Так говорит Бирюлево: «Это же клоака. И я не знаю, куда отсюда валить»

– Давайте чурок уберем, и все.

– Они девок насилуют постоянно.

– База! Эта база достала – наркомания и преступность от нее, стройте общежитие тогда для них, и не выпускайте их отсюда.

– Ты русского хоть одного здесь видел?

– Давайте очень четко определимся в миграционном законодательстве. Увидел что-то, сообщил. Мы следим всегда за ситуацией.

Вечером 13 октября на углу улицы Подольских Курсантов и Проектируемого проезда собралось человек сорок молодых людей. В центре, пытаясь отвечать на вопросы, стоял достаточно молодой и достаточно при этом седовласый господин. Молодые люди были настроены не то чтобы мирно. Стоять, впрочем, можно было уже везде. Въезд в район Бирюлево Западное был перекрыт еще на съезде с Варшавского шоссе. Пропускали только разнообразный спецтранспорт, включая кортеж начальника «главка» Якунина Анатолия Ивановича.

За четыре дня до этого, в ночь на 10 октября, здесь, около первого подъезда дома 7к1 на Востряковском проезде, неизвестный убил 25-летнего Егора Щербакова. Через сутки местные жители начали расклеивать объявления о поиске убийцы. Через двое собрались у местного отдела полиции. К воскресенью уже объявили народный сход, который, с точки зрения организаторов, был объявлен потому, что на гибель Щербакова «не обращала внимания полиция». Хотя полиция и утверждает обратное, сообщая о 90 задержанных по подозрению в причастности к убийству. Народный сход закончился взятием ТЦ «Бирюза» и походом на уже пустую овощебазу, наличие которой в последние годы является главной претензией местных жителей к властям. К вечеру воскресенья, несмотря на начавшиеся задержания, никто из местных жителей не собирался успокаиваться – история с требованием найти убийцу перерастала во что-то новое.

– Здесь сконцентрировано большое количество иностранной рабочей силы, – продолжал рассказывать окружающей молодежи мужчина начальственного вида, стоя на углу возле недоразгромленной днем овощебазы.

– Да количество денег тут *** сконцентрировано, – ответил ему один из местных жителей.

Мужчина не останавливался и продолжал уверенно говорить мертвым канцеляритом, пытаясь сделать вид, что все происходящее вокруг является чем-то привычным для него.

– Да, порядок нужен в районе.

– Проблема в том, что все эти проблемы решаются, только когда дойдет до края. Чем вы раньше занимались?

– Вы же взрослый человек и понимаете, что полиция закрыть эту базу не имеет права, – заметил мужчина.

– Вот именно, сколько я здесь живу, наблюдаю вот эту картину, не имеете права защитить нас, – в разговор вступила девушка

– Черкизовский рынок же закрыли, вот и это закрывайте.

– А что здесь сейчас происходит? – спросила я одного из стоявших ребят.

– Да какой-то *** приехал, всем в уши рассказывает сказки, журналисты вообще подъехали и сказали, что сейчас все исправят. – Тут становилось не очень понятно, кто же исправит, уж не журналисты ли.

– Я исполняющий обязанности начальника Управления внутренних дел по Южному округу Половинка Александр Юрьевич. Сейчас я нахожусь с вами и не знаю, что происходит в других местах. Заведено уголовное дело по статье 213, «Хулиганство». Мы доставляли людей в отделения, с ними беседовали, часть лиц отпущена, проводятся следственные действия.

Достаточно молодому и достаточно седому Александру Юрьевичу предстояла не самая легкая ночь.

Небольшая группа молодых людей двинулась вперед, туда, где, судя по скоплению всех видов мигалок и летавшему сверху вертолету, находился эпицентр событий.

– Вот солнцевские были бы здесь, чурок здесь ***  ***** было бы *****.

– Да чё ***, **** он мне тут это стоит и втирает, – возмущались представители набирающего силу гражданского общества. – Ты мне ***** скажи: «Я буду стараться, я буду их всех убирать», ты мне ***** это скажи. Я подумаю. А так, были бы тут бандосы, они бы русских защитили. Солнцевские чё, против русских были? Они за русских были! А эти ***. Рамсы свои, гнилые какие-то, *****, кидают налево и направо.

– А кто это был? – опять задала я вопрос, на который изначально знала ответ.

– Да ***** какой-то полицейский. Народный деятель *****.

– А что здесь произошло?

– Чё? Парня убили, десятого, в четверг. **та. Три дня знаем как, мы из Чертаново вообще-то, если чё. А родился я вот здесь, вот в этом районе.

– Ты его знал?

- Нееет, *****. А может, и знал, пока еще не знаю. 25 лет парню было! Шел *****, с женой будущей, с бабой, а его ножом *** в сердце ***. Нож в сердце воткнул. Вот так вот, походи по улице ***. А тебе дагестанская мразь ***, ножом.

– Да какие даги, кто тебе сказал-то, ***? – К разговору присоединился еще один член группы.

– Ну, сказали. По телевизору ***.

– Но по телевизору-то часто врут, – неизвестно зачем решила я поразжигать

– А, ну тогда чё, *** с ним, русский его зарезал, да? Фотографию этого *** видела?

– А ты чего, девушка, пишешь, что ли?

– Да какая *** разница, пишет она или нет, ты сама откуда?

– Я из Тушино.

– А я здесь родился! И здесь этих мразей никогда не было. Это овощная база, я тут лазил все детство, ни одной чурки никогда не было. Я за арбузами тут лазил, ***. За капустой, ***, по осени лазили. По овощной базе. А теперь ***.

– Космонавты вон стоят. 

– О, а вы их тоже космонавтами называете?

– А как их еще называть-то, ***?

– Кстати, там девушка одна есть среди них. – Один из омоновцев был явно слишком щуплого телосложения для мужчины.

– Ну, космонавтка, значит, Валентина Терешкова.

– Слышал, бухло-то осталось? Дай глотнуть. Привет Собянину, ***.

Появились сотрудники «скорой». По их словам, серьезно раненых в последний час не было ни с одной из сторон. К ним никто не обращался, все продолжали дежурить. Кругом происходили точечные задержания, но в основном толпа численностью не более пятисот человек просто стояла. Периодически слышались женские крики: «Вы что делаете?» – не обходилось и без проклятий, и без пожеланий гореть в аду. 

На последнем повороте улицы Подольских Курсантов, уже в сторону жилого массива, стояла основная масса людей. Особо выделялся молодой мужчина с флагом России, вставший перед редкой цепочкой солдат Внутренних войск.

– Сынок, а ты долго так стоять-то с флагом будешь? – спросила с гордостью в голосе старушка мужчину.

Рядом стояло достаточно много уже совсем немолодых женщин. Одна из них эмоционально рассказывала о том, как ей живется в Бирюлеве:

– Я же до сих пор помню, как девушку затащили черные к себе!

– В смысле, когда?

– Да это было уже четыре года назад, сама лично слышала. Она все тише и тише кричала. Они ей либо что-то вкололи, либо дали ей что-то выпить. Из их машины это доносилось. Машина проезжает, не пойму, откуда этот голос. И главное, тормозят, а я стою с балкона смотрю прям и слышу. Она что-то такое говорит: «Бооольно», потом: «Помогииите». И все тииише и тише голос такой. Ну, думаю, ***, девочка попалась, все. Нечего гулять в 12 часов ночи. Конечно. И я это до сих пор переживаю. До сих пор не могу голос забыть этот.

– А что же вы милицию не вызвали? 

– Она уже затихла. И что я вызову милицию? Там же одни черные, в милиции вот нашей. Там же они же сами. Кто туда поедет?

– То есть как это «черные» в милиции?

– Кааанешно! Они когда приезжают, то эти тут же убегают. Их нету нигде. Ни в машинах, нигде. Они сидят по машинам. Я за ними наблюдаю уже несколько лет. Одни и те же машины. Сидят наркоманят, им что-то привозят, они прячут от меня под балконом. Вот эти заначки. Все это на моих глазах происходит. 

– А вы чем занимаетесь, если не секрет?

– Я уже на пенсии, а раньше работала. Три сына у меня. Вот один сын у меня сейчас там, вот я почему стою и жду. Один вон сзади стоит, меня охраняет. И я ведь сама это слышала. У меня до сих пор это в ушах стоит. Поймали девочку. И как раз ливень был такой. А представьте, как ночью это все раздается. И слышно, что голос молоденький. А им же все равно, это звери.

– Ну, мужчины все не очень. Милицию звать надо ведь. – Я продолжала будить в женщине рефлексию чуть более высокого уровня, чем просто ненависть к насильникам.

– Наши не знаю, а эти точно звери. Бирюлево – это же клоака. И я не знаю, куда отсюда валить. Вот ребята хотят элементарно отсюда уезжать. Мы уже не русские. Мы никто. У нас нет нации. Раньше мы были русские. Потом паспорта поменяли, и у нас теперь нет никакой национальности. Они все москвичи. А мы кто? Вот у них защита, – женщина показала на Внутренние войска. – А мы кто? Нас убивать можно. Я потому и стою жду своего сынка. Мне уже 60 лет. И я первый раз в жизни в таком митинге каком-то участвую. Никогда в жизни не ходила, но сейчас уже все. Мне терять нечего, и если со мной что-то случится, то мне уже все равно.

Я вдруг начала вспоминать эту интонацию и последовательность мыслей. О том, что «я первый раз на митинге». Тема была другая, все было другое. И так как я на это смотрела со стороны, то мне казалось, что некоторая степень вины в создавшемся положении вещей есть и на местных жителях. А суть та же самая. «Я первый раз на митинге. А что еще делать?» Воскресный день 13 октября для многих жителей района Бирюлево стал их 5 декабря. Шестидесятилетних женщин, стоявших рядом, можно было бы обвинить в бытовой ксенофобии. Но на кровожадных нацистов они были совсем не похожи. Скорее на членов пассивного общества, которым надоело терпеть.

– Ориентируй всех по трое, – слышались команды вокруг, – покидаем проезжую часть.

– Полиция зверей всех поубивать не даст, – произнес молодой человек в спортивном костюме.

– Докатились ***, – комментировала большая женщина лет сорока, – наши русские менты чурок защищают. 

– Случись это пораньше, Навальный получил бы не 27 процентов, а все 40, – вдруг произнес один из подошедших журналистов. И сразу как-то захотелось улететь на Марс. Скорее чтобы не думать вообще ни о чем.

– Москва для всех, кроме русских, – ваш лозунг. А для русских – геноцид, – вдруг начала кричать молодая женщина, стоявшая рядом с интеллигентом, не лишенным местного шарма. Она была не очень похожа на обещанного опасного русского националиста. Скорее она была похожа на местную жительницу, которая не очень точно знает, что вообще нужно делать. Никто не знает.  

– Миру – мир, войне – пиииипиииська, – подсказывали ей из группы молодых людей.

Перед нами стояли Внутренние войска.

– Армия и народ едины, – настаивал пожилой интеллигент с бирюлевским акцентом.

– Может, куча на кучу махнем? – предложил мне мужчина помоложе. – Раньше шли стенка на стенку, а теперь достают заточки.

– Путину импичмент, импичмент, импичмент! – продолжал настаивать бирюлевский интеллигент. – Парламент переизбрать! Парламент переизбрать! – не останавливался он. В такие моменты, если начинаешь, то вообще остановиться не просто.

– У нас ни бит, ни оружия, ничего нет, – грустно заметила его спутница, – и чё мы здесь стоим-то?

– Все на выборы! Все на выборы! А то ходит только десять человек из ста! – не останавливался мужчина.

С ним сложно было  не согласиться. 

– Десять человек из ста, вы, дебилы? Как тут можно что-то менять, если вы на выборы не ходите?

– Так, а все равно все куплено, – продолжала склонять мужчину к сомнениям то ли его дочь, то ли  молодая жена.

– А кого избирать-то?

– Ну, кого-нибудь выберем. 

– Зюганова или поновее кого? Вы как к Удальцову относитесь?

– Удовлетворительно. На троечку.

– Спросите у всех, вот почему у всех у них кругом диаспора, а у нас нет диаспоры? – не останавливалась молодая женщина.

– Да вот мы все и должны спросить. А кого спрашивать?

– Пойдемте спросим у этих в шлемах, где наша диаспора!

В воздухе запахло алкоголем. Рядом – пара колясок с детьми, но кто-то из крепких ребят обсуждал зажигательные смеси. Один из мужчин даже что-то поджег, но был оперативно схвачен и уведен в автозак.

– Куда всех перекидывать? – слышалось по рации. – Бирюлево Восточное и Чертаново уже забиты. – Речь явно шла о задержанных.

– Стадо пробежало, стадо убрали, – вдруг сказал кто-то из группы полицейских. Кругом в огромном количестве ходили все начальники московской полиции. На съедение журналистам отдали весь отдел пресс-службы и несчастного Половинку, тоже подошедшего сюда.

В этот момент по рациям прошла информация, что что-то опять намечается ближе к десяти около ТЦ «Бирюза» и основная толпа идет по улице Булатниковская и Булатниковскому проезду. Несколько молодых людей собирались идти к станции Бирюлево-Товарная. Встретившиеся по дороге к «Бирюзе» подростки добавили к этой информации, что еще что-то, по слухам, намечается у станции метро «Пражская», а «кто-то даже на «Каширскую» идет». 

И раньше, и теперь рассказы об убитом Егоре Щербакове и его девушке варьировались от «он мой близкий друг, вступился за случайную девушку» до «шел с невестой, и его зарезали». Как выяснилось позднее, он действительно шел с девушкой и вступился за другую девушку. Сразу за домом, где произошло убийство, начинается достаточно большая, но внешне довольно симпатичная промзона. За последние годы большинство московских удаленных районов, включая старые, драматически изменили свой вид. Бесконечная застройка семидесятых облицована новыми панелями, кругом подстриженные газоны и красивые фонари. Застрелиться от окружающей картины не хочется совсем, скорее даже хочется взять и начать где-то рядом жить. Идея, впрочем, безнадежная, ближайшее метро здесь минутах в 15 быстрой езды, район отрезан от остального города с четырех сторон, и становится понятно, что многие люди здесь рождаются, живут, работают, уходят на пенсию и умирают. Анклав этот не единственный. 

– Ребят, куда идете? – Вдруг появились навстречу группе журналистов и подростков три женщины пенсионного возраста. Они хотели туда же, куда и все.

– Просто такая маленькая война, – заметила девушка-брюнетка. 

На самой Булатниковской улице никаких следов дневных погромов уже не осталось. Все было убрано с подозрительной немецкой педантичностью. С учетом того, что дворники к тому моменту должны были уже попрятаться, оставалось только гадать, кто все убрал после дневных событий.

Около «Бирюзы» к десяти вечера собралось уже достаточно много людей, но большинство местных жителей стояли в отдалении, стараясь держаться нейтрально сразу от всех. От молодых ребят в худи и джинсах, от журналистов с телекамерами и от омоновцев. Они просто наблюдали. 

Одна из девушек держала в руках листовку с ориентировками на убийцу.

– Егор – он начал заступаться, и это было один на один. Я так в целом не видела, но по сути так. – Девушка не была похожа даже на бытового ксенофоба. Хоть вся страна и состоит из бытовых ксенофобов. Скорее она была похожа на человека, который первый раз решил заняться расклеиванием листовок.  

– Это вот фото с камеры подъезда. И наш друг в этот момент выходил из подъезда, и Егор умирал прямо у него на руках. Ему в сердце попали. Там столько цветов. Вы там были?

– Да.

– А вы кто, вы не отсюда, не с района?

– Да нет, мы тут приехали узнать, как все обстоит.

– А, – грустно заметила девушка, – а мы уже надеемся, что, может, к нам ребята с другого района приехали поддержать. – За все время девушка не произнесла ни одного матерного слова и спрашивала, знаем ли мы, что делать дальше. Я посоветовала ей не попадать в телекамеры и аккуратней себя вести при расклейке листовок. Стоявший рядом журналист заметил, что следующие дни для района будут самыми тяжелыми. Всех будут проверять и приходить к ним домой.

Был бы от этого толк, на самом деле. Я уже готова делать все. Просто надо найти убийцу. Как же так можно?

У входа в торговый центр одиноко лежали осколки от одного из двух разбитых во всем здании стекол. Разбили днем, велосипедом. При захвате кричали «Русские вперед», и на видео все выглядело крайне устрашающе, однако внутри торгового центра признаки реального погрома вообще отсутствовали. Осколки валялись только у одного киоска. Правда, при этом из задней части здания несколько человек, больше всего похожих на мародеров, уносили что-то спешно в товарных сумках. И, загрузив их в припаркованную неподалеку машину, уехали. Стоявшие рядом омоновцы поинтересовались только, были ли мародеры нерусскими. Получив отрицательный ответ, махнули рукой: «А, ну и ладно». Что касается их настроений, то они скорее совпадали с настроениями местных жителей. Там же, с самой закрытой стороны ТЦ, обнаружилась достаточно большая группа оперативников, одетых в штатское точно так же, как и местная молодежь. Чуть старше двадцати, темные худи, темные джинсы. Это было даже интересней настроений ОМОНа в форме.

– *****, мы – Россия, мы непобедимы, –  стали вдруг кричать из основной группы, сосредоточившейся метрах в пятидесяти от входа.

– Бирюлево-Товарную громят, – раздалось по рации. Оперативники в штатском, появлявшиеся периодически вокруг, внезапно куда-то исчезли.

– С детства мечтал стать омоновцем – это уже династия получается. Брат был, дядя, все в ОМОНе, а вечером хоть форму снимай и езжай сюда, помогай своим, – заметил один из мужчин, глядя на выкрикивавшую лозунги толпу.

В толпе появилась группа активистов с платками на лицах. Стоявшая по тротуарам молодежь двинулась вперед. Основное ядро активистов в количестве человек двадцати вдруг картинно выстроилось перед журналистами, и все стали выкрикивать:

– Россия для русских, Москва для москвичей. – При свежих воспоминаниях об оперативниках в худи появились некоторые странные сомнения. Все это было интуитивно похоже на управляемую акцию.

– А чё вы все ссыте, вы же все этого хотели? – В ОМОН полетели стеклянные бутылки. 

Навстречу группе с шарфами на лицах пошел ОМОН, быстро всех разогнал и начал очередные точечные задержания. Активисты переместились в сквер и на спортивную площадку, где задержания продолжились. Неожиданно появилась оранжевая «копейка», грозно сделавшая полицейский разворот и напустившая невероятное количество выхлопных газов. Казалось, только для того, чтобы картина стала еще страшней.

– Да это русский едет, ***, – раздалось из поредевшей толпы местных жителей.

– Православные, строимся! – раздалась команда. Но построения особого тоже не получалось. Бессмысленное стояние на возвышении непонятной спортивной конструкции продолжалось. Стеклянные бутылки продолжали летать. Либеральные журналисты из центра Москвы продолжали прибывать. Точечные задержания продолжались.

– Где эти поквартирные проверки? – возмущалась женщина с маленькой собачкой за пазухой.

– Лучше бы чурок крутили, пацаны, – орали на ОМОН молодые девчонки. 

– Да хачей до хрена в районе, чего их не забираете?

– Но у нас же мирная акция была, а вы что сделали опять? – возмущались некоторые жители из толпы.

Все это начинало все больше и больше напоминать Болотную. Просто требования другие. 

Наверху трамплина для скейтборда одиноко стоял молодой человек. Пока я забиралась туда же, чтобы рассмотреть все, что происходит вокруг, молодой человек решил заговорить со мной.

– Теперь весь интернет будет кричать о том, что ОМОН против русских и за черных. 

– А как вы относитесь к бутылкам и погромам?

– Так не бывает дыма без огня. Зато знаете, как сегодня хорошо в Бирюлеве? Вы не местная? Вы не поверите, сегодня так хорошо в Бирюлеве. Нет этих «ГАЗелей», которые смердят, нет этих бомбил, которые хамят, нет этих идиотов, которые к русским девушкам пристают, да и к парням. Их тут три четверти Бирюлева. Здесь овощная база, и здесь просто их притон. Нерусских. Я не имею ничего против них как нации, в каждой нации говна хватает. Но в данном случае я полностью на стороне парней наших. 

– Но получается, что наши парни ничего не могут, их загребают, и все. Они даже сопротивления не оказывают.

– Правильно, они ничего не могут. А что может горстка молодых людей против целой кучи вооруженных до зубов спецназовцев? В бронежелетах, с масками. Чё они могут? Просто я вышел из этого возраста, сам бы тоже кидал бутылки, будь я в их возрасте. – Оказалось, что мужчине 32 года.

– И никаких перспектив, все останется как есть, пока наша власть не поменяется, пока она не образумится, пока у нас не будет нормального миграционного законодательства. Пока у нас будут взятки в Миграционной службе, ничего не поменяется. Три четверти Покровского рынка нелегалов. Здесь снимают квартиры и живут по 50 человек в квартирах. Сменами спят. Все это уляжется, все это утихнет, никого не найдут. Убийца не будет наказан. Да, люди выходят. Но вот чё он может сделать, вон трое ведут одного...

– Ну так защищайте их.

– Так тот, кто подрезал Егора, он уже давно не в России. Это я вам говорю. – Маме по телефону мужчина говорил, что он на работе, и стало совсем непонятно, какой же у него род деятельности и что он делает здесь на трамплине для скейтборда.

– Да, но в России каждый раз ничего не меняется, почему?

– А что могут люди сделать? Омоновцы не перейдут на сторону народа. Никто не хочет оказаться на улице, им нечем будет кормить семью. Я только сегодня разговаривал со многими из них, спрашивал у них: «Вы что творите», – на что они отвечали: «У нас приказ, мы ничего не можем сделать. Ты, говорит, пойми просто, мы окажемся на улице, чем мы кормить семью будем? Кто нас потом куда возьмет?» Многим из них это тоже не в кайф.

– Так у России есть выход?

– Нет никакого выхода. 17-й год. Вот и выход. А они дерутся с детьми.

– И вы здесь обозреваете конец России?

– Я просто смотрю на то, что происходит. Не вижу смысла лезть куда-то, потому что эти силы явно не равны. Все эти речовки и крики: «Ребят, вы же тоже русские», – они не образумят никого по той простой причине, что власть им платит. И платит неплохо.

Сверху грустно летал вертолет, вокруг иногда раздавались крики: «Москва для москвичей, переходи на нашу сторону». И все это отдавало какой-то бесконечной безысходностью.

Потом, прослушивая свои записи, я услышала собственный голос, говорящий кому-то: «Зайди туда наверх, прикольно там, весь *** России обозревается без остатка».

У станции Бирюлево-Товарная уже все закончилось. ОМОН и сотрудники ППС вяло не пускали редких журналистов фотографировать разбитые арбузы, перевернутые «Жигули» и пару древних иномарок. Неподалеку стояли оперативники в штатском, на Медынской улице печально валялись разворошенные мешки с листвой. Листву разносило ветром по улице, пугающе похожей на окраины Берлина. Больше этой ночью в Бирюлеве делать было нечего. Только ОМОН продолжал работать.