У России - особый путь

Кремль приватизировал понятие патриотизма, определив его каноническое содержание. Любые отклонения от заданных властью смыслов и форм этого понятия объявляются антипатриотичными — то есть антигосударственными и, что еще страшнее, антипутинскими.

На ура патриоты 15 августа 2013
Году этак в 1993-м услышать слово «патриот» с высокой трибуны было невозможно. В той, совсем молодой еще России оно было почти что ругательством. Во всяком случае по смыслу стояло слишком близко к слову «красно-коричневый». Так что человек, мечтающий сделать карьеру на госслужбе, не должен был чересчур бравировать своим патриотизмом. Сейчас, как мы видим, ситуация изменилась с точностью до наоборот: коридоры власти переполняют горячие «патриоты». Правда, их видение патриотизма сильно отличается от того, как это слово понимали защитники Кошницкого разъезда в Приднестровье в 1992 году и бойцы русских добровольческих отрядов в бывшей Югославии. Впрочем, от того смысла, который вкладывали в слово «патриот» мятежники североамериканских колоний Англии, французские санкюлоты и итальянские карбонарии в XVIII веке, российский «патриотизм» путинской эпохи тоже далек.

Патриотизм и национализм возникли в пору буржуазных революций в Европе (XVII — XVIII веков). Низвержение государя, превращение его в глазах подданных из помазанника Божия в тирана, угнетающего народ, а аристократии — в паразитов и пособников тирана означало, что высшую ценность приобретал народ, нация — сообщество свободных и равных людей, говорящих на одном языке и имеющих общие исторические цели, а также государство как форма самоорганизации народа. Подобным образом были организованы древнегреческие полисы и римская республика — неслучайно европейские и американские вольнодумцы обращались к античной истории, считая себя продолжателями древней традиции.

Тем более удивительно, что либеральная недореволюция в России в начале 1990-х проходила под антинациональными лозунгами. Возможно, этим и объясняется ее несостоятельность. Если свобода слова и честные выборы оказываются второстепенной задачей по сравнению с «подавлением русского фашизма», то такая «демократия» недорогого стоит…

Нынешние власти в этом отношении кардинально отличаются от младодемократов, ненадолго взлетевших к власти в начале ельцинской эпохи. Поняв, что государство, отрицающее патриотизм, не может существовать, высшее руководство постепенно стало менять риторику. Ренессанс патриотизма начался еще при покойном Борисе Николаевиче, а при его наследниках Кремль окончательно и бесповоротно приватизировал патриотизм, наполнив его каноническим смыслом.

Современный российский «патриот» — это убежденный, фанатичный государственник. Россия представляет ценность не как государство, а сама по себе, как Государство с большой буквы «Г». «Могучая идея государственности» является альфой и омегой современного «патриотизма».

Любое притеснение народа оправдано и даже желательно, если они совершены во имя Государства. Евразийцы (очень распространенная порода «патриотов») превозносят татаро-монгольское иго, потому что ордынские ханы организовали перепись населения и почтовую службу; то, что это было сделано для удобства сбора дани, «патриотов» не волнует. Равным образом они не берут во внимание то, что в результате монгольского нашествия были растоптаны сотни городов и селений, тысячи жителей русских княжеств погибли или сгинули в рабстве…

Никита Михалков превозносит крепостное право, называя его «патриотизмом, закрепленным на бумаге». «Многие крестьяне не хотели никакой «свободы». Да, иногда помещик порол крестьянина; так и отец же порет свое непослушное чадо… Человек был связан со своей землей-матушкой не только чувством долга, но и документально. Крепостное право — это мудрость народа, это четыреста лет нашей истории», — поучает он. Патриоты-«сталинисты» ценят эпоху Генералиссимуса не за индустриализацию и не за победу во Второй мировой войне, а за то, что «порядок был, всякие там несогласные пасть разинуть не смели».

Соответственно, любое выступление против Государства, даже критика отдельных чиновников и ведомств, является преступлением против «патриотизма».

Материал по теме: большая ошибка думать, что оскорбление памяти Победы заключается в Скойбеде с абажурами и в Гозмане со СМЕРШем. Подлинное оскорбление Победы — это восприятие ее как модного тренда, спущенного сверху, привитого телевизором. (ДАЛЕЕ)

Воплощением Государства с большой буквы «Г» является Владимир Владимирович Путин. Он поднял Россию с колен и спас ее от бардака 90-х (о том, что Владимир Владимирович в свое время не без пользы для себя поучаствовал в этом «бардаке», «патриоты» предпочитают не вспоминать). Его забавы, будь то приблатненные словечки или полеты с журавлями, вызывают у «патриотов» восторг и умиление.

Единственное, что тревожит «патриотов», так это вопрос, на кого же «национальный лидер» оставит державу, — потому что бессмертие еще не изобрели…

И ясно, что тот, кто против Путина, не «патриот».

Всей душой «патриот» ненавидит Запад. Край, куда заходит солнце, является средоточием враждебных сил. Все без исключения жители западных стран 24 часа в сутки злоумышляют против России, а значит, и Путина, пытаются размыть наши «духовные скрепы» и заморочить добрых, но наивных россиян чуждыми веяниями — лживой демократией, фальшивыми свободами и лицемерными улыбками. Ссылки на позитивный западный опыт априори «непатриотичны».

При этом «патриот» пользуется западными достижениями — как минимум, широкополосным интернетом, а то и имеет «домик» где-то в логове врага. Но это не мешает ему искренне ненавидеть и презирать Запад и все западное.

Патентованный патриот любит «загадочную русскую душу», но при этом он ни в коем случае не националист. Он убежден, что русское национальное движение, даже в самых его безобидных формах, инспирировано Западом с целью разрушения российской государственности. Он отрицает наличие межэтнических трений в нашей многонациональной России. Даже в том случае, когда межэтническая гармония бьет «патриота» по голове в прямом смысле этого слова, он верен своим идеалам.

Настоящий «патриот» владеет навыком двоемыслия, которое помогает ему избежать когнитивного диссонанса. Так, он искренне возмущается, что «хохлы воруют наш газ», но то, что правительство списывает долги странам третьего мира, он воспринимает как должное. Безвозмездная передача Китаю островов на Амуре, равно как и передача Норвегии (члену агрессивного блока НАТО!) участка шельфа в Баренцевом море тоже не вызывают тревоги у «патриота».

Приватизированный Кремлем «патриотизм» воплощен в определенных символах — они канонические и отступление от них означает «непатриотичность». «Патриотизм» расписан под хохлому, одет в русскую рубаху с ярлычком «Maid in China», на голове его кокошник, в руках балалайка, на поводке медведь. В символьный ряд также входят фуфайка, водка, коза, корова, сеновал, печь, березки, «овощи там, рожь, это вот все...»

Правда, встречая подобный набор в американском кино, «патриот» сердится.

«Патриот» знает, что истинная сермяжная правда ведома простым людям, «человеку труда» из провинции, и не любит Москву, этот прозападный вертеп. Даже если он сам живет в Москве.

Интеллигенция, будь то журналисты независимых СМИ или даже врачи бюджетных клиник, находится у него на подозрении в отсутствии «патриотических» идеалов. Столичная интеллигенция — подозрительна вдвойне: не только как «сильно умные», но еще и «зажравшиеся».

И уж какой-нибудь хипстер с айфоном, борющийся на избирательном участке за чистоту выборов, да еще и выходящий на оппозиционный митинг, чисто внешне не может быть патриотом.

При этом патентованные «патриоты» невольно упускают из вида, что противодействие коррупции и борьба за честные выборы укрепляют государство в большей степени, чем пафосное разоблачение «козней Запада». Впрочем, тут речь идет о государстве как форме организации нации, а не о божественном Государстве с большой буквы «Г».

И это, соответственно, тоже «антипатриотичная» ересь.