С третьего класса в качестве иностранного языка нам стали преподавать азербайджанский.

 Был букварь, но не было переводного словаря. Осталось тяжкое воспоминание от тщетных попыток совместно с Мамой перевести прочитанный урок. Преподавательницей была азербайджанка, которую мы должны были звать не по имени-отчеству, а по национальному обычаю – обезличенно: Мэлимэ (в вольном переводе – учительница). Она была молода и красива, и, в отличие от многих других учителей, провинившихся учеников била линейкой не ребром, а лишь плоской ее частью, но в связи с интеллектуальной дремучестью и плохим владением русского языка, была крайне не авторитетна. Любимым развлечением пацанов на уроке было оплевывание ее, как только отвернется, снарядами разжеванной бумаги через трубочку. Но и она была тоже не промах: научилась ходить по рядам как паровоз - не разворачиваясь, а пятясь задом. Единственную фразу, которую я запомнил из азербайджанского: Мэн мэктэбэ кълдирэм. Явно это что-то о школе. К концу года неожиданно было объявлено, что меня оставляют в третьем классе на второй год из-за полного незнания языка. И тут вынуждена была вступить в бой тяжелая артиллерия. На поклон к Мэлимэ пошла Мама с веской аргументацией, что мол у меня Отец – бакинец - знает язык и, конечно же, научит. Не утверждаю, что дело ограничилось только этим. Но ответ был: “Пхачему-да сразу не сказал: папа – азербайджанец? Кханечно, будет тры”.

Я был ростом ниже сверстников. Наверно, класса до пятого на уроках физкультуры стоял по росту вторым или третьим, но, увы, не от начала, а от конца. Позвоночник торчал как у синявинского куренка, а ручки и ножки – тоненькие, как у Буратины. Так что большинство друзей было посильнее меня. И совсем не просто было защитить свою честь.

У меня был закадычный друг-однокашник - Валерк Леонов. Вместе с ним мы ходили в школу, в обнимку гуляли, в одной команде играли в разнообразнейшие детские игры. У него было два старших брата с прозвищами Муха и Леон. Все трое были удивительно благородны и бескорыстны, жили на содержании у матери-одиночки, уборщицы. Они были постоянно ободраны и голодны, так что Мама, по мере возможности, приглашала Валерку к нам на обед, помогала устроить их вместе со мной в летний пионерлагерь. Общий ящик с фантиками был свидетельством нашей святой дружбы. Валерк был чуть побольше меня и, пожалуй, посильнее. Пацаны считали, что он мне даст, но он, по доброте, уступал мне. Стыкаться мы с ним не желали и такое нарушение этики постоянно всех раздражало.
В те голодные времена у пацанов был обычай делиться пищей - давать на биррас. Полагаю, что этот ритуал имел мусульманское происхождение, а само слово произошло из смеси азербайджанского: бир (один) и русского раз, и означало в переводе приблизительно - дать раз кусить.

А вершился так. Заранее благодетель объявлял о биррасе. Заинтересованные сбегались и нищенски, протягивая руку ладонью вверх становились в круг, многократно монотонно выкрикивая: дай да биррас. Ждали всех до последнего. После констатации кворума Благодетель составлял первую очередь бирраса из двух-трех человек. Эта очередь определялась личными симпатиями, благодарностью или претензиями на покровительство. Остальные шли во вторую очередь, где последовательность определялась уже коллективно, иерархией силы: кто кому даст, то есть с позиции силы. После полного установления очередности, дающий отламывал (отсыпал, отливал) себе половину, следующий брал уже от нее половину, то есть четверть целого, следующий - осьмушку и так далее до крошки (семечки, капли). Такая двоичная система позволяла законно и не оскорбительно осуществлять необходимое неравенство дележки. Только один раз помню недоразумение при раздаче, когда делили чей-то подсолнечный жмых: чисто физически трудно было разбить правильно его твердые куски.

Мама мне частенько давала бутерброды на биррас. Это помимо благотворительности смягчало отношения с более сильными пацанами. Но всегда, несмотря на явное недовольство остальных, у меня первым на биррас был Валерк.

Много позже описываемых событий, перед самой Перестройкой, судьба опять меня забросила в Баку. Наш одноэтажный дом был уничтожен, а мой Валерк так и остался жить на втором этаже в доме напротив. И, как и десятки лет назад, у него был отключен за неуплату газ, а в заполненной золой печи постоянно горел обогревающий факелок газа, просачивающегося через неисправный вентиль. И, конечно же, мы не узнали друг друга. Он полностью лишился зубов. Окружающие звали его «Старик». Спился. Говорит, в армии. Меня и все, что было в детстве, не помнит намертво. Зарабатывает мытьем автомобилей. Единственное, что осталось от моего Валерки, его необычная мягкость и добродушие. Дал ему на водку. Вот и все.

об этом и подобном см.мои «Разноцветные воспоминания»

 www.proza.ru/2010/01/09/225

Жду отзывов