Россия на перепутье: каким путем идти

Главная проблема в том, что за последние годы все главные идеологии себя дискредитировали

Страна не может успешно развиваться, не определившись со своим стратегическим выбором, то есть со своей идеологией. Это, в общем-то, бесспорное утверждение долгое время либо полностью игнорировалось нашими политиками, либо, в лучшем случае, становилось предметом тех или иных пиар-кампаний. Однако сегодня, кажется, оно все больше и больше принимается политическим классом страны, хотя не вполне еще осознано собственно политической элитой.

Однако дальше начинаются проблемы. Даже те, кто осознает справедливость этого тезиса, либо относятся к проблеме выбора идеологии как к некому выбору политических и идеологических пристрастий, либо рассматривают его как выбор пропагандистских апелляций, предполагая, что совокупность любых подобных тезисов можно объявить «идеологией».

В значительной степени все это восходит к распространенному заблуждению, предполагающему, что в работе с массами надо говорить не то, что может в той или иной степени отмобилизовать массы, не то, что они готовы принять, а то, что хочется сказать самому говорящему.

В любом случае игнорируется, что:

а) набор доктрин, обладающих качествами идеологии, вообще в мире достаточно ограничен. В конечном счете это те же либерализм, коммунизм, консерватизм, национализм в их трех основных исторических воплощениях. Причем это есть не результат отсутствия чьей-либо политической фантазии, а продукт исторического формирования четырех основных верификационно-интерпритационных моделей исторического и политического развития;

б) идеология должна решать не задачи удовлетворения политических симпатий авторов, а задачи исторического цивилизационного развития общества.

Такая задача, которая встала в определенный момент сначала перед СССР, а затем и перед РФ, двояка. С одной стороны, она подразумевает переход к постиндустриальному производству, что, в конечном счете, первично. С другой стороны – требует создания общества социальной демократии, какого-то варианта социального государства. Эта задача относительно вторична, поскольку в инструментальном плане без ее решения не решается первая задача.

Здесь дело не в справедливости как таковой. То есть не в собственно этическом ее значении, а в том, что постиндустриальное (или информационное) общество предполагает резкое повышение личностного компонента производства, повышается роль собственно человеческого интеллектуального потенциала как средства производства. В таком обществе основная масса людей должна быть задействована в сферах сложного труда, а стало быть, говоря коротко, должна быть в основном довольна своим положением в обществе.

Отсюда возникает первая проблема, которую надо обсуждать отдельно: какая идеологическая традиция способна более эффективно обосновать, презентовать и предложить эффективные средства решения такой задачи?

Констатируем, с одной стороны, что сегодня все четыре идеологические тенденции проявляют интерес к этой теме в том или ином варианте своего воплощения.

Предположим, в целях упрощения анализа, с другой стороны, что все четыре тенденции в принципе способны справиться с задачей подобного типа. Это предположение спорно, но примем его, оставляя его подтверждение или опровержение за скобками.

Проблема в том, что если абстрактный выбор идеологий заключается в выборе между упомянутыми четырьмя мировыми тенденциями, то применительно к сегодняшней России последние двадцать лет метаморфоз в значительной степени дискредитировали все эти четыре мировые идеологии.

Исход 80-х годов дал нам дискредитацию идеологии социализма, 90-е предельно скомпрометировали идеологию либерализма. Хотя, конечно, надо отметить, что осуществлявшийся в те годы курс имел с собственно либерализмом столь же мало, сколь мало имела политика Горбачева с коммунизмом. Однако дело в значительной степени не в том, чем были эти курсы, а в том, чем они представлялись обществу.

К рубежу столетий в обществе повысились акции так называемого «патриотизма», реально соединявшего в себе некоторые качества классического консерватизма и классического национализма. Отметим, что национализм в его классическом виде (XIX столетия) – это еще не идея национального превосходства, что характерно для ХХ века, но уже идея «национального единства», приоритета интересов нации над интересами отдельного человека.

Сам по себе патриотизм является, скорее, этической категорией и, безусловно, не является политической идеологией просто потому, что категория «любви к Родине» – нормальная, здоровая и естественная, – не предполагает четкого определения того, что считается благом для этой родины. Для одного она – в служении «Вере, Царю и Отечеству», для другого – в пролетарской революции, для третьего – в конституционной демократии и либеральных свободах, для четвертого – в изгнании инородцев. И все это может для каждого из упомянутых акторов субъективно искренне представляться «благом для Родины».

Поэтому культивировавшийся оппозицией в 90-е годы лозунг «патриотизма» в реальности был перехвачен властью и наполнен относительно устраивающим ее содержанием, которое отличалось и от «псевдолиберализма» ельцинского призыва, и от «квазикоммунизма» противостоявшей последнему оппозиции.

В реальности это содержание и оказалось неким смешением консерватизма и первичного национализма. Хорошо это или плохо – отдельный вопрос. Однако дело в том, что в результате вместе с дискредитацией нынешней власти произошла и дискредитация ее «патриотизма», то есть одновременно обеих смешанных в нем реальных идеологий.

«Патриотизм» не сделал государственную машину ни менее коррумпированной, ни более эффективной. Он не сделал экономику более инновационной: она по-прежнему живет на нефтяных инъекциях. Он не сделал общество более справедливым, а положение социально обездоленных слоев – более защищенным. Он не сделал власть более подконтрольной обществу. Основные, базовые для постиндустриального общества специалисты – врачи, учителя, ученые, – по-прежнему получают нищенскую зарплату. В конечном счете мы близки к тому, что этот условный «патриотизм», то есть консерватизм и национализм, окажется так же скомпрометирован, как и две предыдущие идеологии.

А тогда встает вопрос: из чего выбирать? За двадцать лет метаморфоз дискредитированы все мировые идеологии.

И, тем не менее, выбор есть. В общемировой смене-борьбе идеологических проектов все традиционные идеологии на рубеже перехода к постиндустриальному обществу, с одной стороны, подошли к третьему (после классического воплощения и воплощения ХХ века) своему воплощению – неоидеологии.

Из четырех только две сегодня дали определившиеся неоформы: «неоконсерватизм» (по сути, то, что под видом либерализма осуществлялось в стране в гайдаровский период, и что сегодня начинается реализовываться на новом витке «реформ») и «неолиберализм» (то, что наиболее ярко воплотилось в курсе Клинтона в США). Ни коммунизм, ни национализм неоформ не выработали.

Неоконсерватизм, как показывают все попытки его реализации в России, ведет страну к массовому социальному противостоянию и социально-политическим потрясениям. Неолиберализм в контексте его мирового развития тесно связан с американским вариантом глобализации. Беда не в том, что Америка так уж плоха: беда в том, что здесь нет места для России.

Представляется, что гипотетический выбор страны для осуществления постиндустриального прорыва – это выработка форм либо неокоммунизма, либо неонационализма.

Вместе с тем те варианты неонационализма, которые так или иначе, при отсутствии общей доктрины, проявились в мировом развитии, были воплощены в основном через сепаратизм: Косово, Квебек, Страна Басков и т. п. Для условий России это тоже маловдохновляющая перспектива.

Конечно, возможен и оправдан поиск и иных вариантов. Однако мы вплотную встаем и перед проблемой формирования неокоммунизма как формы воплощения коммунистической идеологии применительно к условиям постиндустриального общества. Теоретически такая модель должна появиться – просто потому, что мировая идеологическая тенденция такого масштаба не может исчезнуть, не обретя своего воплощения, адекватного новым условиям.

Отсюда возникает ряд вопросов, которые требуют обсуждения и ответа.

Первый. Как должен или может выглядеть коммунистический проект, отвечающий условиям постиндустриального общества?

Второй. Способен ли политический класс породить новую коммунистическую контрэлиту, учитывая, что нынешние лидеры коммунистов явно далеки от решения этой задачи?

Третий. Может ли общество сегодня поддержать подобный проект, учитывая даже не столько дискредитацию коммунизма, допущенную Горбачевым в конце 80-х, сколько дискредитацию коммунистического знамени, допущенную лидерами оппозиции, проигравшими в последние 15 лет все, что только можно?

Два последних вопроса требуют отдельного анализа. На первый же вопрос в общем плане можно ответить, обрисовав контуры проекта, отвечающего данным цивилизационным условиям.

Это должен быть проект, признающий:

– личность в качестве главной ценности общества, а творческие способности человека – в качестве основного общественного богатства;

– отказ от коллективности в пользу ассоциации личностей;

– врача, учителя и ученого в качестве производителей материального богатства;

– приоритет гражданского общества над государством;

– необходимость создания производства, в котором основная масса людей занята производством не собственно материальных изделий, а знаний, технологий, информации;

– полный разрыв с национализмом и ксенофобией.

Способно или неспособно сегодня общество в целом и коммунистическая оппозиция в частности предложить нечто, удовлетворяющее подобным условиям, – тоже отдельный вопрос. Правда, следует отметить, что эти параметры не противоречат базовым установкам коммунистической идеологии в ее классическом варианте, хотя и расходятся со многими элементами реально существовавшей мировой практики коммунистической политики. 

В любом случае, выбор своего проекта развития России сделать необходимо.