Философ.

Мы только через неделю-другую поняли, что он ничего не слышит. Я прочел, что у белых голубоглазых кошек это бывает. А он именно белый и именно голубоглазый. Первые три дня прятался за письменным столом, выходя оттуда на осторожную разведку новой территории и на горшок.   Потому что оказался не первым хвостатым обитателем этого дома. С ним очень желал познакомиться кучерявый эрдель.

Освоившись и окрепнув, он перевернул дом вверх тормашками. Это был ураган, шаровая молния и слон в посудной лавке в одном флаконе. Пес души в нем не чаял, они летали по всей квартире с лаем и грохотом разбитых и опрокинутых вещей. Кое-кто ругался, но было смешно смотреть на этот разгул и погром. Мне, увы, нельзя было присоединиться к их подвижной мужской компании: возраст не тот, да и не поймет кое-кто. Хотя, когда никто не видит... Но я по-честному принимал участие в ликвидации последствий разгула стихии.

Потом он стал старше, степеннее и в нем все более явно стала проступать врожденная склонность к задумчивости. Впрочем, возможно, это влияние не возраста, а утраты зримого воплощения мужественности. Наверно я лучше всех в доме понимал его скорбь, и он потянулся своей израненной душой ко мне. Вот так мы и пришли к тому, что делим с ним простые мужские радости: неровный свет свечи, негромкая музыка, мужской напиток без излишеств и неторопливое движение мысли. Джаз и коньяк ему неинтересны, впрочем, я и не предлагал, а вот мысль… Глядя на него, становится жутко интересно: ну не может же быть, чтобы он лежал просто так, задумчиво смотрел на огонь и… ничего. Так хочется узнать, о чем он думает! Но не спросишь: он все равно не услышит.