ТКУ-767

Я вышел из дома заблаговременно. Когда она сообщила, что села на сорок третий автобус, уже подходил к остановке. Минут через двадцать она будет здесь. Я слегка беспокоился за розы, которые спрятал в сумку-пакет – для сюрприза.

С чего начался страх? Может быть, он начался ещё дома, когда я, наконец, решил выбросить тёмную, ломкую толпу давно засохших роз, которые когда-то по одной дарил ей? Или позднее, на помойке, где, заметив среди оборванцев прежнего соседа, испугался, что он заговорит со мной? Он напоминал мне о жуткой яме алкоголизма, в которой я оказывался временами сам. Но до сих пор как-то удавалось выбираться.

Может, страх начался в цветочном ларьке, когда показалось странным выражение лица продавца?

Совсем не по себе стало на остановке: её автобус не показывался из-за угла, стояла почти летняя жара, я чувствовал себя всё неуютнее с пакетом, в котором, верно, задыхались розы… И ко мне всё-таки подошёл ненавистный своей ненужностью в моём ожидании – правда, не тот, другой пария, но не лучше, нет, совсем не лучше того. Мы встречаемся с ним ежегодно в очереди к психиатру.

Я спровадил его достаточно грубо; он, ушёл, не обидевшись, – но осталось липкое ощущение чего-то позорного, как если бы он стал площадными словами говорить о моём чувстве, а я не мог его остановить…

Пил воду, курил, топтался уже безо всяких надежд, отчётливо осознавая, что автобус, на котором она только и могла приехать – не придёт; но это было лишь преддверием ада…

Она позвонила. Сказала, что оказалась непонятно где, выйдя из автобуса. Через пару переговоров я начал догадываться о её местонахождении, но не мог ей объяснить, куда идти, потому что там было не одно направление. Мои советы не помогали, потому что она впала в панику. Несколько лет назад, в другом городе, она вдруг увидела себя в родном околотке, как в незнакомом - со всей внезапностью ужасного открытия. Понимала, что не может заблудиться в знакомом ей как свои пять пальцев пространстве, а всё же ничего не узнавала, и потому почувствовала беспомощность, переходящую в отчаяние и панику. Но с нервами у неё тогда было похуже…

Я выяснил у прохожих на остановке, что из-за строительства станции метро автобус на данном отрезке изменил маршрут; она, очевидно, очнувшись от задумчивости для выхода на привычной остановке, вдруг увидела, что оказалась незнамо где… Соображая положение, проехала еще одну остановку в медленно движущейся пробке. Спрашивать прохожих в такие моменты не умела, потому что если переставала доверять себе, то другие варианты выхода из ситуации для нее закрывались, как захлопывается в фильмах-ужастиках дверь, на глазах сливаясь со стеной.

Вот и в те годы, когда я еще не знал ее, она выбиралась из ситуации сама – как могла. Брала билет и ехала в незнакомый город, где спрашивать дорогу у прохожих было естественно. И совершенно невозможно в собственном, знакомом с детства. Год ездила по разным городам, где жили её знакомые, а потом переехала жить сюда. И начала с нуля узнавать большой город, что оказалось проще, чем вспомнить свой – родной и маленький. Однако пару раз и здесь впадала в то же состояние, когда, сойдя то ли на своей, то ли на другой остановке, не могла понять, где находится и куда идти. Я приходил ей на помощь. Она просто оставалась на месте, я находил её и вел домой. Она не выпускала моей руки из своей до самой двери, и долго была тихой и послушной – моей.

Кроме этой…гмм, особенности, за ней не водилось никаких странностей. Деятельная, способная, она успевала всё: успешно работать, растить дочь, содержать в большом порядке свои дела – от кухонных до творческих. Правда, ещё ей казалось, что в нашем городе она живёт под защитой отца, который похоронен здесь на тюремном кладбище много лет назад. Не берусь утверждать, что это только её воображение. Но даже если это так, он всё равно помог начать новую жизнь, приснившись в те мрачные дни, когда она уже боялась выходить из дома в своём городишке, потому что отойдя от дома, ничего не узнавала, и не понимала, в какую сторону идти, чтобы вернуться домой… Тогда он приснился и сказал: «Приезжай ко мне!»

К счастью, она растолковала это в пользу переезда в наш город, где  её отец был похоронен... Так нас свела судьба, а точнее, мой прекрасный друг, который, познакомившись с ней в Интернете, пригласил переехать, ещё не зная, что тоже зовёт туда, куда позвал и отец. Она нашла много общего между ними, потихоньку уверившись, что мой друг и есть её отец, только в ином воплощении… Жизнь потом расставила точки над этим cложным положением, в чём-то усугубив, а в целом упростив его.

В этот раз я тоже хотел поступить, как раньше, когда она теряла способность узнавать местность, и даже было пошел в направлении, где приблизительно она находилась. Но очередной звонок совершенно сбил с толку описанием окрестности, в которой оказалась. Тогда я как можно более спокойным голосом сказал, что буду ждать на знакомой остановке хоть до конца жизни, а ей нужно только дойти до любой остановки городского транспорта, и спросить, как доехать до Гагарина. Я представлял, что она чувствует, поэтому понимал, что должен оставаться в её сознании судном спасения, которое бросило якорь в известном ей месте. Все сложности были в области психологической, но если есть ориентир, рано или поздно она на него выйдет, думал я, едва не плача от жалости. Мне оставалось только ждать.

- Это не то, не то, не то, что было со мной раньше!.. - пыталась внушить себе я, но напрасно. Призрак ужаса уже настиг меня, и ему было всё равно, почему я заблудилась: то ли болезнь вернулась, то ли я действительно попала в незнакомое место. Паника услужливо подсказывала: если бы автобус вдруг изменил маршрут, то об этом сообщили бы пассажирам. Но ни кондуктор, ни водитель вообще не называли остановок, а люди в салоне были совершенно спокойны. Из этого оставалось сделать вывод, что всё происходит, как обычно, а я просто не узнаю, снова не узнаю местность. Спрашивать, чтобы обнаружить это – ни за что. Да и не знаю, что спрашивать в таких случаях? Мой вопрос вполне может показаться слишком странным, а оказаться в палате номер шесть или вблизи неё я решительно не планирую. Я же справилась в жизни с такими вещами, что не справиться с этой поломкой в собственном мозгу, перманентно себя обнаруживающей, было бы…

Понимаю, сходить с ума удобнее всего на остановке, где тебя ждут, но этот вариант уже недосягаем. Зураб ждет меня там, где меня нет, я звонила ему, но он не понимает, где я, а я не могу объяснить, где. «Спроси, где ты!». Интересно, как посмотрит на меня человек, если я спрошу, где я нахожусь? В лучшем случае подумает, что упала с луны, а в худшем?.. «Возьми такси и скажи адрес» это дельный совет, но он не подходят. Я неосмотрительно уже куда-то ушла от остановки, тротуар, по которому иду, пуст, а автомобили мчатся за чугунным забором, разделяющим пешеходов и водителей. И вокруг никого! Только этот забор и мчащиеся за ним автомобили. Когда он кончится, этот проклятый забор?

         Впервые подобное случилось, когда я зимним вечером шла на родительское собрание в школу, которая находилась между нашим особняком и квартирой старшего сына, из которой я вышла. Школа находилась на одной улице с почтой, где я постоянно бывала, и детским садом, куда водила дочь года четыре подряд в детский сад. Я свернула на эту тихую улочку, прошла немного – школа должна быть за следующим зданием, рядом с тем, с которым остановилась. Но следующим был какой-то домишко. Я прошла ещё, потом вернулась назад, но уже с твёрдым ощущением, что я в этом месте нахожусь впервые, и мне незнакомо здесь всё. Мельком вспомнила, что родительское собрание вот-вот начнётся, может быть уже, но это теперь меня волновало мало, потому что, глядя вокруг, не понимала, где дом сына, где наш – словно оказалась в совершенно незнакомом уже почти ночном городке; вокруг не было ни души…Я кинулась куда-то наобум, но испугавшись, что уйду далеко от слишком знакомых мест – по крайней мере, они должны были быть таковыми - вернулась на прежнее место. Однако сколько ни вглядывалась в окружающее, только умом понимала, что здесь мне всё должно быть знакомым. Но глаза видели это впервые…Трудно объяснить, что происходит с тобой, если при этом ты точно знаешь: это не сон, не фильм-ужастик. Всё прозаичней и безнадежней. Но в главной роли всё равно ты.

         Точно так это произошло ещё несколько раз, точно так было и сейчас. Правда, мелькала слабая надежда, что это не я опять сошла с ума, а автобус изменил маршрут, и я действительно не знаю этих мест, но это ничего не меняло. Я уже попала в свой прежний ужас, словно, незаметно пройдя какой-то паттерн между мирами, оказалась в ином. Здесь нельзя разжимать рта, не только обращаться к прохожим – потому что здесь всё устроено специально для моей муки, а вывести отсюда может только отец, как бывало в моём родном городке. Но где теперь отец? Он давно покинул меня, и даже его рыбацкий колокольчик, который вешала всегда на самом неподходящем, по мнению гостей, месте на длинной бечевке, исчез. А мне нравилось, когда я ненароком задевали его плечом или головой, и он отзывался милым сердцу звуком.

Колокольчик жил! Он сообщал мне надежду, что я не одна – отец рядом. Но колокольчик исчез. Когда и как, не зафиксировала, только поняла: его больше нет, а поиски ничего не дали. Да и где в моём жилище искать? Каждая вещь настолько знает своё место, что никогда не окажется в другом.

Он исчез так, чтобы сразу я этого не заметила... И у меня не стало защиты. Я произнесла слово, и губам моим, как всегда, стало горячо, а сердцу больно: «Папа»… Но ничего не произошло. Ярко светило солнце, слепя глаза. Шумно мчались автомобили. Я продолжала путь вперёд, и уже увидела идущих навстречу людей. Но я не в силах была сформулировать вопрос. Даже если бы мне удалось это, я бы всё равно не спросила. Не стоило рисковать: разум был готов принять то, что они не услышат, не увидят, и вообще пройдут сквозь меня, если я остановлюсь напротив их.

Неужели отец снова предал меня?

Первый раз он предал, когда сообщил мне, что я не его дочь. Он ошибся, я убедилась в этом позже самым достоверным способом – мой старший сын оказался точной копией своего деда, даже родинки у них были одинаковыми. А я нет, я внешне совсем не похожа на своего отца… Только внутренне: эти его твёрдость и ярость, его неправдоподобная правдивость и прямота, способность на подвиг и преступление – эти качества вошли в меня по рукоятку. Его характер стал моим – с учетом гендерной балансировки…

Второй раз он предал меня, когда умер. Он мог бы не умирать, если бы думал о дочерях.

Но позже он пришёл – после десятилетий беспамятства, в самый трудный для меня год, когда его характер сыграл со мной злую шутку. Он спасал меня. Он снился, давал советы, носил меня руках – я всё-таки узнала это блаженство – когда тебе ничего не грозит: ни беда, ни чужая ненависть и зависть. Пусть во сне – но это давало силы прожить ещё один день!.. И он вынес меня из краха всей моей построенной к тому времени жизни на руках – как выносят из горящего дома. Обгоревшую, полубезумную, вместе с моей дочкой, совсем непохожей ни на него, ни на меня… И здесь, на новой земле, где его кости, вероятно, уже превратились в чернозём, я стала немного другой. Выживала, но не жила. А это существенно сменило все позиции. Я больше не шла с открытым забралом на всё зло этого мира, которое, к слову сказать, приобрело масштаб несопоставимый с тем, что был в нашей стране в уже далёкие социалистические времена… Так отец оставил меня или я его?!..

Что я ещё сделала не так?.. Потеряла колокольчик! Да, я его потеряла. И вместе потеряла его защиту.

Она позвонила, что едет на тринадцатом трамвае, когда я уже не верил, что мы обойдёмся без помощи.

Она вышла и прильнула ко мне, глаза её были влажными. Как? хотел спросить я, но удержался. Решил, надо просто пойти домой, напоить её чаем, сделать массаж тяпи-ляр…* Мой план совместного похода в магазин, чаще свободный от покупателей и больше похожий на музей, чем на магазин, следует отложить – она слишком измучена своим приключением. Однако она всегда оживлялась в этом магазине, и без покупок мы оттуда не выходили. Вдруг и сейчас разные интересные штучки развлекут её лучше и быстрее, чем я? На всякий случай напомнил, что за новым будильником, который мне нужен, но не срочно, сходим в другой раз. Она возражала: пойдём, пойдём в наш любимый магазин! Там так спокойно!.. Я сдался, благо, мы были в трёх шагах от него. Потом перед ней возникли розы, она не заметила ловкого движения фокусника, каким я вынул цветы словно из воздуха, только тихо изумилась: аленькие… Как же я любил её в тот миг!..

Мы выбирали будильник из десятка собратьев, однако купили тот, который до поры прятался. Увидеть его открытое и почти осмысленное личико удалось ей, и я, как всегда, похвалил её острый глаз и способность выбирать небанальное. Чтобы продлить занятие, я придумал, что мне нужна новая пепельница, впрочем, одна из прежних действительно разбилась. Мы подошли к другой витрине. Глаза её остановились, но не на пепельнице: она смотрела на брелок-колокольчик, лежавший в коробочке из карельской берёзы. Я знал, что она потеряла, наверное, при очередном переезде с квартиры на квартиру, колокольчик её отца…

Я отошёл к продавцу, Оленька, казалось, не заметила моего отсутствия, а когда протянул ей точно такую коробку – почему-то на крышке её блестел металлический якорь, сказала: «Я хочу этот, который на витрине». - «Он точно такой же», - улыбнулась продавец, но тут же открыла стеклянную дверцу витрины и подала Оленьке коробочку. Моя милая то ли вздохнула, то ли всхлипнула, взглянув на меня, и как-то по-детски зажала подарок в руке, отказавшись положить его в сумку. Она улыбалась!..

Я подумал, что мрачное приключение, о котором она, конечно, потом мне подробно расскажет, отпустило её. Мы пошли рассматривать другие витрины, как это делали обычно, и тут начали бить часы. Вернее, сначала они заиграли незамысловатую, но вполне волшебную мелодию, а потом пробили дважды. Олю словно выбросило из равновесия: я не могу понять, которые из часов ожили, это неприятно, это нехорошо, когда все часы делают вид, словно пробили они, ведь пробили только одни! Они морочат нас! Я указал ей на те, стрелки которых показывали два часа, и тем отвел морок.

- Верно, эти, - согласилась Оля. – Но уйдём скорее отсюда! Часы похожи на те, которые однажды принёс в дом отец: такие же большие, выше меня ростом. Они стояли у нас в зале на полу. Мать потом кому-то продала их – сразу, как отец умер.

- Ты знаешь, отец хотел мне этим что-то сказать сейчас, но я не поняла, что - сказала Оля через пару шагов. И тут снова послышался звук часов, только с другой стороны, где тоже стояли напольные часы – точно такие, какие обнаружили себя минуту назад. Они пробили – и снова два часа.

- Он хочет мне что-то сказать, но знаешь, - совсем недоброе! – лицо её пошло красными пятнами, и я был уже не рад, что привёл её сюда.

- Кто-то умер, - повторяла она всю дорогу до дома, - кто-то умер или скоро умрёт! Может быть, двое – ты и я.

Я пытался разубедить Оленьку, говоря, что это просто её душа совсем заплутала, придавая всему значение. Что всё будет хорошо, а два удара если и означали что-то, то лишь то, что мы сейчас будем с ней только вдвоём, и никого не будет рядом, никакого отца, никаких знаков, никаких бед. И она, в конце концов, казалось, поверила мне. Мы выходили из магазина, когда ещё какие-то часы начали бить два часа. Ольга вздрогнула и крепче сжала мою руку.

- Нет, мы будем втроём. И это никогда не кончится! Никогда не кончится этот кошмар, я ещё не раз буду оказываться в другом мире внутри этого. Теперь отец уже никогда не оставит меня...

Она приняла ванну и успокоилась. Мы говорили о каких-то пустяках, потом я пересказывал ей рассказы Грина, а она слушала. Уютно тикал новый будильник, её теплые полудетские ступни покоились в моих руках после массажа.

- Смотри! – вдруг прервала меня Ольга. Она показывала на табуретку – грубую, прочную табуретку советских времен, современницу всей мебели, которая досталась мне в наследство от родителей вместе с квартирой. Впрочем, были в ней артефакты и подревней, например, столик родом из девятнадцатого века. Чем её могла заинтересовать простая табуретка? На одной из ножек, где коричневая краска совсем не стерлась, как на сиденье, красовалась металлическая овальная пластинка, вделанная в дерево.

- Ты помнишь, как назывались сигареты, с которых я начала курить?

- Да, ты же рассказывала: это была светлая пачка с тремя яркими цифрами: «767».

- Да, я начала курить, в ту ночь, когда умер отец, и мать уехала его хоронить. Так видишь теперь?!

Я вгляделся в овальную пластину. На ней было написано заглавными буквами «ТКУ», а ниже цифры: «767». Могу поклясться, что на табуретке, знакомой мне с детства, никогда не было этой пластины. Не мог же я не заметить этого знака раньше. Что это, отзеркаленный мираж с того света?

- А что такое ТКУ?

- Тот Кто Умер, - сказала Ольга, - когда ему исполнилось сорок три года. Именно сорок третий автобус увёз меня сегодня в кошмар, в котором нельзя понять, какие часы бьют… Ведь когда я думала, что еду на трамвае к тебе, я всё ещё находилась в том мире. И я почти догадалась об этом, когда третьи часы пробили два раза. Ты знаешь, прости меня, но ты – это не ты, ты другой ты. А мой ты всё ещё на остановке ждёт меня. Пусти!

Оленька быстро встала с дивана и вышла на балкон. Я подумал, она решила покурить. Пошел на кухню за табуретом для неё, а когда вернулся в комнату, успел увидеть, как её маленькие розовые ступни стремительно скользнули вниз за балконным ограждением.

* тат. ступни