приехавшего некогда в СССР вершить мировую революцию. Начнётся здесь какая-то позитивная, интересная, яркая «движуха» – и народ вполне может потянуться; во всяком случае, я этого не исключаю.

Но начать, конечно, должны мы, которые остались. Не дожидаясь пресловутых иностранных инвесторов.