ИКОНА, СОХРАНИВШАЯ ЖИЗНЬ

Эта икона Божией Матери «Казанская» со странной полустершейся надписью латиницей на обороте: «Eta ikona budet hranit was wsu schizn» украшает Скорбященскую церковь в Санкт-Петербурге. Одна из прихожанок рассказала ее удивительную историю.

— Однажды в храм вошла старая женщина и всплеснула руками, увидев Казанскую икону Богородицы.

— Как эта икона попала к вам? Я же подарила ее одному немецкому солдату! — удивилась она. — Я узнала ее по вмятинкам на окладе. Я пояснила, что икону несколько лет назад передало храму немецкое консульство, находящееся в нашем городе. Женщина расплакалась, сказала, что ее зовут Вера, и поведала, как в свое время православная святыня их семьи оказалась в Германии.

— Я бежала из родного села, оказавшегося в самом центре боев. Хотела уехать с сестрой и своими тремя ребятишками еще раньше, но мама тяжело болела и не вынесла бы дороги. Приеду позже, — пообещала я сестре, отправляя ее с детьми под Рязань, где в колхозном поселке жила наша тетка. Через месяц мама умерла, успев благословить меня фамильной иконой Божией Матери «Казанская». Этой иконой покойный дед благословлял в свое время маму перед свадьбой, а мама 15 лет назад благословила нас с Сашей, хотя муж мой был комсомольцем. Теперь икона лежала в моем тощем вещевом мешке беженки. А сама я сидела под навесом одного из станционных пакгаузов. Думать уже ни о чем не могла, лишь пыталась глубже затолкать кисти рук в узкие рукава демисезонного пальто. Холод и голод — вот все, что я чувствовала.

Удивительно, но немецкие патрули не обращали внимания на меня — одинокую отощавшую от голода женщину. Не помню даже, когда я последний раз ела: часики, обручальное кольцо, мамины сережки я давно уже обменяла на еду. Я нащупала под заиндевелой тканью мешка латунный оклад.

— Заступница Пресвятая Богородица! — зашептала окоченевшими губами. — Спаси и сохрани моих детушек, сестру Надю. Сохрани и защити моего мужа, раба Божия воина Александра.

— Что? Плехо? — раздалось над самым ухом. Поднимаю голову: рядом со скамьей стоит немецкий солдат.

В его голосе прозвучало сочувствие, и я ответила: «Плохо».

Немец сел рядом. Поставил на землю толстый ранец, некоторое время копался в нем, потом протянул руку: «Nimmt!» Это был ломоть хлеба с полоской сала. Я приняла угощение. Немец достал из ранца термос, налил в крышку дымящийся чай: «Heiss! Gut!»

Немец указал рукой на паровоз, потом на меня и спросил: «Тальеко?» — «Далеко! Теперь уже не добраться!» Я вдруг стала рассказывать ему, что надеялась добраться до тетки и как осталась безо всего. И заключила: «А у меня там дети. Киндер. Понимаешь?» Парень кивнул: «O ja, Kinder!» — «Но мне не доехать. И не дойти. Я просто замерзну». Немец опять потянулся к ранцу и вытащил увесистый пакет: «На. Взять». Он открыл пакет и, тронув его содержимое, лизнул палец: «Gut!»

В пакете была соль. Соль, которая сейчас стоила дороже золота. Он встал, завинтил свой термос, сунул в ранец и, помахав рукой, пошел прочь.

— Постойте! — бросаюсь за солдатом вдогонку. — Вот, возьмите, пожалуйста». Протягиваю ему икону.
— Was ist es?
— Эта икона будет хранить вас всю жизнь, — говорю твердо.

Солдат достал из кармана химический карандаш, послюнил и, перевернув доску, попросил произнести еще раз. И пока я медленно говорила, он выводил на доске латинскими буквами: «Eta ikona budet hranit was wsu schizn». Больше мы никогда не встречались… А я, выменяв на соль теплую одежду, валенки и хлеб, добралась до Рязани.

Внимательно выслушав взволнованную женщину, я с радостью пересказала то, что мы узнали от представителей немецкого посольства, передавшего Казанскую икону нашему храму. Тот немецкий солдат прошел всю войну. У него на глазах погибали его товарищи, однажды взорвался грузовик, в котором он ехал, но он успел выскочить за мгновение до взрыва. Остальные погибли. В конце войны снаряд ударил в блиндаж, который он покинул также за одно мгновение. Незримая сила русской иконы надежно хранила его.

И тогда он многое понял и переоценил в своей жизни, и его душа раскрылась для молитвы. Он вернулся домой, женился, вырастил детей. Икону поместил в красивом киоте на почетном месте и всю жизнь перед нею молился. А когда стал стар, наказал старшему сыну после своей смерти отнести дар русской женщины в российское консульство