Органы власти во главе с президентом Владимиром Путиным начали оказывать давление на российское общество со времени возвращения Путина в Кремль в мае 2012 года. Это «закручивание гаек» осуществлялось парламентом, правоохранительными органами и судами. Прошли резонансные процессы, включая суды над Pussy Riot и Алексеем Навальным, была инициирована кампания против «иностранных агентов» среди неправительственных организаций (НПО), ужесточены наказания за участие в несанкционированных протестах, расширилось определение государственной измены и введена ответственность для тех, кто «оскорбляет чувства верующих» или ведет «пропаганду гомосексуализма». При анализе этих репрессивных тенденций в данной статье акцентируется внимание на трех ключевых тезисах:
1) «Закручивание гаек» должно рассматриваться не только в качестве ответа на протесты 2011–2012 годов и на активизацию оппозиционного движения, но и как отрицание основных принципов эры Медведева, которые основывались (особенно в риторическом и символическом плане) на более либеральном и передовом видении России.
2) Хотя ужесточение производит впечатление целенаправленного плана, осуществляемого из единого центра, разворачивающийся процесс обнаруживает также явные признаки бюрократического и кланового соперничества и самодеятельности и не является лишь продуктом единой и хорошо отлаженной машины.
3) Кремль явно захватил инициативу, однако нынешняя кампания чревата определенными рисками, включая проблемы, которые могут возникнуть в будущем внутри самих правоохранительных органов, находящихся в авангарде наступления.
Похороны медведевской эры
Представление о том, что Дмитрий Медведев как президент был достаточно значительной фигурой, чтобы время его правления заслуживало определения «эра», выглядит неправдоподобным. Он явно был младшим партнером в так называемой тандемократии, исполняя роль слабого местоблюстителя, который должен был быть отодвинут в сторону после триумфального возвращения Путина. Однако в данном случае различия в стиле и имидже между двумя лидерами были достаточно важными, чтобы президентство Медведева вызвало определенные ожидания среди части россиян.
Сам по себе обладатель iPad и пользователь твиттера меньше всего отвечал этим ожиданиям. Более значительную роль играли такие его инициативы, как центр высокотехнологичных инноваций «Сколково», к участию в котором были привлечены представители Кремниевой долины и Массачусетский технологический институт. Среди таких инициатив и военно-промышленная политика, в которой сделки с зарубежными партнерами стали способом давления на российскую тяжелую промышленность и подталкивания ее к модернизации, и экономические и правовые реформы, которые основывались не только на общих рекомендациях, но и на конкретных инициативах либеральных ученых и представителей гражданского общества. Менее чем скромные результаты всех этих усилий подчеркнули слабость Медведева как президента, но это не перечеркивало полностью их политического влияния на либеральные элиты и некоторые группы населения.
Вероятно, самый яркий пример либерализаторского и модернизаторского дискурса, ассоциируемого с медведевской эрой, – интервью, данное в декабре 2011 года главным кремлевским идеологом Владиславом Сурковым после состоявшихся в том же году парламентских выборов и последовавших за ними первых протестов. Сурков говорил о невозможности защищать существующую систему, назвал протесты «реальными и естественными» и провозгласил протестовавших «лучшей... [и] наиболее продуктивной частью общества», чьи «разумные требования» должны быть приняты.
Декабрь 2011 года стал, однако, началом конца медведевской эры. Политика, которую вели власти с мая 2012 года, дает серьезное основание полагать, что Путин и другие более консервативные элементы обвиняют Медведева и Суркова в развязывании рук силам, угрожающим режиму. Хотя Медведев по-прежнему остается в должности премьер-министра, многие из его инициатив отвергнуты или даже криминализированы. Сурков оставил свой пост заместителя премьер-министра в мае 2013 года посреди расследования Следственным комитетом (СК) «дела „Сколково“»; в адрес Суркова звучало обвинение в том, что он использовал деньги «Сколково» для финансирования оппозиции. СК также расследует так называемое дело экспертов, давая понять, что группа юристов, экономистов и правозащитников якобы замыслили «создать иллюзию необходимости либерализации уголовного законодательства». Это расследование привело к отъезду в Париж видного экономиста Сергея Гуриева. Хотя СК, по-видимому, полагает, что эта группа экспертов работала в интересах Михаила Ходорковского, главным по степени влиятельности соучастником этой «ужасной группы вредителей» (как резонно заметил журналист «Новой газеты» Леонид Никитинский в мае 2013 года) был тогдашний президент Медведев.
Общим лейтмотивом политики «закручивания гаек» (вне зависимости от того, была она избрана сознательно или нет) является то, что Путин больше не надеется быть президентом всех россиян. Ему пришлось пожертвовать интеллигенцией, владельцами малого бизнеса, так называемым креативным классом и «интернет-хомячками». Взамен этого режим сориентировал свою политику на более консервативные элементы общества: силовиков, тяжелую промышленность, рабочий класс, Русскую православную церковь и патерналистский электорат, зависимый от поддержки со стороны государства. От политической и экономической элиты, многие представители которой стремятся к финансовой и культурной интеграции с Западом, теперь требуют «ренационализироваться», декларировать свои иностранные активы или отказаться от них, а также демонстрировать свою лояльность к России. Так как культурные и экономические связи между Россией и либеральным Западом по-прежнему сильны, а в правительстве остается большое количество либералов, эти тенденции не являются абсолютными и универсальными, однако они определенно контрастируют с медведевской эрой.
Плохо управляемое полицейское государство
Мечтой европейских абсолютных монархов прошлого было хорошо упорядоченное полицейское государство. Такое представление, вероятно, на каком-то уровне подходит Путину, который однажды был назван Александром Раром «немцем в Кремле». Путин производит впечатление человека с сильной самодисциплиной. Можно ли считать столь же дисциплинированными его подчиненных?
В некоторых отношениях нынешнее «закручивание гаек» выглядит жестко координируемым и чрезвычайно централизованным. Хорошо продуманным и эффективным выглядит сочетание новых законов, призванных усложнить жизнь либеральной оппозиции (законы о НПО, государственной измене и несанкционированных протестных акциях), с другими инициативами, предназначенными для того, чтобы изобразить сторонников такой оппозиции в качестве антироссийских сил («дело Pussy Riot», законы против пропаганды гомосексуализма и оскорбления чувств верующих). Реализацией этих инициатив занимаются разные правоохранительные органы, принимающие на себя главную роль в различных сферах, что предполагает наличие координации и централизованного контроля.
Однако все эти действия могут быть организованы хуже, чем кажется: в конце концов, это Россия, а не Пруссия. Возьмем закон об иностранных агентах. Он вступил в действие в ноябре 2012 года. Однако в январе 2013-го министр юстиции Александр Коновалов в своем отчете перед российским парламентом дал понять, что не особенно спешит выполнять его. Это, очевидно, не понравилось Путину, который в своей речи на коллегии ФСБ в феврале критически отозвался о «структурах, управляемых и финансируемых из-за рубежа» и отметил, что закон должен быть исполнен. Однако этот сигнал был наиболее отчетливо воспринят не ФСБ или Министерством юстиции, а Генпрокуратурой, которая в марте начала широкомасштабную кампанию проверки некоммерческих организаций, финансируемых из-за рубежа. Генеральный прокурор Юрий Чайка перехватил инициативу, изобличив в своей речи в июле 2013 года иностранных агентов даже в Совете при Президенте РФ по правам человека. Однако рвение Чайки скорее связано с его продолжающейся борьбой за влияние с председателем СК Александром Бастрыкиным, чем с каким-либо согласованным планом. Разбиравшиеся в июле дела в региональных судах Перми и Санкт-Петербурга, которые приняли решения в пользу некоммерческих организаций, также дают основание полагать, что в данном случае нет жесткого влияния «вертикали власти», диктующей линию по всем вопросам.
Точно так же преследование Навального в рамках «дела „Кировлеса“» на региональном уровне оказалось процессом практически мертворожденным. Бастрыкин – очевидно, ключевой игрок в процессе «закручивания гаек». Однако трудно понять, работает ли он в направлении угодном Путину (он учился на юридическом факультете вместе с Путиным и был лично отобран им на нынешнюю должность) или же действует по собственной инициативе, чтобы продемонстрировать свою лояльность.
Преследование Бастрыкиным Навального также имело сильные личные мотивы, так как Навальный полагал, что в отношении самого Бастрыкина должно быть проведено расследование по обвинению в нескольких предполагаемых преступлениях (угроза убийством в адрес журналиста «Новой газеты» Сергея Соколова в июне 2012 года, недостоверные заявления и налоговые декларации о наличии бизнеса и недвижимости в Чехии). Запятнанная репутация Бастрыкина может быть для Путина полезной: по замечанию политического аналитика Татьяны Становой, уязвимый Бастрыкин может быть идеальным человеком для выполнения «грязной работы», проявляя инициативу «даже там, где, может быть, и не надо». Загадочный случай с преследованием, арестом Навального и затем его освобождением на следующий день в результате апелляции также легче объяснить соперничеством различных групп в высших кругах, нежели действием какой-то хорошо продуманной схемы, которой управляют на самом верху.
Последний вопрос о согласованном «закручивании гаек» касается роли ФСБ. СК и Бастрыкин были впереди во многих эпизодах, включая процессы Навального и Pussy Riot, «болотное дело», а также расследование по «Сколково» и «дело экспертов». Прокуратура взяла на себя инициативу в кампании против «иностранных агентов», а МВД оказалась на передовой надзора за демонстрациями; Главное управление по противодействию экстремизму (Центр Э) также было задействовано для сбора информации об оппозиции. ФСБ – по крайней мере публично – играет менее значимую роль в «закручивании гаек», что особенно удивительно, учитывая подноготную Путина и широко распространенное представление о доминировании чекистов (спецслужб) в России. Технические возможности ФСБ (прослушивание телефонных разговоров, мониторинг интернета), конечно, обеспечивают ей вполне определенную роль, однако эта роль гораздо менее заметна в процессе «закручивания гаек», чем действия других ведомств; это же касается и роли главы службы Александра Бортникова. Российский эксперт Андрей Солдатов предположил, что сам Путин недоволен пассивной ролью ФСБ и что даже для президента проблематично отслеживать и контролировать извне происходящее в ФСБ, учитывая традиции и привилегии этой организации.
Контроль за контролерами
В целом, усилия по «закручиванию гаек», предпринимаемые с мая 2012 года, должны восприниматься режимом как успешные. Власти расширили использование того, что политологи Стивен Левицки и Лукан Вэй называют «принуждением низкой интенсивности», – надзора, притеснений, расследований, арестов. Это держит в состоянии беспокойства реальных и потенциальных оппонентов режима. Однако если Россия – скорее плохо управляемое, нежели хорошо упорядоченное полицейское государство, тогда в будущем потенциально могут возникнуть проблемы с самой полицией (в широком смысле). В частности, проблемами для последовательного «закручивания гаек» могут стать две следующие характеристики правоохранительной системы: укорененность коррупционных и хищнических практик в этих организациях, а также сомнения в надежности полиции перед лицом социальных протестов.
Важная особенность российского плохо управляемого полицейского государства, помимо его клановости и конкуренции между бюрократическими ведомствами, – это коррупция. Сотрудники российских правоохранительных органов не просто служат власть имущим, но и работают на собственные карманы. В контексте всеобщего давления на активных и потенциальных оппозиционеров, проверок по фактам произвольного и откровенно преступного поведения следователей и полиции стало, пожалуй, даже меньше, чем раньше. Юридические обоснования по «делу „Кировлеса“» («продажа леса по ненадлежащим ценам») были столь шаткими, что многие наблюдатели ожидают усиления натиска на бизнесменов со стороны правоохранительных органов, как это уже было после «дела ЮКОСа/Ходорковского». Однако полицейское государство не может функционировать должным образом в том случае, если сотрудники правоохранительных органов мотивированы не только задачей службы режиму, но и в такой же мере коррупционными соображениями. По известному выражению бывшего соратника Путина по службе в ФСБ Виктора Черкесова, «нельзя позволить, чтобы воины становились торговцами». Черкесов, однако, преувеличил проблему: похоже для людей в России совмещение этих функций не является чем-то из ряда вон выходящим, хотя довольно трудно выполнять их в одинаковой степени хорошо.
Еще один риск, на данный момент чисто гипотетический, все же стоит упоминания, поскольку потенциально он весьма серьезен. МВД в целом и спецподразделения ОМОНа сумели относительно эффективно справиться с протестными акциями в Москве. Подавление крупных социальных протестов в Москве или в регионах может вызывать больше затруднений. Такие протесты могут возникать в силу множества причин, в том числе этнических и экономических. Столкновения между этническими русскими и молодыми мужчинами с Северного Кавказа стали толчком для социальных протестов в Кондопоге в 2006-м, на Манежной площади в Москве в 2010-м, в Пугачеве в июле 2013 года. Возможность дальнейших столкновений на этнической почве, в том числе широкомасштабных насильственных конфликтов, определенно должна беспокоить полицию и режим в целом.
Повод для озабоченности могут дать и экономически мотивированные протесты, особенно учитывая низкие нынешние и прогнозируемые показатели экономического роста. События вроде протестов 2005 года против монетизации льгот, демонстраций 2008-го во Владивостоке в связи с повышением пошлин на ввоз иномарок или протестов 2009-го в Пикалево из-за невыплаты зарплат на единственном заводе в городе – именно тот тип инцидентов, который власти хотели бы ограничить и максимально контролировать.
Российские полицейские и сотрудники спецслужб при Путине стали процветать, они обзавелись высокими зарплатами, перспективами обеспеченной старости и, возможно, получения квартиры (если не лезть на рожон и не попадать в неприятные истории), сохраняя шансы обогащения на стороне. Но при этом нет особых признаков их сильной идеологической преданности режиму, которая бы гарантировала их стойкость при необходимости подавлять крупномасштабные протесты насильственными методами. План полного перевода внутренних войск МВД на профессиональную основу к 2016 году, в дополнение к более ранним шагам по увеличению числа сотрудников ОМОНа, дает основания предположить: кто-то в Кремле думает, что может настать время, когда понадобится справляться с крупномасштабными протестными акциями, и политическими, и социальными.
Применение силы, очевидно, самый крайний вариант; пока же Путин сохраняет свою популярность. Данную аналитическую записку определенно не следует воспринимать как предсказание грядущей дестабилизации: описанное выше комплексное «закручивание гаек» можно оценить скорее как успешное, чем как неудачное. Но это не означает, что Россия является упорядоченным полицейским государством: в «путинизм» заложено много неупорядоченности, даже несмотря на то, что медведевская эра уходит в прошлое.
Оригинал: Brian Taylor. Putin’s Crackdown: Sources, Instruments, and Challenges. PONARS Eurasia
Комментарии