Наука - Физика

Предлагаю Вашему вниманию статью- комментарий  заместителя директора Института ядерной физики им.Г.И. Будкера СО РАН члена-корреспондента РАН,  Александра Евгеньевича Бондаря.

Как известно, Нобелевская премия по физике за 2013-й год была присуждена Питеру Хиггсу и Франсуа Энглеру. Имя первого носит знаменитый бозон: маленькая частица, которая повлекла за собой строительство Большого адронного коллайдера. Рассказывая об этом, заместитель директора Института ядерной физики им.Г.И. Будкера СО РАН член-корреспондент РАН Александр Евгеньевич Бондарь, коснулся и, скажем так, общефилософских моментов, так или иначе связанных с главным научным событием года.

Я считаю, ученым нужно задавать вопрос: «А зачем вы всё это делаете?» Наша сегодняшняя жизнь говорит о том, что в обществе нет понимания, для чего нужна фундаментальная наука. Нужно об этом спрашивать, а исследователи должны стараться отвечать, причем не так: «Нам любопытно». В этом случае в ответ мы получим естественное: «Ребята, но деньги-то вы тратите наши».

Фундаментальная наука ставит перед человечеством такие задачи, которые в обычной жизни никогда не возникли бы. Кому был бы нужен был Большой адронный коллайдер, если бы не проблема бозона Хиггса? Тем не менее, в процессе создания этой физической установки были предложены и развиты десятки новых технологических направлений. В частности, сверхпроводящие магниты, охлаждаемые сверхтекучим гелием, или новые тяжелые кристаллы для регистрации гамма-квантов. В таких кристаллах до определенного момента никто не нуждался, их придумали как раз чисто из любопытства. А когда поняли, что они идеально подходят для изучения распадов Хиггса, то построили целую индустрию. Правда, в «мирной жизни» технология никуда не пошла, однако, это проблема не фундаментальной науки, а устройства нашего бытия.

В России, к сожалению, никому не нужны разработки хай-тек или новые технологии, которые используются для основополагающих открытий. Взять тот же ИЯФ СО РАН, институт мирового уровня. Половину нашего бюджета мы зарабатываем, делая установки и их составные части — то есть, получаем прибыль на базе наших технологических решений. Спросите меня, сколько из этих денег приходит из, собственно, России? (пожимает плечами) Здесь наши разработки не нужны. В то же время лидеры государства спрашивают: а чего это отечественная наука не принимает участие в народном хозяйстве страны? Делает что-то из любопытства, деньги получает немереные, а результатов-то нет! Я этот вопрос хочу переадресовать обществу в целом. На мой взгляд, мы не созрели для понимания того, что фундаментальная наука есть абсолютно необходимый базис для развития инновационных технологий. Однако даже ее недостаточно: должны быть созданы экономические условия в стране, а это забота всех — и руководства, и общества.

Опять же, нам говорят: вы, ученые, чем-то занимаетесь, а мы должны как-то оценить это. Давайте будем смотреть, например, на количество трудов, которые вы напечатали… Вот конкретный пример: Питер Хиггс. Я посмотрел, сколько у него вышедших работ: около двух десятков. Из них собственно научных оригинальных статей — семь. Две имеют индекс цитирования более 2,5 тысяч, все остальные — проходные. То есть,формально получается: человек за свою жизнь выпустил две востребованные научные работы. Однако с другой стороны, они эпохальны! Они изменили лицо нашей науки на ближайшие полвека и задали вектор движения! Как бы Питер Хиггс существовал в наших условиях, я не знаю. Ему бы просто не дали ни одного гранта.

Российская физика получила незаслуженно мало Нобелевских премий по сравнению с тем вкладом, который она привнесла в мировые знания, и лично у меня есть большие сомнения в том, что ситуация как-то изменится в будущем. Сомнения эти связаны с событиями вокруг реформы РАН. В первую очередь, очевидно отношение правительства, парламента и президента, проявленное в, возможно, необходимом шаге модернизации управления фундаментальной наукой. Сделано было все не в сотрудничестве с учеными, а вопреки их мнению, без всестороннего обсуждения самого закона. Ситуация говорит и об отношении к нам общества, являясь важнейшим индикатором его состояния: оно больно, и мы все, в том числе и ученые, виноваты в этом. Человеческий опыт показывает — в такой обстановке наука не растет, а, напротив, хиреет.

К чему приведут те изменения, которые происходят сейчас, я не знаю. Но точно не к Нобелевским премиям. Их не будет еще лет сто пятьдесят, пока следующее поколение, возможно, не сумеет исправить положение.