Губернаторские выборы-2013: управляемость versus легитимность

Еще пару месяцев назад единый день голосования не привлекал особого внимания. В силу различных причин значительная часть общества (и большая часть элиты) не воспринимает выборы как место, где в России принято решать вопрос о власти. Сказывался и пример прошлогодней избирательной кампании, когда губернаторские выборы привели к ожидаемым победам действующих губернаторов и не оставили в памяти большого следа. Да и по своему жанру избирательные кампании в России не слишком напоминают шоу: полемика представителей поднадоевших парламентских партий с откровенными спойлерами может привлечь лишь истинных ценителей этого формата. Конечно, эксперты-регионоведы отмечали, что в отдельных регионах (Владимир, Забайкалье) предпосылки для серьезной борьбы вроде бы возникали. Но в сверхцентрализованной стране и политика, и пресса, и читатели склонны к унитарной картине мира и слабо различают не только перипетии борьбы в отдельных территориях, но и сами регионы между собой.

Однако за лето ситуация внезапно резко изменилась, а выборы 8 сентября стали для многих едва ли не ключевым политическим событием года. Импульсом для этого стало, конечно, назначение выборов в Москве. Столичная кампания оказалась не просто самой узнаваемой, но и претендующей на роль законодателя мод, меняющего общую эстетику избирательного процесса в России. Алексей Навальный и Евгений Ройзман вновь получили возможность предстать в роли политических звезд в предвыборном меню, а в повестку дня вернулось уже позабытое (и едва не запрещенное вместе с пропагандой гомосексуализма и «оскорблением чувств верующих») слово «политическая реформа».

Реанимация политической реформы

О политической реформе объявили еще в декабре 2011 года: российские власти провозгласили курс на расширение доступа всем желающим в публичную политику, вернули губернаторские выборы, радикально упростили регистрацию партий, пообещали создать Общественное телевидение. Отдельные инициативы звучали и позднее — в Госдуму вернули одномандатников и после проволочек даже приняли закон, позволяющий гражданам влиять через интернет на повестку дня парламента.

Однако само понятие «политическая реформа» в течение 2012—2013 годов подвергалось девальвации. Проекты выстраивания диалога с протестующими уступили место административному давлению, Общественное телевидение по анекдотичности можно сравнить разве что с «открытым правительством», а назначение досрочных выборов мэра Москвы поначалу больше походило на спецоперацию вроде «дела Кировлеса».

Что изменилось за два летних месяца? В перипетиях аппаратной подоплеки этого еще предстоит разбираться историкам и конспирологам, но на первый план неожиданно вышло слово «легитимность». Причем не в прежней трактовке, предлагавшей искателям правды оспаривать итоги выборов в басманных судах, а в новой — апеллирующей не к «независимости» избиркомов и судебной власти, а к классическим западноевропейским представлениям о выборном процессе. В результате на свет появилась озвученная Вячеславом Володиным формула «Легитимность — это не то, сколько ты набрал, а то, кого ты честно и открыто победил».

Драйверами нового подхода оказались Москва, Подмосковье и Екатеринбург. Все эти территории были традиционно протестными. В Екатеринбурге на выборах 2011 года победу одержала «Справедливая Россия», получившая 27,18% голосов (ЕР — 26,59%). В Подмосковье уровень поддержки власти традиционно неодинаков. Однако уместно напомнить, что Дубна и Жуковский оказались в 2011 году в числе 4 городов России, где единороссы и вовсе заняли только 3-е место. Да и уровень поддержки Путина на президентских выборах здесь отнюдь не зашкаливал. Что уж говорить о Москве — общепризнанной столице протеста.

Границы изменений

Экспертное сообщество в оценке конкурентности идущих сейчас избирательных кампаний разделилось. По традиции немало тех, кто восторженно рассказывает о расширении демократических рамок, противопоставляя их «зарегулированным» выборам 2012 года.

Есть и противоположная точка зрения, в соответствии с которой конкурентные выборы в нескольких регионах — всего лишь отвлекающий маневр власти, создание «витрины». А проблемы с конкуренцией в других территориях — подтверждение тезиса о Центре как о заложнике им же назначенных региональных автократий, поскольку аргументация обеих сторон выглядит вполне системно.

Сторонники тезиса о росте конкурентности на выборах указывают на статистику. В 2012-м в выборах участвовали 17 кандидатов от 6 партий, еще несколько кандидатов от карликовых партий (как правило, ассистировавших действующему главе) отсеялись по ходу кампании. В Амурской, Белгородской и Рязанской областях в бюллетени попали только 4 кандидата, в Новгороде — трое, в Брянске — двое. На нынешних выборах в 8 регионах баллотируется 40 кандидатов — как несложно подсчитать, в среднем по 5 претендентов в бюллетене. Количество партий выросло с 6 до 12. А статистика соискателей, не дошедших до регистрации, выросла в основном за счет Москвы и Подмосковья. Это неудивительно: на выборы столичного мэра, например, заявился 61 кандидат — но большая их часть не дошла даже до сбора подписей.

Принципиально изменилась и роль муниципального фильтра, который в 2012 году выглядел как заведомо непреодолимый барьер. Тогда подписи муниципальных депутатов недобирали даже парламентские партии. Эсерам не повезло в Брянске и Рязани, а в Новгороде не пустили ни эсеров, ни коммунистов. Теперь московские и подмосковные выборы формируют иные правила игры. Они не стали пока общеобязательными (чего стоят странные отказы регистрировать коммуниста на Чукотке и представителя «Гражданской платформы» во Владимире), но все же могут стать ограничителем для случаев откровенного произвола. А поставленная муниципальным депутатом подпись за кандидата не из своей партии перестает рассматриваться как повод для обвинений в «измене». Пока что главным бенефициарием новой ситуации выступила ЛДПР, сумевшая зарегистрировать своих кандидатов во всех регионах.

Расширяются возможности для участия в выборах и у непарламентских партий — причем вопреки прошлогодней традиции не обязательно в роли спойлеров. В прошлом году в выборах участвовали 7 кандидатов от 5 непарламентских партий («Патриоты России», «Правое дело», «Яблоко», Партия пенсионеров России, «Новая Россия»), в этом — 11 кандидатов от 8 непарламентских партий («Патриоты России», «Коммунисты России», «Гражданская сила», «Правое дело», «Гражданская позиция», КПСС, «Яблоко», РПР-ПАРНАС).

Наконец, теряет статус бранного еще одно понятие — «политическая коалиция». Конечно, пока они создаются сверху и «Единой России» предлагается лишь поучаствовать в их оформлении — как это произошло в Забайкалье, где ЕР пришлось поддержать выдвиженца «Справедливой России». В перспективе это позволяет поднять тему создания коалиций в составе будущих администраций. На перспективность этой идеи указывает использование ее отдельными кандидатами в предвыборных программах. Это уже сделал Левичев в Москве, противопоставляя коалиционный подход «авторитарным», более органичным для эстетики Собянина и Навального. Подобную схему планируют апробировать и во Владимирской области, где эсеры не стали выдвигать собственного кандидата в противовес врио губернатора Светлане Орловой в обмен на представительство в Совете Федерации.

Однако новым подходам к выборному процессу еще предстоит доказать свою жизнеспособность. У скептиков тоже есть немало возражений — от отсутствия гарантий использования КОИБов и видеонаблюдения до проблем с регистрацией «Гражданской платформы» и карикатурных «технических проблем» с телевизионной трансляцией дебатов в Москве. Ближайшие пять недель покажут, разделяют ли региональные власти тезис о необходимости повысить легитимность выборов, либо же рефлексы снова будут подталкивать их к примитивным административным приемам ослабления и нейтрализации оппонентов.

Михаил Виноградов,
президент фонда
«Петербургская политика»