Рождение «экзистенциального марксизма», или развернутый комментарий на лекцию С.Е.Кургиняна

Замечательно, что СЕК в лекции «О марксизме» обратился к важной теме отношения СВ к марксизму и к проблеме нового прочтения Маркса. Можно только поддержать это в высшей степени благородное начинание и обсудить ряд поставленных проблем. Скромные плоды своего размышления представляю взыскательному вниманию товарищей и критиков. Размышление неожиданно оказалось пространным и потому разбито на три части.

1. Подлинность как трансценденция интереса

СЕК: «Проблема начинается в тот момент, когда интересам придается тотальное значение»

В самом деле, узким местом «канонического марксизма» всегда был «экономизм», проистекавший из историософской концепции истмата. Экономизм накладывал печать экономического интереса на всякую человеческую мотивацию, «объясняя» социальное поведение как результат классовых (=экономических) интересов.

Интересно, что уязвимость этой «интерессантской» позиции была осознана почти сразу же с момента появления «марксизма» – это осознание было вербализовано традиционалистами в Европе и религиозными философами (прежде всего, поздними славянофилами и почвенниками) в России. СЕК в лекции привел язвительную оценку Владимиром Соловьевым революционных демократов («Человек произошел от обезьяны — и потому все люди братья»), но когеренция СЕК с Соловьевым не ограничивается этой оценкой. Соловьев в работе «Великий спор и христианская политика» говорит почти дословно, что политика не сводима к интересам:

«Как нравственность христианская имеет в виду осуществление царства Божия внутри отдельного человека, так христианская политика должна подготовлять пришествие царства Божия для всего человечества как целого, состоящего из больших частей – народов, племен и государств.

Но прошедшая и настоящая политика действующих в истории народов имеет очень мало общего с такою целью, а большею частью и прямо ей противоречит – это факт бесспорный. В политике христианских народов доселе царствует безбожная вражда и раздор, о царстве Божием здесь нет и помину. Для многих этого достаточно: так оно есть, начит, так тому и быть. Нельзя, однако, выдержать до конца такого преклонения перед фактом; ибо тогда пришлось бы преклоняться перед чумою и холерою, которые также суть факты. Все достоинство человека в том, что он сознательно борется с дурною действительностью ради лучшей цели. Господство болезни есть факт, но цель есть здоровье; и от этого дурного факта к лучшей цели есть переход и посредство, называемое медициною. И в общей жизни человечества царство зла и раздора есть факт, но цель есть царство Божие, и к этой-то цели посредствующий переход от дурной действительности называется христианскою политикою.

Согласно общераспространенному мнению, каждый народ должен иметь свою собственную политику, цель которой – соблюдать исключительные интересы этого отдельного народа или государства. В то время как представители европейской цивилизации, англичане или французы, действуя исключительно в своих национальных интересах, самоуверенно кричат об этом на весь свет, как о деле вполне пристойном и даже похвальном, раздаются иногда и у нас патриотические голоса, требующие, чтобы мы не отставали в этом от других народов и также руководились бы в политике исключительно своими национальными и государственными интересами, и всякое отступление от такой «политики интереса» объявляется или глупостью, или изменою. Быть может, в таком взгляде есть недоразумение, происходящее от неопределенности слова «интерес»: все дело в том, о каких именно интересах идет речь. Если полагать интерес народа, как это обыкновенно делают, в его богатстве и внешнем могуществе, то при всей важности этих интересов несомненно для нас, что они не должны составлять высшую и окончательную цель политики, ибо иначе ими можно будет оправдывать всякие злодеяния, как мы это и видим. В последнее время патриоты всех стран смело указывают на политические злодеяния Англии как на пример, достойный подражания. Пример в самом деле удачный: никто и на словах и на деле не заботится так много, как англичане, о своих национальных и государственных интересах. Всем известно, как ради этих интересов богатые и властительные англичане морят голодом ирландцев, давят индусов, насильно отравляют опиумом китайцев, грабят Египет. Несомненно, все эти дела внушены заботой о национальных интересах. Глупости и измены тут нет, но бесчеловечия и бесстыдства много. Если бы возможен был только такой патриотизм, то и тогда не следовало бы нам подражать английской политике: лучше отказаться от патриотизма, чем от совести.»

Можно только восхититься полному тождеству взглядов СЕК и Соловьева, вместе призывающих подняться, трансцендентироваться от интересов, какими бы благородными и высокими они не казались, и от политики интереса перейти к политике совести. Совесть, оказывается, не только лучший контролер, но и лучший проводник.

Вместе с тем легко обнаружить методологическое различие в подходах Соловьева и СЕК. Соловьев явно постулирует базовый экзистенциал – Царство Божие, на соответствие которому проводится «метрологическая поверка» актуальной политики. СЕК идет более трудным, «апофатическим» путем: вместо явного указания базового экзистенциала (разве что в виде туманной метафоры Первородства) предлагается найти его методом «от противного», последовательно отсекая все уровни не-сущего, не-подлинного бытия, основанного на сценариях «одержимости», подчиненности интересам.

Интерес предполагает «заинтересованность» в результате, корысть, – а в конечном счете эгоизм. Это не обязательно личный эгоизм – эгоизм может быть клановым (защищающим интересы семьи, микрорайона или корпорации), классовым (ставящим интересы определенного класса превыше остальных), национальным, конфессиональным или даже гуманистическим (объявляющим человека царем природы и венцом эволюции). Можно под разными благовидными предлогами оправдывать эгоизм, награждая его благозвучными эвфемизмами – «разумный», «витальный» и т.п. Но эгоизм от этого не перестанет быть эгоизмом (т.е. в самом намерении, сопровождаемом интересом и «высокой корыстью», заложены дьявольские «семена тли» и ростки нового зла).

Помимо «целе-ориентированной» стратегии, заточенной на результат (интерес), возможна «ценностно-ориентированная» стратегия, когда куда важнее результата средства его достижения (не столь важно что – гораздо важнее как). Отметим, что результат при этом не считается неважным (он важен!), – но он менее важен по сравнению со средствами: неразборчивость в средствах обесценивает самую благородную цель. Эта стратегия (которая называется нравственной), очевидно, прямо противоположна знаменитому иезуитскому слогану «цель оправдывает средства» (впрочем, этот слоган также приписывают зачинщику Модерна Томасу Гоббсу).

Нравственная стратегия, предписывающая бдительное отношение к интересу и путям его стяжания, своим категорическим императивом «подняться над интересом» предлагает радикально новый подход – бескорыстное служение. Именно этот (и только этот!) путь поселяет в сердце идущего «драгоценную жемчужину» сострадания, милосердия и братской любви, которая и составляет Суть Коммунизма. Христианского, во всяком случае.

Тем же товарищам, которым христианский дискурс чужд, а близка отточенная рациональность немецкой философии, можно мыслить в духе экзистенциальной философии Мартина Хайдеггера, блестяще и безупречно отрефлексировавшего «предельные основания Бытия». «Жемчужина», в терминах экзистенциальной философии, есть Дазайн (Dasein) – термин, пока еще не получивший в русском философском тезаурусе постоянной прописки. Дазайн, в первом приближении, можно мыслить как некое Подлинное, или Аутентичное, Бытие, которое только и способно исправить «заброшенность» человека. Подлинность («присутствие Дазайна») регистрируется набором «экзистенциалов» («метрик существования»). Необходимым же актом к обретению Дазайна является «пробуждение», освобождение от «сценариев одержимости» (интересов).

Можно сказать, что безусловное преодоление «политики интересов» выполняется путем обращения к стратегической парадигме «нравственной политики» (В.Соловьев) или «экзистенциальной политики» (А.Дугин).

2. Марксизм как аксиологическое учение

СЕК: «Поппер упрекнул марксизм и Маркса, что он – не ученый, потому что он ввел ценности в науку. Да, его высочайшая заслуга, что он ввел ценности в науку и этим проложил путь к науке Нового времени, которая и станет ядром Сверхмодерна!»

Упрек Поппера понятен – позитивист (хоть и с приставкой пост-), что же еще ожидать от него? Кажется невероятным, что в век торжества позитивных наук возникла этическая наука, предлагающая смотреть на мир не с позиций бесстрастного наблюдателя, но сквозь призму ценностей. И как не впечатлиться страстным, прометеевым призывом Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир. Дело же заключается в том, чтобы изменить его»!?

Но был ли Маркс пионером в своем ценностно-ориентированном подходе? Отнюдь.

СЕК однажды предложил методологическую программу «скрестить Маркса с Максом», чем мы охотно воспользуемся в нашем маленьком рассуждении.

Вспомним типологию Макса Вебера идеальных типов (в интерпретации Т.Парсонса):

«Социальное действие, как и любое действие, детерминировано, а именно:
(1) целе-рационально, когда существуют определенные ожидания относительно поведения объектов внешней среды, а также других лиц, и с помощью этих ожиданий осознанно оцениваются и рассчитываются «условия» и «средства», с точки зрения рационально поставленных целей;
(2) ценностно-рационально, когда имеется в наличии сознательное убеждение в том, что определенная линия поведения абсолютно ценна сама по себе, с точки зрения этической, эстетической, религиозной или какой-либо другой, совершенно независимо от ее результатов;
(3) аффективно, т. е. сильно эмоционально, окрашено аффектами, или чувствами;
(4) традиционно, когда оно основано на установившейся практике.»

Выдающийся российский социолог В.Ф.Чеснокова, более известная под псевдонимом Ксении Касьяновой, комментируя типологию Вебера-Парсонса в своем знаменитом трактате «О русском национальном характере», делает важное социологическое открытие:

«Когда я высказываю гипотезу, что наш соотечественник предпочитает ценностно-рациональную линию поведения всем остальным, то это не означает, что он не подвержен аффектам, не ставит самостоятельно целей и не выбирает средств и т. д. Это означает только то, что ценностно-рациональное действие всегда для него более значимо, чем все другие. Оказавшись в ситуации, где он может определить свое действие несколькими разными способами, так сказать на выбор, он в большинстве случаев предпочтет ценностно-рациональный способ определения, т.е. сориентирует свое действие на ценность, а не на цель, поставленную им самим.

И это не потому, что он «ленив» думать, рассчитывать, не хочет рисковать, ригиден или не имеет планов, но потому, что этого от него требует культура. И чем культурнее соотечественник, т.е. чем лучше он знает и чувствует свою культуру, тем решительнее он сделает выбор в пользу ценностно-ориентированного действия.»

Иными словами, ценностный подход не есть гениальная придумка Маркса – он изначально (можно сказать, архетипически) присущ русскому человеку. И этот ценностный подход мы без труда находим в трудах русской социальной философии, причем в наиболее концентрированном виде это дал наш старый знакомый Владимир Соловьев, критикуя позитивистскую философию («Кризис западной философии (Против позитивистов)»):

«Приступая к определению положительных результатов всего доселешнего философского развития, я буду рассматривать эти результаты (сообразно с древним разделением философии) сначала по отношению к диалектике, или учению о познании, затем по отношению к метафизике, или учению о сущем, и, наконец, по отношению к ифике, или учению о долженствующем быть.»

Соловьев прямо утверждает, что «ифика» (искаженное от «этика») была неотъемлемой частью античных филосовских систем (особенно последовательно воплощенном в платоническом учении о благе). Отказ от ценностного отношения – не более чем легкомысленный каприз Модерна, очарованного «объективностью» «позитивных наук». В дальнейшем В.С.Соловьев развил «ифику», как учение о долженствующем быть, в целую философскую систему «Оправдание добра. Нравственная философия».

Нельзя не обратить внимание на принципиальные различия ценностных баз Соловьева и Маркса. Соловьев апеллирует к абсолютной ценностной базе, источником которой является сверхчеловеческое, Божественное откровение. «Канонический марксизм» в качестве ценностной базы полагает классовую мораль, что не может порождать определенное недоумение: мораль учреждается экономическим классом, т.е. вытекает из экономических отношений. Наверное, с точки зрения истмата это логично, но является ли мораль надстройкой над экономическим базисом на самом деле? С точки зрения Вебера, дело обстоит ровно противоположным образом: мораль, действующая в обществе, регламентирует экономические отношения.

Недоумение усиливается по мере размышления, что же нас ожидает при переходе от Модерна к Сверхмодерну: только ли смена общественно-экономической формации? Или же нас подстерегают более глубокие трансформации и вызовы: цивилизационные, национально-освободительные, метафизические? Собственно, об этом же говорит газета СВ, описывающая диспозицию не только на экономическом фронте, но и на политических, концептуальных, культурных, метафизических фронтах. Не требует ли это обстоятельство призвания в ядро Сверхмодерна более подходящего кандидата… да того же Соловьева, например, более века назад грезившего о Богочеловечестве (чем не Сверхмодерн?)!?

3. Справедливость

СЕК: Самое интересное в марксизме – это его внутреннее понимание истории и чувство справедливости.

Известно, что «Маркс не писал специальных работ о справедливости и нередко презрительно отзывался об этой ценности». Исследователи, реконструируя марксово понимание справедливости из его высказываний, указывают (см. «Либеральные теории справедливости и политическая практика России» Б.Н.Кашникова):

«Маркс действительно полагал, что от концепции справедливости нельзя требовать ничего большего, кроме как соответствия своему собственному способу производства…

Справедливость, с точки зрения Маркса, относится к числу идеологических, надстроечных понятий, которые соответствуют базису общества и являются его отражением. Справедливость всегда представляет собой лишь идеологизированное, вознесенное на небеса выражение существующих экономических отношений либо с их консервативной, либо с их революционной стороны. Роль справедливости существенно различается от формации к формации. В капиталистическом обществе справедливость имеет охранительную и компенсаторную функцию…

Общая справедливость коммунизма – это и есть идеал общества свободного неотчужденного труда, где отсутствует эксплуатация, имеет место бурное развитие производительных сил и возвышение потребностей.»

Таким образом, Маркс уделил справедливости довольно скромное место, считая ее «идеологизированным, вознесенным на небеса выражением существующих экономических отношений», автоматом осуществляющемся в коммунистическом обществе. Как тут не вспомнить пресловутый автоматический «дембельский социализм» Онотоле Вассермана!

Между тем, взыскание справедливости – оселок русской социальной мысли. К справедливости апеллирует и святоотеческая отечественная мысль, и вся русская философия, от славянофилов до западников, от Григория Сковороды до Льва Шестова. Вполне закономерно, что понятие справедливости занимает важное место в нравственной философии Соловьева:

«Мыслимое содержание (идея) жалости, или сострадания, взятая в своей всеобщности и независимо от субъективных душевных состояний, в которых она проявляется (т.е. взятая логически, а не психологически), есть правда и справедливость…

Отсюда два правила альтруизма – отрицательное и положительное: 1) не делай другому ничего такого, чего себе не хочешь от других, и 2) делай другому все то, чего сам хотел бы от других.

Первое, отрицательное, правило называется, в частности, правилом справедливости, второе – милосердия. Но такое различие не совсем точно. И в основе второго правила лежит также справедливость: если я желаю, чтобы другие помогали мне в нужде, то справедливо, чтобы и я им помогал. С другой стороны, если я не хочу никого обижать, то ведь это потому, что я в других признаю такие же живущие и страдающие существа, как я сам; но в таком случае я, конечно, буду стараться по возможности избавлять эти существа от страдания: я их не обижаю, потому что их жалею, но если я их жалею, то я буду и помогать им. Милосердие предполагает справедливость, а справедливость требует милосердия, это только различные стороны, различные способы проявления одного и того же.»

Сравнивая два подхода к справедливости, марксистский и славянофильско-почвеннический, мы должны констатировать их принципиальное парадигмальное различие. Марксизм отправляет справедливость в заоблачную периферию общественного сознания, тогда как русская традиция ставит справедливость в центр социального мироустройства, постулируя жизнь по справедливости, жизнь по совести как главный социообразующий фактор русской жизни.

Рискну предположить, что лекция Кургиняна – впечатляющий результат русского прочтения Маркса, его русификация с последующей вставкой в канон русской философской мысли (занятным примером такой русификации является известное «Евангелие от Маркса» Анны Бусел). Русский человек Кургинян читает Маркса по-русски, находя то, чего взыскует русское сердце, но что вряд ли было в немецко-рациональном оригинале…