Невозможно отправиться на тот свет без любви

- Есть люди, которые мыслят клипами, и люди, которые мыслят фильмами. Клип - это когда человек слышит: «Москвин делал куклы из тел мёртвых девочек», и он начинает буксовать в этом клипе, и ему не вырваться за его рамки. А фильм - это когда человек помимо этого шокирующего фрагмента видит контекст.

Артур Аристакисян редко выступает и неохотно рассказывает о своём кино, но в этот раз он говорит не о себе, а о деле некрополиста Анатолия Москвина, о котором в ноябре 2011 года посчитали нужным отписаться и скорее забыть все крупнейшие издания. Кинофестиваль «2morrow/Завтра» предоставил Аристакисяну площадку для публичного выступления на свободную тему, и он говорит о Москвине, чья история его глубоко взволновала.

- Вот, я вам сейчас покажу фрагмент, где говорит Анатолий Москвин. Зеки ему советовали: говори на суде то, что они хотят услышать, но Москвин совершенно не думает о самозащите и выкладывает всё как есть. Газеты делают из него маньяка и предпочитают не разбираться в деталях, и никто не вспоминает о том, что демонстрация мёртвого тела в науке и искусстве давно считается нормой - это и поклонение мощам, и анатомические театры и многое другое. Но это воспринимается как норма, только в том случае если мертвые тела демонстрирует власть, если это делает институт церкви или государства - и тогда люди воспринимают это в порядке вещей. Москвина осудили в государстве, в официальном центре которого выставлен на всеобщее обозрение труп. Москвин воспринимается сумасшедшим только потому, что делал это один, потому что у него не было «крыши». Средневековых физиологов тоже в своё время считали сумасшедшими. Москвин образованнейший человек, уникальный специалист в области древних учений о смерти, равных которому в мире нет. Но он жил с родителями в двухкомнатной квартире. Просто различие в том, кто выкапывает тела: Ватикан, Кремль или двухкомнатная квартира.

Аристакисян заметно нервничает, потому что понимает, какую реакцию может вызвать - даже у аудитории элитного кинофестиваля, которую внезапно погрузили в сюжет, не имеющий никакого отношения к кино. Но аудитория внимательно слушает.

- Сейчас Москвин находится в психушке тюремного типа в чудовищных условиях, хотя в жизни он и мухи не обидел, и телам девочек он не причинял никакого ущерба. Страшные лекарства превращают его в растение. Это человек, от которого отвернулись все. Журналисты, правозащитники, оппозиция. Он никому не нужен. Потому что он культурно чужой. Он полез в могилы. Он пытался своими силами воскресить мертвых.

Эта интонация знакома всем, кто смотрел фильмы Аристакисяна. Их всего два, этих фильма - «Ладони», фильм-наставление нерождённому сыну, и «Место на земле», картина о хипповской коммуне, о нищих и оборванцах. На фестивале показали первую в России ретроспективу режиссёра. Помимо эстетического вызова, нередкого для современного кино и искусства как такового, в этих фильмах содержится и человеческий вызов: жизнь нищего и калеки представляется Аристакисяну достойной не сострадания, а подражания, и на первых порах даже у подготовленного зрителя это вызывает шок и сопротивление. Это уже не совсем кино - это, скорее, лирика и мифология, запоминающаяся дословно после первого же просмотра. Как не запомнить историю Срулика, чьи окна и двери были открыты для изгоев и птиц?

Эта жизнь на обочине интереснее и плодотворнее магистрали.

Мы встречаемся через несколько дней в центре, чтобы продолжить разговор об Анатолии Москвине - эта тема занимает Артура больше преподавательской деятельности, политики и его старых фильмов. И те три часа, что мы сидим в кафе, смеёмся и прерываем друг друга, пьём чай и лепим понравившихся официанток из пластилина, а потом гуляем по Чистопрудному, складываются в новый летучий фильм. Формально в разговоре участвуют три человека, но со временем выступают фигуры хранителя хлебных корочек, Роальда Мандельштама, умерших на помойке стариков, которые поднимаются и тоже идут по бульвару. «Я пытаюсь говорить о том, что мне самому не до конца ясно. О том, в чём нужно подробнее разобраться», - признаётся Аристакисян, и я спрашиваю, что он почувствовал, когда впервые услышал о Москвине.

- Иногда ты не знаешь деталей, но что-то уже владеет тобой. Ты чувствуешь, что за этим человеком стоит правда. Никакого анализа, это понимаешь сразу. Я узнал об этой истории от своих студентов, они спросили: знаете Москвина? Я говорю - нет. Они спросили потому, что я коснулся на одном занятии темы кукол. И они рассказали о человеке, который делал куклы из выкопанных детских тел. Это слишком сильные слова, которые сразу отпугивают, настораживают, не отражают сути. Я бы говорил об этом иначе, иначе располагал слова. Когда я больше узнал об этом человеке, мне стало ясно, что он не преступник и не сладострастник.

- Москвина взяли почти два года назад, а вы о нём узнали…

- В этом году, где-то зимой, он к тому времени уже сидел в психушке. И вскоре забыл о нем, потому что многие порядочные люди не по собственной воле попадают во вполне сносные психушки, в которых можно жить и жить. Но потом я узнал, в каком аду его держат, и подробнее разузнал о его жизни - и меня это потрясло. Я захотел рассказать людям о причинах, почему о нём не говорят, почему даже правозащитники боятся того, чтобы их имя засветилось в истории и деле Москвина.

Я попробовал обратиться к самым разным людям, в том числе оппозиционным журналистам и правозащитникам, деятелям культуры и ученым, чтобы они встали на защиту этого человека - и стал получать ответы: «правильно, что посадили», «пусть скажет спасибо, что остался жив», «если бы он выкопал моего ребенка, я бы его живьем закопал». Меня это потрясло. Моему другу Юлии Ландо удалось каким-то чудом проникнуть в эту ужасную больницу. В Живом Журнале есть её подробный отчёт, и это как письмо Нади Толоконниковой из зоны, такой же силы документ. Но на него боятся реагировать. Даже защитники Pussy Riot боятся говорить в защиту Москвина, хотя бы говорить о карательной психиатрии в контексте его персоны.

- Ваш первый импульс - оправдать его действия или просто защитить?

- У меня нет никакой возможности защищать, для этого нужны деньги, власть, Имя, в конце концов. Помню, стояли в пикете у ФСИН - это было, когда Маша Алехина объявила голодовку, потом Надя Толоконникова, - следователи останавливались и говорили с нами. Рассказывали, что, если дело не политическое, всё упирается в деньги. Любой заключённый – товар. Вопрос только в сумме. Но формально не политическое дело Москвина нельзя решить с помощью денег, хотя бы добиться перевода в обычную психушку. Потому что…

– Это не только вопрос денег, это вопрос общественной реакции.

– Да, это общественное дело страшнее политического. История наделала слишком много шума. И спасти его, скорее всего, уже поздно. Это получится, только если выйдет скандал, и за него вступятся известные люди. Но кто вступится за ученого одиночку, выкапывавшего трупы девочек, чтобы их воскресить. При слове « трупы девочек» у каждого в сознании вспыхивает клип о маньяке, некрофиле, людоеде. Мыслить и разбираться никто не хочет. Никто не хочет смотреть фильм и думать, все смотрят клипы и только реагируют. Поэтому взглянуть на Москвина непредвзято мешают стереотипы, химеры установочного сознания. Москвин нарушил общее для всех людей, абсолютное табу - как следует обращаться с мертвыми телами. Раньше смерть существовала рядом, семьи были большие и в них часто умирали. Человек не боялся близости смерти. Сегодня мы её видим только по телевизору, физический контакт с миром мёртвых почти отсутствует. При этом всё равно существуют разрешённые области соприкосновения - научные эксперименты, искусство, в котором используются останки…

– Правильно, но для той же выставки «Тело человека» люди добровольно жертвовали свои тела, их никто не выкапывал. Реакция на Москвина вызвана тем, что он действовал без спроса, то есть дело - и это очень важно - не в использовании останков, а в нарушении личного пространства владельцев тел, если можно так назвать родственников мёртвых девочек.

- Меня поразили слова матери одной из «девочек» Москвина, которая в одном из интервью говорила: «Мы приходили на могилу, а она была пустой». Что она ожидала там увидеть, что для неё «полная» и «пустая» могила? Могила для них всегда пуста, в силу того что она могила. Они закопали труп своей умершей дочери в могилу. Но для Москвина девочка была все еще жива. Кому принадлежат останки - тоже не совсем однозначный вопрос. Земле? Могиле? По закону - родственникам, и Москвин честно признавался, что да, знает, что нарушает закон. Но речь ведь о чём-то большем: он чувствовал этих несчастных девочек, в основном убитых, замученных, потому что естественной смерти в таком возрасте не бывает. Москвина, как уникального «человека без кожи» просили о помощи сущности этих девочек, он спал на их могилах. Он понимал, как они страдают и о чём они просят. Для родителей этого не существует: они приходят на могилу к своим чувствам и воспоминаниям, к своим ментальным слепкам, к своим обидам на жизнь, на себя и свою судьбу. Они приходят, на самом деле, к себе, и это не имеет никакого отношения к содержанию могилы. Москвин говорил: обычные люди ничего не знают о загробной жизни. «Вы оставляете фотографии покойника, его вещи, а тело выбрасываете на помойку - кладбище и навещаете пару раз в год. Значит, оно вам не нужно! А для меня эти тела не мусор, мне они нужны, я обращаюсь с ними ласково и бережно». Жизнь после смерти - факт вполне достоверный и зафиксированный, это, мне кажется, не вопрос веры. Посмертные сущности продолжают существовать в природе.

- Ну, здесь вряд ли идёт речь о фактах, потому что такие вещи может подтвердить только один человек, сам свидетель.

- Дело в том, что эти знания касаются и проливает свет на самого человека, на человека, как такового, а в науке человек отсутствует. То есть, вся наука - она о человеке, но в самой науке человеческого фактора и места человеку нет. Предмет падает с ускорением независимо от человека, или вода превращается в пар независимо от него, или человек в положенный срок умирает независимо от него. Но в той области знаний о человеке, в которой работал Москвин, ученый выступает как стихийный художник. И его исследования и результаты его работы напрямую связаны с его субъективностью, с его жизнью, с его сердцем, и это характерно для всех древних наук - алхимии, например.