Трагедия и подвиг Дади-Юрта

Из книги Гапурова Ш.А. “Чечня и Ермолов” 2006 г.

Одной из самых трагических страниц Кавказской войны является безосновательное и бессмысленное уничтожение в сентябре 1819 г. чеченского селения Дады-Юрт вместе с его жителями.

После строительства Сунженской линии в начале лета 1819 г. Ермолов начал строить на Кумыкской равнине новую крепость, получившую название Внезапная. Местом строительства была выбрана окрестность селения Эндери, “расположенного при выходе из Салатавских гор, …по своему положению – один из важнейших стратегических пунктов Левого фланга и, кроме того, Эндери служило главным торговым рынком, так сказать, центром, где сосредоточивались все интересы, связи и сношения Чечни и Дагестана” [1]. Кроме того, новая крепость должна была отрезать ауховских чеченцев и ичкеринцев от выходов на нижний Терек и Кизляр, отрезать чеченцев от кумыков.

Дагестанцы и чеченцы сразу же поняли, какую опасность представляет для них строительство крепости Внезапная и попытались сорвать планы Ермолова. Уже в августе 1819 г. Султан-Ахмет-хан собрал в Салатавии многотысячное горское ополчение, куда вошли ауховцы и ичкеринцы. Однако разгромить русский отряд с его артиллерией, тем более на равнине, горцы не могли и потому ограничивались постоянными мелкими нападениями на русский лагерь. Со своими наличными силами Ермолов также опасался напасть на горцев. В то же время “проконсул” принял меры, чтобы на помощь Султан-Ахмет-хану не пришли засунженские чеченцы (у Ермолова были сведения, что они “намерены помогать хану”): Греков получил приказ “производить как  можно чаще экскурсии за Сунжу, отвлекая на себя часть неприятельских сил”. И действительно, из-за регулярных нападений грозненского гарнизона засунженские чеченцы были вынуждены заниматься обороной своих селений и защитой своих семейств.

В конце августа к Ермолову прибыло весьма долго запрашиваемое пополнение – шесть полносоставных пехотных полков. Только тогда, получив это сильное пополнение, 29 августа Ермолов напал на селение Боутугай, где были расположены главные силы горских повстанцев. Султан-Ахмет-хан был разбит. “Успех этот куплен был, однако, дорогой ценою: русский отряд потерял трех офицеров и 127 нижних чинов убитыми и ранеными. Пользуясь паникой, обуявшей неприятеля, Ермолов двинулся в горы, истребил несколько селений, сжег хлеба, и не встретив нигде на пути неприятеля, 5 сентября возвратился к Внезапной” [2].

Разгромив горских повстанцев под крепостью Внезапная  и “водворив совершенное спокойствие” в Кумыкии, наместник решил “наказать” качкалыковских чеченцев, чтобы навсегда снять угрозу совместного выступления кумыков и чеченцев. “Теперь настала очередь расплаты с качкалыковцами…” [3].  В.А. Потто пишет, что с весны 1819 г. “мичиковцы и качалыковцы” находились “в полном восстании” [4]. Однако это было не так. Ни в 1818, ни в 1819 г. качкалыковцы не восставали против России. Более того, они почти не участвовали и в событиях вокруг крепости Внезапная. Чеченцы, присоединившиеся к дагестанским повстанцам Султан-Ахмет-хана, “спустились с гор” [5], т.е. это были ичкеринцы и ауховцы. Качкалыковцы же, как известно, жили на равнине. Дело было в другом.

Выселение притеречных чеченцев в горы было частью ермоловского плана военно-экономической блокады горцев. Еще 24 января 1819 г. в предписании ген. Сталю “проконсул” отмечал: “От устья реки Сунжи по направлению на Аксай лежат селения качкалыков, которые до такой степени усилились, что вопреки воле владельцев аксаевских занимают их лучшие земли. За хищничества их и разбои непременно их наказать должно, но доселе отказался я потому, что войска заняты были работами на Сунже” [6]. Так что судьба качкалыковских чеченцев была предрешена еще задолго до весны-лета 1819 г. и событий под крепостью Внезапная. “Желая наказать чеченцев, беспрерывно производивших разбои, в особенности деревни, называемые качкалыковскими… предположил я выгнать всех их с земель Аксаевских…- подчеркивал А.П. Ермолов. – При атаке сих деревень… знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса” [7]. “Качкалыковцы жили в аулах, лежавших в твердых местах и лесистых местах; с ними были их семьи, а защищая их, чеченцы дерутся упорно, и победа над ними не обходится дешево. Нужно было добиться того, чтобы чеченцы сами удалили свои семейства. А так как их понудить к этому можно было только примером ужаса, то Ермолов избрал искупительной жертвой один из тех качкалыковских аулов, которые стояли над Тереком”, -отмечал дореволюционный источник [8]. “И вот искупительной жертвой был избран богатый надтеречный аул Дады-Юрт…” [9]

По приказу Ермолова 15 сентября 1819 г. российские войска (6 рот пехоты, 700 казаков и 4 орудия) (и это все – против одного селения) напали на притеречное селение Дады-Юрт и “начался отчаянный кровопролитный бой, какого русским войскам еще не случалось испытывать на Кавказе” [10]. “Каждый дом должно было брать штурмом и не иначе, как разламывая плоские кровли… Артиллерия действовала по большей части на самом ближайшем расстоянии, т.е. не далее ста шагов и под сильнейшим неприятельским огнем. Как скоро успевали сделать хотя малейшее отверстие в каком-либо доме, то наша пехота врывалась туда со штыками, и происходил сильнейший рукопашный бой; даже казаки, большею частию спешенные, находились в стрелках. Это был первый пример, что войска наши застали неприятеля в такой беспечности, что его жены, дети и имущество находились на месте: но зато никогда чеченцы не являлись так ожесточенными. …Несколько женщин бросались с кинжалами на солдат и умирали на штыках. Ужасный этот бой продолжался пять часов и селение было взято не прежде, как все защищавшее оное, погибли на месте, и только 14 человек, изнемогших от ран, были взяты в плен. Небольшому числу женщин и детей, избегших от поражения, была дана пощада” [11], “но вдвое большое их число было вырезано или погибло в пожаре, охватившем селение. …Аул в буквальном смысле слова был уничтожен до основания” [12]. В этом бою чеченская сторона потеряла только убитыми свыше 500 человек, российская – 61 убитыми и свыше 200  ранеными. В том числе был ранен и генерал Сысоев. “…Ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери…”, – отмечал Ермолов [13]. “Подобного примера еще не видывали в сем краю и я единственно для того его подал, дабы распространить ужас”,  добавлял он в письме к Мадатову [14].

Ермолов отчасти достиг своего: уничтожение Дады-Юрта действительно было “примером ужаса”. Даже некоторые авторы ХIХ в. назовут это “резней” [15]. Однако большинство дореволюционных историков-кавказоведов попыталось оправдать действия российских войск.  Они доказывали, что Сысоев предложил дадыюртовцам покинуть селение и начал штурм только тогда, когда они отказались это сделать [16]. Если это так, то непонятно, почему Сысоев, обстреляв из пушек сел. Исти-Су (рядом с Дады-Юртом) 13 сентября, затем отошел к Тереку и в ночь с 14 на 15 сентября совершил стремительный бросок обратно  к Дады-Юрту и “рано поутру” плотным кольцом окружил его [17]. Ведь все военачальники на Северном Кавказе знали, что при приближении противника чеченцы спешно вывозят свои семьи (т.е. женщин и детей), а затем, после небольшой перестрелки, и сами уходят из аулов, зная, что им не устоять против регулярной армии и артиллерии. Но Сысоев мог подать “пример ужаса” только в том случае, если бы он уничтожил селение вместе со всеми его жителями, включая женщин и детей. Истребление же горских аулов, из которого уже ушло его население, к осени 1819 г. стало на Северном Кавказе страшной “обыденностью” и не могло стать “примером ужаса”. Дады-Юрт был приговорен Ермоловым к уничтожению вместе со всем его населением. Он напишет об этом только в одном случае – по свежим впечатлениям в письме  к А.А. Закревскому 30 сентября 1819 г.: “Посылаю также рапорт о Сысоеве. Он имел чрезвычайно горячее дело с чеченцами, штурмовал деревню, в которой жители защищались отчаянно до последнего. Их вырезано не менее 500 человек, исключая женщин и детей, взято в плен только 14 мужчин в совершенном обессилении, несколько женщин и детей.

…Здесь не было подобного происшествия и я сделал с намерением сей пример с самыми храбрейшими из чеченцев, дабы устраша их избежать впоследствии потери, ибо нигде уже вперед не найдем мы жен, детей и имущества, а без того никогда чеченцы не дерутся с отчаянием” [18]. Именно накануне дадыюртовской трагедии Ермолов в реляции к генералу П.Х. Граббе даст свое страшное указание: “Русская кровь, которую пролили оборванцы из чеченских бродяг, требует своего отмщения. За одну русскую смерть они должны заплатить десятью. И эту меру следует неукоснительно иметь перед собой, когда наши храбрые войска пойдут отмщевать за павших” [19]. Интересен и другой нюанс – формулировка приказа Ермолова Сысоеву: “Походному атаману генералу Сысоеву приказано было скрытно подойти к аулу и предложить жителям добровольно удалиться за Сунжу; в случае отказа – взять аул штурмом и никому не давать пощады” [20]. Во-1-х, зачем “скрытно подходить к аулу”, если нет заранее поставленной четкой задачи уничтожить его население? Если открыто подойти к аулу такой громаде войск – мирное население само сбежит из аула, и очень быстро. Во-2-х, Ермолов приказывает штурмовать Дады-Юрт и “никому не давать пощады” не за то, что жители его будут оказывать вооруженное сопротивление – он ведь еще не знает, как они себя поведут, а только за то, что они могут отказаться “добровольно удалиться за Сунжу”. Ермолов приговорил (другого слова тут не подберешь) население целого селения – женщин, детей, стариков к уничтожению за то, что они не захотели покинуть свои родные дома.

Рассуждая о деятельности Ермолова на Кавказе, Дегоев В.В. пишет: “Ермолов вел войну, и не мог делать этого иначе, как употребляя средства войны, среди которых, по большому счету, не бывает “гуманных” или “праведных”. Здесь он не изобрел никаких новшеств и не позволил себе ничего такого, чего не позволяли бы себе его предшественники и преемники на должности или его противники в горах” [21]. При всем уважении к В.В. Дегоеву, мы не можем согласиться с подобным утверждением. Во всяком случае, к уничтожению Дады-Юрта оно не подходит. Да, война есть война и здесь случаются жестокости с обеих сторон. Но Кавказская война не была войной в обычном смысле этого слова: Россия воевала не с иноземными захватчиками, не с другим государством. Регулярная армия России воевала с горцами, которые считались подданными этой России. Правда, в зависимости от ситуации, Россия сама определяла, кем ей приходятся горцы. То они становились “подданными”, то “неприятелями”. Во-2-х, можно ли говорить о том, что в 1819 г. в Чечне шла “война”? Вряд ли. После боя под Старым Юртом в августе 1818 г. в Чечне вплоть до осени 1819 г. не было сколько-нибудь серьезных военных столкновений. Не было даже крупных партизанских отрядов, которые нападали бы на российские войска или Сунженскую линию. Так что тезис: “На войне как на войне” к уничтожению Дады-Юрта не подходит. Но даже жестокие “законы” войны ни в коем случае не оправдывают и даже не объясняют преднамеренное, запланированное уничтожение регулярными войсками огромного селения со всеми его жителями. Селения, которое издавна уже официально считалось в подданстве России и которое не поднимало против нее никакого восстания. Не прав В. Дегоев и в другом – “предшественники и преемники” Ермолова в должности наместников Кавказа не уничтожали столь жестоким образом горские селения “примера ужаса ради”. Все дело, видимо, было в другом, верно подмеченным М.М. Блиевым: “Ставя крупные для судеб народов Кавказа проблемы, А.П. Ермолов видел универсальное средство их решения в насилии”[22]. Вот это, возможно, ближе к истине. Ради достижения “нужного результата”[23] Ермолов готов был (в первоначальный период своей деятельности на Кавказе) на любые действия, любые жестокости против горцев. Однако, чем более жестко и жестоко действовал Ермолов, чем больше и масштабнее он применял насилие против чеченцев, тем все больше и дальше он отдалялся от реализации своей главной цели – покорения чеченцев, их “усмирения”. Ермоловская тактика насилия, как универсального средства решения всех вопросов в Чечне, восстанавливала чеченцев против него лично и против России.

После уничтожения Дады-Юрта антироссийская пропаганда стала встречать в Чечне все больше сочувствующих. Дореволюционный источник отмечает: “Прошло две недели… и слух о жестокой судьбе Дады-Юрта облетела уже горы и, разумеется, ранее всех достиг до качкалыковских селений.  Качкалыкы встревожились… и отправили в леса свои семьи, и сами решили драться на развалинах своих аулов” [24]. Английский историк Дж. Бэддли подчеркивал: “Урок вышел на славу, однако в людях пробудили лишь ярость и непреходящую ненависть к пришельцам. В течение сорока лет чеченцы оставались непримиримыми врагами России” [25].

Конечно, тут есть преувеличение: часть чеченцев и до Дады-Юрта, и после его уничтожения многократно искала мирные, компромиссные пути решения обостряющихся проблем в русско-чеченских отношениях.

Если Ермолов добивался войны с чеченцами, то он ускоренно шел к этой цели. М.М. Блиев, рассуждая о действиях Ермолова, говорит, “о жестоких “правилах” ведения войны, с помощью которых А.П. Ермолов думал не только достигнуть своих целей, но  принести мир народам, раздираемым междуусобицей” [26]. Вряд ли можно было   “принести мир народам”, следуя методам Дады-Юрта. Тут уж скорее наоборот. Этот народ вынуждали, (буквально заставляли) воевать, оставляя ему уж очень узкий выбор: или с оружием в руках попытаться отстоять свое право на существование, или погибнуть. М.М. Блиев отмечает далее: “Поменьше военных конфликтов, предпочтение мирных путей и вместе с тем форсирование планов осуществления военно-экономической блокады – в этом, пожалуй, основная установка А.П. Ермолова” [27]. Один из представителей так называемой “официально-охранительной историографии” ХIХ в. Л.А. Богуславский писал, что при Ермолове “самыми действенными мерами для обуздания” чеченцев были “набеги русских, уничтожение чеченских поселений, угон скота, чем достигалось удаление непокорных чеченцев в глубь гор и лесов…” [28].

Поразительно, но никто из авторов ХIХ в. никогда не писал о “мирных инициативах” Ермолова в отношении чеченцев. Ведь тогда, в веке ХIХ, не считалось нужным скрывать о жестоком отношении “проконсула” к чеченцам. Кстати, не скрывал этого и сам Ермолов. Напротив, бравировал этим. В письме к А.А. Закревскому от 12-17 апреля 1817 г. он подчеркивает: “…Я в горах между неприязненными нам народами начинаю поселять величайший ужас. Трепещут и называют хуже Цицианова. Имею уже известия и о чеченцах. Ожидают казни и гнева моего и боязнь проложила пути к их сердцу. Они видят, что я ловко принимаюсь за них” [29].

Вплоть до 1826 г. А.П. Ермолов не выдвинул в Чечне ни одной мирной инициативы, не попытался решить мирным путем ни одну проблему в отношениях с чеченцами. Более того, он ни разу не поддержал ни одно предложение различных представителей чеченцев о мирном урегулировании отношений между Россией и Чечней, причем именно в плане принятия чеченцами российского подданства. “Прозрение” для генерала в отношении чеченцев  наступит лишь в 1826 г. “…Именно здесь (т.е. в Чечне (в 1826 г.) – Г.Ш.) он впервые почувствует бессмысленность своих усилий” [30].

М.М. Блиев в своем большом фундаментальном труде, вышедшем в Москве в 2004 г., всячески пытается обелить, оправдать жестокие действия А.П. Ермолова в Чечне. Но, поскольку задача эта практически невыполнимая, даже для такого маститого исследователя, он буквально через страницу вынужден признать: “…А.П. Ермолов, желая закрепить достигнутое, стал действовать в Чечне еще более энергично и жестко. Он думал об окончательном воплощении в жизнь идеи покорения Чечни. Главнокомандующий отдавал приказы об отправке в Россию “людей вредных”… переселял чеченцев на левый берег Терека, … выгонял жителей из Малой Атаги, наказывал села (например, Шали) “за наглую измену”, запрещал качкалыкам жить на Мичике и т.д.  Вместе с тем А.П. Ермолов не исключал отправки в глубь Чечни карательной экспедиции” [31]. Как видим, М.М. Блиев и сам, при всем желании, не нашел в деятельности А.П. Ермолова в Чечне “предпочтения мирных путей”. Не нашел, потому что “проконсул” их в отношении чеченцев и не искал. Их усиленно ищут сегодня некоторые авторы-кавказоведы. И не могут найти.

А.П. Ермолов не раз заявлял чеченцам: “…Я  вас уверяю, что никогда русские не имеют намерения искать вашей погибели или разорения” [32].  Приказы Ермолова Грекову о постоянных нападениях на чеченцев, судьба Дады-Юрта на практике показывали совершенно обратное тому, что на словах заявлял “проконсул”.

Следуя своей уже испытанной тактике разобщения сил горцев, Ермолов решил одновременно начать выселение качкалыковских и части засунженских чеченцев, чтобы лишить их возможности помочь друг другу. 30 сентября из Грозной выступили два отряда. Первый под командованием генерала Сысоева (Куринский полк, 1 батальон 16 егерского полка, 600 казаков и 6 орудий) направился к Хан-Кале, чтобы “на обширной равнине, позади онаго лежащей, истребить весь хлеб и в большом количестве заготовленное сено, дабы, стеснив чеченцев в способах продовольствия, заставить выселиться далее от Сунжи…” [33]. Второй отряд (под командованием Грекова) с этой же целью направился вверх по Сунже. Не встречая особого сопротивления со стороны чеченцев (лишь отряд Сысоева был атакован чеченцами у Амир-хан-Кичу “с такой стремительностью, что едва не потерял два орудия” [34]). Оба отряда, разорив несколько чеченских селений и истребив свыше трех тысяч скирд сена и хлеба, к середине октября вернулись в Грозную [35]. Свою главную задачу они выполнили: “ни один чеченец не явился  на поддержку качкалыковцев в те дни, когда Ермолов громил их аулы”.

Одновременно в другой части Чечни операцию по выселению равнинных жителей в горы начал  А.П. Ермолов. 1 октября российские войска – “главный действующий отряд”   под его командованием атаковали качкалыковское селение Исти-Су. Чеченцы защищались “с упорностию”, но численное превосходство царских войск и действие артиллерии заставили их отступить. Но “день этот стоил нам, тем не менее, шести офицеров и 64 нижних чинов, выбывшими из строя” [36].  3 октября Ермолов, после непродолжительного сопротивления чеченцев, занял селения Аллаяр-аул и Ноим-Берды. “Хош-Гельды встретил Ермолова с хлебом – солью и был им пощажен” [37]. В 1819 г. Ермолов записал в своем дневнике: “Октябрь. Батальон Апшеронского полка взял одно селение (качкалыковское. – Г.Ш.) на штыках. Другие два селения атакованы вдруг. Неприятель защищался слабо. В домах не было ни женщин, ни имущества, а без них чеченцы дерутся слабо. Дадан-юрт был ужасным примером”[38]. “Пример Дадан-Юрта распространил повсюду ужас” [39] и жители остальных качкалыковских селений бежали в горы [40]. “Кумыкская плоскость в несколько дней была очищена от хищных чеченцев” [41].

В результате репрессивных действий российских войск на чеченской плоскости в сентябре-октябре 1819 г. “чеченцы начали удаляться от берегов Сунжи…” [42].  Как признавал Ермолов, многие чеченские селения за Хан-Калой, в басейне Аргуна и Сунжи, “поросли бурьяном, что служит доказательством, что жители оставили их от боязни” [43].

На фоне реальной (а не выдуманной) политики Ермолова в Чечне в рассматриваемый период весьма тенденциозными смотрятся утверждения некоторых современных авторов о том, что «включавшиеся в состав империи  земли (кавказские. – Г.Ш.) никогда не рассматривались как исключительно объект эксплуатации, а как равноправные части единого государства, с сохранением имущественных (подчеркнуто нами. – Г.Ш.) прав и этнических традиций народов» [44].

Таким образом, основная часть ермоловского плана по выселению чеченцев с терско-сунженской равнины была осуществлена в 1818-1819 гг. “Очищение” чеченской равнины от ее жителей означало не просто перемещение огромной массы населения в горы, обречение ее на голод и медленное вымирание. А.П. Ермолов прерывал десятилетиями сложившиеся хозяйственные связи внутри Чечни и с ее соседями, останавливал процесс развития феодальных отношений у наиболее экономически активной части вайнахского населения и тем самым разрушал эту новую формирующуюся общественную структуру у чеченцев. Вряд ли “проконсул Кавказа” осознавал эти “тонкости”. Прекрасный знаток военного дела, он плохо разбирался в особенностях общественно-экономической жизни и психологии северокавказских горцев вообще и чеченцев  в частности. Лишь в конце своей службы на Кавказе он придет к выводу, что с позиций силы в Чечне нельзя решить никаких проблем – можно лишь породить новые.  Пока же Ермолов в эйфории, порожденной его победами над горцами. Жестокость, устрашение дают свои временные плоды – чеченцы целыми селениями покидают равнину и уходят в горы. “Чеченцы мои любезные – в прижатом положении, – пишет он А.А. Закревскому 17 февраля 1820 г. – Большая часть живет в лесах с семействами. В зимнее время вселилась болезнь, подобная желтой горячке и производит опустошение. От недостатка корма, по отнятию полей, скот упадает в большом количестве”. Но зато есть результат этой политики. “Некоторые селения, лежащие в отдалении от Сунжи, приняли уже присягу и в первый раз чеченцы дали ее на подданство” [45]. “…Счастие, покровительствующее мне, сделало имя мое страшилищем здешних народов. …Идущими впереди страхом и трепетом приуготовлены уже народы к покорению…” [46].

Историк и генерал  Р.А. Фадеев, далеко не питавший никаких симпатий к горцам, рассуждая об их боевых качествах, писал: «Кавказ… был в военном отношении открытием особенного рода:  мы встретили здесь азиятцев, которые, как воины, были вовсе не азиятцами; да кроме того, такие сложные местные условия, что они сбивали с толку самых опытных военных людей. Кавказские горцы брали крепости, где сидел гарнизоном целый батальон, обрекшийся на смерть и бившийся до последнего человека.

Русские встретили на Кавказе соединение всех препятствий в людях и в природе, каких только можно представить. …Горцы сопротивлялись сколько стало их сил» [47]. Это о горцах 30-60-х годов ХIХ в. Почему же тогда, в период Ермолова российские войска наносили поражение горскому ополчению, которое во много раз превосходило их численностью.   Объясняется все это целым рядом факторов, на некоторые из которых указывали еще авторы ХIХ в. “Военные действия во время генерала Ермолова, в особенности в первые годы, были не трудны, – отмечал  Д.И. Романовский. – Разъединенные на отдельные племена и общества, мало оценивая выгоды местности и питая панический страх к действиям артиллерии, горцы не могли оказывать упорного сопротивления” [48]. Причиною успехов этого времени была, между прочим, совершенная отдельность горских обществ, с которыми нам приходилось иметь дело. Сверх того, горцы, несмотря на всю свою ловкость и храбрость, были не в состоянии держаться против натиска регулярных войск и, не видав до того артиллерии, испытывали панический страх перед ее действием. При таком положении дел, в двадцатых годах, наши, даже слабые отряды могли с успехом действовать против неприятеля, разрозненного и неустроенного” [49].       Из всех указанных причин наиболее важные – это “разрозненность и неустроенность” горцев. В период Ермолова сопротивление горцев носило неорганизованный характер. Каждый аул в Чечне, каждое ханство и общество в Дагестане защищались в отдельности. Неоднократные попытки дагестанских феодалов придать антироссийским действиям организованный характер кончались неудачей. Неорганизованность, отсутствие стойкости и упорства в освободительной борьбе горцев в ермоловский период объяснялись прежде всего тем, что не было еще самого главного – идеологии, которая была бы понятна и притягательна для широких масс горцев, отвечала бы их нуждам и настроениям, объединяла и вдохновляла бы на борьбу. Для появления такой идеологии требовалось, чтобы Россия в глазах горских масс предстала бы в “образе врага”, чего еще не было на данном этапе российско-северокавказских взаимоотношений. Но политика Ермолова на Северном Кавказе ускоренно и активно вела к формированию такого образа и возникновению соответствующей идеологии.  Раз “феодальный национализм” в условиях нарастающего колониального гнета и растущей феодальной эксплуатации не отвечал требованиям и настроениям горских масс, то закономерно и неизбежно должна была появиться новая идеология. И она вскоре возникла в форме мюридизма и тогда “горцы, разбегавшиеся от гула пушечных выстрелов… не боялись штурмовать наши укрепления под картечным огнем” и,  “соединившись для совокупных действий против нас… совершенно изменили характер войны” [50].

Практически весь 1819 г. в Чечне и Дагестане (в Чечне – лишь эпизодические столкновения после Дады-Юрта)  шли военные действия разного масштаба и интенсивности между российскими войсками и горцами. Несмотря на неорганизованный характер освободительной борьбы горцев, царская армия с начала ХIХ в. не несла на Северном Кавказе таких потерь (206 убитых  из них 69 – под Дады-Юртом, 450 раненых) [51], как в 1819 г. За весь 11-летний период наместничества Ермолова такие потери российская армия понесет лишь в 1825 г., во время подавления восстаний в Чечне и Кабарде. Потери горцев в 1819 г., естественно, никто не подсчитывал. Но они, безусловно, были огромными (прежде всего – среди мирного населения), так как “в этот раз Ермолов наказывал восставших еще чувствительнее, предавая огню и разорению сопротивляющиеся аулы” [52]. Женщины и дети, скрывающиеся в горах и лесах от военных действий или насильственно выгнанные туда царскими войсками, тысячами гибли от голода и болезней.

Гапуров Ш.А., доктор исторических наук, профессор,