НА ПРИЁМЕ У ПСИХОЛОГА РАМИЛЯ ГАРИФУЛЛИНА ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ТЕАТРА «ЛЕНКОМ» МАРК ЗАХАРОВ

На приеме у психолога Рамиля Гарифуллина - художественный руководитель театра "Ленком" Марк Захаров.

На лице моего пациента некая усталость и подавленность, хотя день только начинается.

- Я чувствую, что вы наполнены неким беспокойством…

- Меня очень пугают экономические закручивания гаек, которые сейчас происходят в отношении театров вообще. Появляется законодательство, связанное с тендерами, с конкурсами. Если следовать этим законодательствам полностью, то это тупик для театра. Это меня беспокоит (Глубоко вздыхает). Беспокоят долгие аншлаги. (Психоанализ показал наличие у моего пациента напряжения, вызванного конфликтом двух чувств – радости от аншлага и негативного чувства, вызванного тем, что ничего, по сути, нового не делается, чтобы этот аншлаг был). Я здесь 35 лет работаю. Я понимаю, что Солнце должно взорваться и на Земле жизнь кончится. Нет ничего вечного. Иногда излишне зацикливаюсь, спрашивая себя: «А сколько еще осталось?». Я сейчас ищу хороший проект после своих неудач с современной литературой.

- У вас имеет место невроз от успеха?

- Вы правы. В режиссуре это выражается в виде боязни второго спектакля. Если первый получился очень успешным. Это из той же группы проблем.
(Анализ показал, что беспокойства и переживания моего пациента все-таки не связаны с внешними факторами. Часто мои пациенты уверены, что причина вовне. Но, как говорится, «от себя не убежишь», и проблема не в том, что происходит вовне, а в том, как мы к этому относимся. Поэтому попытаемся разобраться во внутреннем мире моего пациента.)

- Может быть, вы до сих пор находитесь в плену своих прошлых переживаний, вызванных утратой некоторых своих актеров? Смерть Александра Абдулова. Это ведь сродни со смертью сына? Не так ли?
(Вздохнул. Пауза.)

- Не знаю. Можно ли так сравнивать. Это какая-то тяжелая утрата. Она связана с тем, что я вывел этого мальчика на сцену и я его уносил со сцены под аплодисменты.
(Анализ показал, что мой пациент так и не определился с тем, кем в конце концов был для него актер Абдулов. Не в этой ли неопределенности одна из причин переживаний моего пациента?)

- Вы его родили…

- Я никогда не переоцениваю, что я его родил. Он был достаточно способным, гибким человеком. Я просто помог ему материализоваться в кинематографе и на сцене. Я даже не представлял, что он так любим народом.
(Часто мои пациенты страдают из-за того, что недоговорили или не завершили что-то в прошлом, и это завершение приходится реализовывать и проигрывать, но уже с моей помощью.)

- Что вы ему недоговорили?
(Пауза. Тяжелый вздох.)

- Может быть, я должен был сказать ему. Ну я не уверен… (Длительная пауза). Саша… не надо браться за этот сложный фильм. Там было все завязано на нем. Вплоть до «заворачивания лампочки». Он очень себя расходовал. Это было недопустимо по отношению к его организму. Он, конечно, злоупотреблял… (пауза)… съемками. Надо было сказать ему об этом честно. Я не считал возможным вот так глубоко вклиниваться в его жизнь. Я осторожно ему говорил. Но решительного разговора не было.

- И все-таки кем он был для вас? Нужно определиться!

- Он называл меня отцом. Я не считал его сыном. Он был сыном России, сыном своих родителей, сыном искусства (Мой пациент с неким облегчением вздохнул.)

- По-видимому, значительные психические переживания у вас были связаны и с Николаем Караченцовым?

- Да. Он был мне дорог. В определенный период он многое значил. Он повернул историю театра. Начались аншлаги. Аншлаги продолжаются по сегодняшний день. (Опять вздохнул и огорчился по поводу аншлагов.)

- Он выздоравливает потихонечку?
(Тяжелый вздох. Долгая пауза.)

- Все стабильно. Стоит на одном месте.
(Далее, видя значительное сопротивление моего пациента по данному вопросу, я решил не настаивать на раскрытии темы, связанной со значительными личностными и психическими нарушениями у бывшего актера Николая Караченцова.)

- С кем еще из прошлого у вас есть незавершенные диалоги?

- Я человек греховный. Я должен был проститься. Это мой христианский долг. Я его не сумел выполнить. Такие ощущения. Они меня гнетут и вгоняют в какую-то депрессию, которая в последние годы меня все чаще посещает. Я все интенсивнее с ней борюсь
В прошлом у меня уже была сильная депрессия, доходящая до каких-то крайних форм. Вплоть до того, что меня психиатр спрашивал, дескать, нет ли у меня суицидных мечтаний. Я говорил нет. Но на самом деле какая-то мысль ко мне залетала, что, может, вообще закончить.
(Анализ показал, что мой пациент не страдает суицидоманией, а это было лишь фрагментарное желание выключиться из мира на некоторое время, но такое, чтобы позднее в него вновь возвратиться. Это бывает у моих пациентов в силу значительных психологических нагрузок и страданий.)

Я понимаю, что это признак не силы, а слабости. В это время мне снились сны, которые граничили с явью. Это неприятно.

- Давайте попробуем проанализировать некоторые ваши сновидения. Расскажите какое-нибудь из них.

- Иногда снится, что говоришь артистам, как и что делать, а они почему-то постепенно перестают тебя слушать. У них начинаются посторонние разговоры. Кто-то начинает вышивать, кто-то вообще уходит с репетиции. (Психоанализ показал, что это сон о жалости моего пациента к актерам, о переживаниях по поводу того, что он пытался быть жестче по отношению к ним.)
Я иногда во сне забираюсь на высокую башню и в момент перед прыжком я все-таки еще раз внимательно думаю, что это — сон или не сон. Но когда я убеждаюсь, что это сон, я все-таки прыгаю и лечу. (Психоанализ показал, что это сон о романтической натуре, осторожности, способности часто подстраховываться, о хронической нерешительности моего пациента наяву.) Летел я иногда достаточно далеко, иногда меня прижимало к земле достаточно быстро.

Мне иногда снится, что у меня финансовые проблемы очень плохие и я не могу помочь своим родителям, которые жили очень плохо, в нищете. Я во сне чувствую, что теперь могу им помочь, но начинаю подсчитывать, но мне опять их не хватает. (Это сон о переживаниях, вызванных прошлыми финансовыми долгами.)

- Депрессия – это всегда некое внутреннее одиночество. Как у вас складываются отношения с дочерью?

- Ничего.

- Кто она для вас?

Подружка?

- Нет, не подружка все-таки. Она внимательная. Она заботливая. Я у нее какой-то такой сын, которому надо отдавать полезные для его здоровья команды.

- Вы поменялись ролями?

- Она постепенно отвоевывает какие-то позиции. Что-то я ей сам отдаю. Ей уже за сорок лет. Пусть командует. В своей жизни у нее есть проблемы, которых я боюсь касаться. Она мне дала как-то знать, что мне не надо лезть туда. В эту сферу.
(А теперь я попытаюсь подойти к проблеме моего пациента через анализ его творчества.)

- Вы являетесь автором сценария кинофильма «Обыкновенное чудо». Фильм, по сути, о страхе любви. Мужчины часто боятся любви. Они боятся потерять голову и превратиться в медведя. Не могли бы вы рассказать о своем страхе любви?

- Такая главная любовь у меня была с моей женой. Она привлекла меня как карикатуриста, когда делала стенгазету. Поэтому страха как такового… любви у меня не было. Когда впервые увидел Нину Лапшинову, я испытал то, что не испытывал раньше, какое-то странное чувство. Я понял, что это моя вторая половина.

- Мук не было, которые мешали учиться или работать?

- Нет. Это все было. Но потом я настолько успокоился, что у меня все как-то образовалось в жизни. Я часто впадал в пассивность. У Шварца есть очень мудрые слова, которые не доходили до меня раньше. Он сказал: «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить друг друга, понимая, что всему этому придет конец». Люди, соединяющие свои судьбы, когда появляются дети, они должны понимать, что эта любовь должна кончиться, как и все на свете.

- Я помню, это было сказано устами волшебника из «Обыкновенного чуда». Но мне всегда казалось, что тот волшебник — это вы. Не так ли? (Мой пациент оживился.)

- Да, вообще-то да, но эту фразу я взял у Шварца.

- И все-таки как вы пришли к идее о красивом парне, который боится поцеловать девушку?

- Все очень буднично. Как один поэт сказал, что если бы читатели узнали, из какого сора произрастают стихи… Это муки творчества, муки любви. Ведь волшебник, как Пигмалион, создав принцессу, соединяя ее с юношей-медведем, он полюбил ее. Это был любовный треугольник. Ему было и радостно, и досадно.

- По тому, что вы мне сказали, я чувствую, что проблема страха любви в вашей жизни, по-видимому, присутствовала. Вы человек мудрый и никогда не вовлекали себя в безумие любви?

- Да. От вашего зоркого психоаналитического взора не уйдешь. (Пауза.) Да, мне не везло в любви в том смысле, что женщины мной никогда не интересовались. Но заинтересовались женщины только тогда, когда я стал режиссером. Это я почувствовал.

- Теплее…

- Да это теплее… Может быть, вы правы, какое-то подсознательное чувство там присутствовало. Скорее все-таки это была веселая игра сочинителя, у которого что-то получается. Волшебник говорит, что ты мне не интересен, когда я сделал все, чтобы ты мог поцеловать девушку, а ты испугался.

(Психоанализ показал, что эта творческая фантазия была вызвана страхом отдаться безумной любви.)

- По-видимому, ваш страх безумной любви, страх из-за нее потерять голову и воплотился в «Обыкновенном чуде»? Не так ли?

- Хорошо. Я допускаю, что это так. (Вздох с чувством удовлетворения.) Я только сейчас вспоминаю некоторые слова волшебника и понимаю, что они значительно мудрее, чем казались мне во время съемок.

- А что бы вы посоветовали мужской читательской аудитории «АиФа»? Целовать женщин и превращаться в медведей?
(Длительная пауза.)

- Вы знаете. Целовать. (Пауза.) Целовать! И превращаться в медведей, потому что, может быть, не превратишься в медведя. (Мой пациент оживился. Я перевел для себя эту последнюю реплику, как его ответ самому себе: «Все-таки надо было мне тогда целовать!».)

- Ваши сновидения показали, что вы мудры и осторожны…

- Было в периоде нашей истории, когда цензура определяла все, могли раздавить человека и уничтожить. Ломали, образно говоря, позвоночники людям. Особенно в кинематографе. Мне как-то в силу благоприятного стечения обстоятельств удалось с двумя запрещенными спектаклями выжить.

- Потому что вы Сократ…
(Смеется.)

- Вы мудрец, а у других просто ума на это не хватало. Не так ли?

- Не знаю. Ну спасибо. Что он там чашу яда пил. Если администрация президента мне подготовит такую чашу, то я выпью.
(Далее мной был проведен анализ предполагаемого у моего пациента творческого кризиса. Мой пациент осознал, что существует творчество на уровне личностных смыслов – это тщеславие, эгоизм, самовыражение, второй уровень, на уровне смысла жизни — это когда без него жизнь теряет смысл, и наконец, зрелый этап — на уровне смысла бытия, когда он творит не ради, а вопреки, творит как миссию, как ответственность.)

- Вы вышли, по-видимому, на этап зрелости – творчества не ради, а вопреки. Мир просит, и вы должны эту просьбу оправдать, то есть вы впряглись и нужно тянуть помимо своих желаний.

- Впрягся, но мне мешает то, что мне уже семьдесят лет… Иногда кажется, что ничего хорошего не может быть. Особенно в дальних прогнозах: потепление климата, демография, китайское нашествие, инфляции. (Мой пациент вновь, сам того не замечая, почему-то списывает причины своих страданий на социум.)

- Не стоит уж так придираться к внешнему миру…

- Не надо, да?.. В последнем письме, которое я просил написать Абдулова коллективу, он написал, перефразируя Станиславского, что любите не столько себя в искусстве, любите и свое здоровье. За время сеанса вы мне много полезного дали. Спасибо! А это я даю читателям: «Внимательно следите и на корню пресекайте всякие болячки!». (Мой пациент значительно оживился.)

Мой пациент где-то подыгрывал мне (например, искусственным оживлением, которое быстро превращалось в естественные скучность и апатию), где-то защищался, но, по сути, полностью доверился мне, и поэтому на протяжении всего сеанса я чувствовал ответственность за него. Когда мы прощались, то меня не покидала мысль, что все-таки как хорошо, что мой пациент такой осторожный и мудрый и не отдавался безумствам жизни, дабы не превратиться в медведя. Как хорошо, что эта безумная энергия сублимировалась в творчество, которое меня всегда радовало.