монетизация людоедства

Надо помнить, что у нас коррупция — это не только что-то плохое, но и что-то хорошее. Взамен чего-то совсем ужасного

Григорий Ревзин

В действиях Иосифа Виссарионовича Сталина относительно своих соратников принято видеть проявления патологии. Анастас Иванович Микоян считал, что это у него было психическое расстройство, паранойя — брал и уничтожал любого, про кого мог подумать, что тот в силу реальных или самых фантастических причин может оказаться ему опасен. Других тоже уничтожал, но этих особенно. Я, правда, не вижу в этом ничего параноидального — человек, умучивший такое количество народу, резонно может опасаться, что с ним произойдет какая-нибудь неприятность. Но я бы хотел обратить внимание на один аспект этого смертоубийства, который, как мне кажется, как-то потерялся в тени предполагаемого психического заболевания.

Возьмем 1949 год, арест и затем убийство Николая Алексеевича Вознесенского. Глава Госплана, он был уничтожен по "Ленинградскому делу", к которому не имел прямого отношения. Закопали его Георгий Максимилианович Маленков и Лаврентий Павлович Берия. Опуская известные людоедские подробности дела, замечу, что Лаврентий Павлович в этот момент занимался ядерным проектом, а Георгий Максимилианович — ракетной техникой и бомбардировщиками дальнего радиуса действия. Там была проблема плана развития на 1948 год. Политбюро настаивало на ускоренной индустриализации, что в переводе на нормальный язык означало форсированное развитие ВПК, а Госплан считал это нереалистичным. Там есть другие аспекты, но мне сейчас важно это экономическое расхождение.

Как-то само собой считается, что главная задача государственного деятеля — это борьба за власть со своими коллегами, и в этом есть свой резон. Но вообще-то есть и другие управленческие задачи, и в решении этих задач может быть свой смысл, не связанный с тем, чтобы подсидеть соседа. Ну действительно, могут же возникать такие вопросы, типа того, что развивать — ракетную технику или сельское хозяйство? Это же как-то надо решать.

Паранойя паранойей, но у многих обострений сталинского каннибализма бывали вполне конкретные политико-экономические резоны. Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Рыков, Радек, Пятаков и т.д. — это все не просто горячие блюда в его ресторанном меню, а еще и альтернативные программы развития экономики. Нет, конечно, он боролся за свою власть. Но довольно часто посредством смертоубийства решались дискуссионные вопросы развития хозяйства. И это только на высшем уровне руководства, а представьте себе, сколько конфликтов возникает уровнем ниже! Между разными министерствами и ведомствами, различными родами войск, отделами внутри одного министерства — масса же трений. Тепловые станции строить или гидро? Нефть или уголь? "Правда" или "Известия"? Опера или балет? Да мало ли что!

И вот, скажем, у Уинстона Черчилля с Невиллом Чемберленом были существенные разногласия по вопросам развития Великобритании. В период между 1937 и 1939 годом. Напомню, Чемберлен считал, что главным для страны является мирное экономическое развитие, что в итоге привело его к так называемому Мюнхенскому сговору — мирному договору с Гитлером. Черчилль, напротив, полагал, что Гитлер — обманщик, договоры исполнять не будет и поэтому необходимо направить все, что можно, на строительство военно-воздушного и морского флота. Так вот как разрешался этот спор, я имею в виду процедурно? Они ходили в парламент, оба, и произносили речи, один другого красноречивее.

А у нас с этим было некуда ходить.

А я вот думаю, если бы у них все было устроено как у нас, то не вышло бы так, что Черчилль и Чемберлен собирали друг на друга компромат и как подорванные писали бы друг на друга доносы его величеству? Нет, конечно, личные качества и того, и другого позволяют усомниться в такой перспективе, но все же как вообще решать эти противоречия в условиях всякого отсутствия парламента и, вообще-то говоря, тирании? Ведь они же все время возникают!

После того как товарищ Сталин умер, его соратники сначала решали проблему традиционным образом — путем поедания Лаврентия Павловича Берии как английского шпиона. Если по правде, каждый из них был достоин расстрела за то, что натворил в предшествующий период, если формально, Берия был таким же английским шпионом, как Булганин американским. А дальше... Хотя ни Никита Сергеевич Хрущев, ни Анастас Иванович Микоян, ни Георгий Константинович Жуков — никто из непосредственных участников этого интересного мероприятия, оставивших нам воспоминания,— не упоминают об этом, но мне кажется более или менее очевидным, что в период между 26 июня, когда Берию арестовали, и 23 декабря, когда его кончили, достойнейшие мужи нашего отечества договорились, что больше они друг друга физически уничтожать не будут и в тюрьму тоже нет. Вот все остальное можно, а это — ни-ни.

Довольно быстро выяснилось, что это не очень хорошо работает, потому что как разрешать возникающие в государстве конфликты и противоречия, оказалось совершенно непонятно.

Сначала Георгий Максимилианович, а потом Никита Сергеевич оказались смещены со своих постов, хотя, к удивлению многих, и не уничтожены. Это, однако же, какая-то чехарда, отсутствие преемственности и стабильности. Так жить нельзя.

Тут надо напомнить, что большевики, в силу горения своих революционных душ, отменили не только демократию, а еще и деньги. Сначала, в период военного коммунизма, вообще отменили, потом ввели, но в ограниченных пределах. То есть там нельзя было так решить проблему между естественным стремлением Лаврентия Павловича Берии и Георгия Максимилиановича Маленкова развивать вверенные им ядерную и ракетную отрасли и стремлением Николая Алексеевича Вознесенского к сбалансированному бюджету путем заноса ими друг другу сообразных сумм, позволяющих сгладить противоречия. Это у них было совершенно не принято. И что в результате? Пришлось кушать друг друга насмерть.

Мне кажется, мы недооцениваем некоторые аспекты общества дефицитного потребления, которое выстроил Леонид Ильич Брежнев. Вот, к примеру, есть государство, и у него есть разные части. И считается, что они должны делать что-то хорошее — для граждан и друг другу. Но, извините, с какой, собственно, стати? Нет, мы вот тут сидим, у нас есть какая-то часть государства, таможня там или, скажем, ЖКХ, мы с нее кормимся, а с чего это мы вам должны чего-то делать? Нет, план, конечно, понятно, постановления партии и правительства разумеется, но нас, знаете, и самих смежники подводят... Давайте вы нам чего-нибудь сделаете, тогда и мы вам.

Понятно, когда демократия, там выборы, не сделаешь хорошего — не изберут. Но у нас же этого не было, государство, по счастью, совершенно не зависело от граждан. Конечно, оно внутри себя практиковало разные выговоры, снятия с должности, но это не очень работало, потому что договорились — не убивать и в тюрьму не сажать. А тогда как?

В свое время Виталий Найшуль выдвинул теорию административного рынка, как мне кажется, великая идея. Суть заключается в том, что под видом плановой экономики и административно-командной системы в реальности действовали специфические отношения обмена одних благ на другие. Это сложная экономическая теория, но помимо собственно экономики тут есть такой аспект, что эти обмены, мне кажется, снижают градус людоедства. Например, мы в общем тут прикинули и решили — реки поворачивать не будем. Не выходит, извините. Но вашему ведомству дополнительный жилищный кооператив, санаторий в Крыму, зарубежные командировки, шефская помощь волжского автозавода "жигулями", пайки по обкомовскому разряду руководящим работникам и райкомовскому для среднего звена, там сами решите, а лично вы у нас будете академиком. И это, конечно, очень обидно, что такое большое дело не пошло, но все же не так, что программу закрываем, а вас лично расстреливаем. Как-то это человечнее.

Я к чему это все говорю. Революции у нас после советской власти не случилось, так что мы живем в эволюционном продукте развития советского государства. Тут есть преемственность.

Сейчас такое дело, что все против коррупции. Самый главный общественный тренд. И Навальный против коррупции, и Путин против, и Собянин автоматически тоже против — все борются с ней. Я тоже понимаю, что вообще коррупция — это плохо. Когда демократия там, честные выборы, еще и свободная пресса, парламент, куда можно прийти, как Черчилль с Чемберленом, и выяснить, кто все ж таки прав, а не то, что уже это решили заранее в администрации президента,— коррупция не нужна. Есть способы достичь согласия и без нее.

На старте 2000-х, когда чего-то из перечисленного работало, был даже такой премьер-министр, которого звали "Миша два процента". Но потом у нас государство начало освобождаться от прискорбной зависимости от граждан, и по нынешним временам "два процента" — это такого просто не бывает. Лучшие умы государства бились над тем, чтобы отменить глупое ограничение, что процентов не бывает больше ста — почему не двести, триста, пятьсот процентов? И победили.

А вот вы коррупцию отмените и тогда что же? Скажем, министр Сердюков проводил военную реформу, и это больно било по важным группам интересов. Теперь этой реформы больше нет, а бывший министр того и гляди сядет. Договор не кушать друг друга висит на волоске, граждане прямо ждут не дождутся, когда же его, наконец, возьмут. С большим гражданским чувством возмущаются, редкостное единство мнений у людей с полярными взглядами — левые в смысле, что где же социальная справедливость, а правые в смысле, что вот к чему приводит усиление позиций государства в экономике. Так бывает, что люди склонны, скажем, к людоедству, и у них разные взгляды, но схожие инстинкты.

Я не совсем понимаю, как работает наше государство, да и многие говорят, что это дело уму непостижное. Но я вам прямо хочу сказать, вы подумайте насчет коррупции-то. В нашем государстве коррупция — это способ монетизации людоедства. Отмените — опять начнете друг друга отстреливать. Черт с ними, с деньгами. Жизнь дороже.

Авторские страницы

Григорий Ревзин
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/2239578