Дети Сенаторов

Моей бабушке 83 года. Живёт она в очень маленькой трёхкомнатной квартире в пятиэтажном хрущёвском доме. Дом этот в пригороде Санкт-Петербурга, где-то в двух с половиной часах на электричке от Ленинграда, как его до сих пор называет бабушка. Славный город был в своё время, гремел показателями на всю область, да и страну даже. А сейчас поистрепался, растоптались поребрики, скривились в разные от дороги стороны, разбежались в неизвестном направлении детские площадки, оставив после себя торчащие из земли обрубки. Измельчала нечищеная годами река. Незаметно и тихо утекло живое из города…

Я с детства помню это наше с братом место пребывания на все каникулы. Чем дальше, тем меньше мне становилась эта квартира со скрипучими фанерными полами, со шляпками гвоздей по краям квадратных листов. Приедешь, бывало в один год – вроде ничего, а на следующий уже как-то мелковато, и бабушка с дедушкой всё как-то меньше, и кажется, что вот-вот уже и головой до потолка дотянешься. У бабушки всегда порядок в квартире был, пылинке любой в окно залетевшей присесть куда-либо стыдно было, сразу видно её. Полы хоть и скрипели всегда, но каждый год красились в цвет по названию «половая краска». Бабушка сама красила. Но с течением времени зрение село, и не замечала уже она лезущую грязь. Хоть и чисто казалось ей, но врали глаза. В доме было уже грязно.

…Мы приехали с утра: я, двое моих друзей и Илья Пономарёв. Днём тут должен был быть митинг. Мы с друзьями ехали на ранней электричке, а он на машине. Нам позвонили, попросили встретить, – надо было где-то переждать. Ну я и повёл к бабушке. Илья П. в добротном костюме, но без куртки. Мы оделись теплее. Была осень. Хоть и солнце с утра, но всё-таки зябко уже холодной не летней росой. Кафе открывались позднее. Гостиница, о чём вы? Поздоровались. Я повёл. Было не далеко от вокзала до дома.

– Ну, бл…ть, и городок! – ёжился в костюм без галстука Пономарёв.
Каркали не по-питерски вороны. Медленно каркали. Дошли до хрущёвки. Издали я увидел в окно кухни на третьем этаже бабушку, ждала подперев щеку: я предупредил её заранее. Я помахал, она ещё не увидела, Пономарёв тоже помахал и захихикал. Он вообще почему-то всё время хихикал, хотя было видно, что ему не очень-то комфортно, но он смотрел на все эти облупившие хрущёвки, на это всё разваливающееся и улыбался. Проходим мимо заросшей травой площади Ленина, с позеленевшим и обгаженным Лениным каменным, он смеётся. Заколоченный кинотеатр – хихикает. Мне же было тоскливо, как будто детство моё казнили. Вывели из кинотеатра и казнили на площади Ленина. Не был я здесь давно: в парадной от стен выгибалась лохмотьями к полу краска, давая возможность крошиться отсыревшей штукатурке. Дышал со свистом подвал паром прогнивших труб и вонью мёртвых кошек в сломанную дверь.

– Не наш, конечно, электорат! – сказал Илья П. зажав нос, но улыбаясь, – но убедить надо, что если мы, то всё исправим!
– Ну и исправить, если мы? – сказал я.
– А, ну да, конечно! – он опять засмеялся.

Бабушка стояла в проёме закрытой двери, и подслеповато вглядывалась в нас четырёх, где же внук.
– Ну здравствуй, Серёнька! – узнала, глаза подёрнуло старческой невытекаемой слезой. Объяснились. Я представляю друзей.
– Очень приятно. Есть хотите? – улыбнулась бабушка. Мы кивнули и она, держась за стену, ушла хлопотать на кухню.
– Сейчас, Серёнька что-нибудь придумаем, сейчас сообразим! – шептала она себе под нос.
– А что, обувь надо снимать? – спросил Илья П., увидев, как мы стягиваем ботинки.
– Вот вам тапки, Илья, – я протянул ему единственные мохнатые тапки деда. Перед тем как надеть тапки он зачем-то их вытряхнул.
– Проходите, – я пригласил гостей в гостиную. Тут стенка с хрусталём и книгами. Пыльный хрусталь, истосковавшиеся по человеческим рукам книги. Зачем старым людям хрусталь, они с него не едят. Зачем старым людям книги, они когда ночью не спят, жизнь свою читают. Читают и переписывают, и с каждым разом жизнь их становится всё лучше, умнее и добрее. В их, конечно, сторону.
– Садитесь пока вот сюда, – сказал я, указывая на лакированные стулья у лакированного стола. На диван не рискнул сажать гостей.

На диване обычно спал пёс.
Огромный безродный рыжий толстяк.
Недавно он скончался на тринадцатом году жизни. Но шерсть его за эти годы плотно вплелась во все ковры, в том числе
и в диванный. Да, смерть верного, но бесполезного пса весёлого, но глупого нрава,
подкосила прежде всего деда. Бабушка по телефону жаловалась, что дед по ночам плачет и всё Дикусю своего зовёт.

Я ушёл переодеться. Моя бабушка всегда боялась сквозняков. Все окна всегда закрыты, может, и воздух и запахи в квартире не менялись годами. Такими я помню их с детства, носом помню. Ничего не нашлось в шкафу, кроме старых моих треников, с дыркой между ног. Ну и ладно, в утеплёных джинсах было невыносимо. Топят иногда в этом городе как в последний раз. А потом не топят, как будто забыли, что топить надо.
– Ну вот, он ей и говорит, потому что щель между ног поперёк! Ха-ха-ха! – услышал я последнюю фразу какого-то анекдота Ильи П. Он так смеялся своей юмореске, что чуть не задохнулся. Мои друзья смущённо для вида ухмыльнулись.
– Ну как анекдот? – отдышавшись спросил Илья П. Мои друзья кивнули и пожали плечами.
– По-моему пошлый, – сказал зачем-то я.
– А по-моему очень смешной, – улыбнулся Илья П. – да, кстати, Сергей, сейчас Ксюша подъедет. Ты не против? – добавил он совершенно невопросительно.
Я сразу понял, какая Ксюша. Я огляделся вокруг, потом на свои штаны посмотрел, чёрт, сюда? Ксюша? А с другой стороны, она ко мне в гости, даже джинсы надевать не буду. Зашёл на кухню к бабуле, она что-то, наклонившись, искала в тумбочке. На столе лежал несвежий сыр.
– Бабуль, тут, это, Ксения Собчак зайдёт, ничего? – спросил я, шмыгнув носом.
– Кто, та самая? – спросила бабуля развернувшись. Я кивнул.
– Господи прости! – сказала бабуля, быстро и метко перекрестившись, потому чуть наклонила голову, саркастически скривилась в улыбку, и куда-то в бок чуть выпученными глазами. И головой покачала, я её понял, нам вообще с ней говорить иногда не надо было. Мы даже по телефону друг другу молчим. Так вот сейчас она мне «сказала»: опять ты чёрт знает с кем связался. Одуматься пора.
– Бабуль, мы не надолго, – сказал и вышел. Бабушка цикнула и вздохнула, так умеют цикать и вздыхать только они, наши бабушки.
В дверь позвонили, в коридор вышел Илья П. Я открыл дверь. И отступил.

Из темноты подъезда в дверь вошла Ксюша С., толкая перед собой в квартиру букет приятных запахов убитых и утопленных в духах цветов. Лицо её было немножко перекошено.
– Ну и дыра! – она покачала головой

– Ксюша, здравствуй! – улыбнылся Илья П.
– Ой, Ильюша, – обрадывалась Ксюша С. Они сделали «чмоки-чмоки» в воздухе три раза.
– Это вот э… – он забыл моё имя.
– Сергей, – напомнил я.
Ксюша С. оглядела меня с ног до головы, ухмыльнулась и как-то криво кивнула. Илья П.помог ей снять меховое манто. Мне почему-то стало стыдно перед ней, за всю эту грязь. Я прятал разные пятки носков друг за друга. На мгновение пронзил гадливый стыд за бабушку. Да что же это я? Зачем? Подумаешь, Собчак! Но ведь Собчак! Ладно, чёрт с ними, не надолго. Конечно же, Ксюша С. туфлей скрипучих заморских не снимала. Прошла в гостиную.
– А это э… – Илья П. забыл имена моих друзей. Друзья представились. Ксению Собчак вблизи я наблюдал впервые.

…Папу Собчак я видел ещё подростком в 91 м году. При известных событиях того года. Тогда я оказался на Чапыгина 6, у питерского телецентра. Дошёл туда с огромной толпой от Дворцовой. Где все ждали танков, но танки не приехали. Все заскучали, и тут кто-то сообщил, что нужна охрана телецентра, ибо его собирается захватывать какой-то спецназ, верный ГКЧП. На Чапыгина уже собралось прилично народу. Подошедших нас приветствовали и обнимали. Спецназ не приехал, толкались, ходили, делились на десятки, оцепили прилегающие дворы.
– Собчак, Собчак! – закричали в толпе, и все двинулись ко входу в телецентр. Мне было ничего не видно. Кто-то там говорил, все слушали, потом аплодисменты.
– Расступитесь, расступитесь! – закричали.
Расступились. В получившийся коридор, медленно, но сигналя, проехала машина. Все аплодировали и кричали «Свобода!», даже стоящий рядом со мной пьяный дядя, захрипел «Ура!» и захлопал в ладоши. Я тоже захлопал, мимо проехала чёрная машина. В её окно, с заднего сиденья улыбался невзрачный дяденька с белыми зубам и крючковатым носом. Он показывал двумя пальцами «victory». Я захлопал сильнее, и вроде как дяденька заметил меня и кивнул. Я вообще тогда не знал, ху из Собчак.

Маму Собчак я видел году в 99 м.

Мы тогда пикетировали у Аничкова дворца, у них там какое-то сборище было, посвящённое чему-то, дате какой-то. Уж не 91 му году посвящённое?
Увидев маму, мы заскандировали что-то оскорбительное, а она, маленькая женщина в светлом плаще, увидев наши флаги, засмеялась, и стала посылать нам воздушные поцелуи. Мы стали плеваться театрально. Это развеселило её ещё больше, и она прям затряслась от смеха, потряхивая куцыми крашеными кудряшками.

А вот дочку впервые. При близком рассмотрении лицо её оказалось ещё более лошадиное, чем по ТВ, хотя в общем она была не дурна. Правда, кожа лица при дневном, а не софитов, свете, была неровная, кое-где через изящный макияж просвечивали предательские точки выдавленных прыщей. Хотя, ей-богу, не дурна. Что-то в ней было.

Перед тем, как сесть на стул, проверила его пальчиком на чистоту. Села. Тоже сделала со столом, перед тем как положить на него локоток в рукаве белоснежной кофты. Сидят, молчат все, я молчу. Ну что же там бабушка! Бздынь, чпок, хрясь. Испорченно, с надрывом проскрипели полдень старые часы.
До митинга ещё два часа! Ксюша С. о чём-то шепталась с Ильёй П. Он хихикал, она, отвесив челюсть, косилась через очки по сторонам. Я тоже огляделся. По стене полз ленивый толстый таракан. Я передвинулся и закрыл его собой от гостей. Уползай, сволочь, я прикрываю!
– Чувствую я себя сейчас как в зоопарке, – прикрыв рукой рот, прошептала Ксюша С. Прошептала специально громко.

Илья П. отвернулся к стене, еле сдерживаясь, не разжимая губ, перекатывал смех внутри рта, прикрывшись бородёнкой. Друзья мои сжали, я видел, кулаки и угрюмо сверлили глазами пол. Я тоже сделал вид, что не услышал. А потом подумал, а ведь она права, именно так они себя и чувствуют. Как в зоопарке.
Они и на улицу к нам так вышли, как в зоопарк. Ой, какие симпатичные, и так много их тут, какие беленькие. Смотри, смотри! Ещё и откликаются.
– Ау-ала-ла-ла-люлей!
– А бе-ме, ме ме ме ме-бе-бей!
А вот та вот, какая креативная, с розовой шёрсткой! А у той, смотри, на заднице выбрито, что там, что там? Директора на йух? Креативненько! А не стать ли нам тут богами? Мы им всем тут хорошо сделаем. Хотя вот те вот, говорят, давно клетки грызут, а а агресивные! Ну их на! Кусаются! Их бы как бы с глаз долой, и всё-таки после того, как нас в директора, их бы как бы надо… И шёпотом: в глубже, в темнее, в клетку. И они правы, а как же! Эти мисью и мадам в зоосаде. Ксюша С. достала пачку длинных сигарет, посмотрела по сторонам, шаркнула ножкой, открыла рот.
– А можно пепельницу?
– Ксения Анатольевна, мы здесь на балконе курим, там и пепельница, – ответил я.
Хмыкнула и переулыбнувшись с Ильёй П. встала. Как встала, ну боже ж ты мой! Талант! Грациозно, подавшись небольшой грудью вперёд, рот открыт, облизнула губы с зубами, попу назад, медленно встала.
Друзья не смотрели. Илья П. ус облизнул. Я тоже на балкон пошёл покурить, и друзья пошли.
Балкон маленький, под Хрущёва сделанный. Заставлен весь был кастрюлями, сковородками, тумбочками, банками. Тесно как в метро получилось. А тут ещё бабушка заглянула.
– Серёнька, посмотри, что там в кастрюле, что-то суп найти не могу.
Я в одну кастрюлю заглянул, в другую. Пусто.
– Пусто, – говорю бабушке.
– Не может быть, дай сама посмотрю! – говорит, и тоже на балкон.
– Ой, бл...дь, больно же! – вдруг взвизгнула Ксюша С, я понял, что бабушка ей на ногу наступила.
Бабушка не заметила, не повернулась к ней от кастрюль.
– Кто-то у девушки ревнивый, – только сказала.
– Что, кого ревнивый? – повысила голос Ксюша С. и свесила нижную челюсть вниз. Хорошие зубы.
– Извините, Ксения Анатольевна, бабушка имеет в виду поговорку, что если девушка говорит «бл...дь», значит у неё парень ревнивый! – я улыбнулся.
Не, не ревнивый, вспомнил я Илью Я., сам как проститутка.
– Какой, бл...дь, ревнивый! Я говорю больно как! – закричала, и тут возьми и как треснет ладонью моей бабушке по затылку!
И тут меня какая-то волна горячая накрыла. Да какого чёрта?! Жарко стало, сначала в голове, потом вниз опустился жар, а потом опять в голову.
– Ты что же тварь такая делаешь, сука?! – я схватил С. Ксюшу за кофту её белоснежную, рванул с треском иностранных ниток, и вышвырнул с балкона в комнату.

– Э э э э! – выпучив глаза, возмущался Илья П.
– Закрой пасть, пидор, – зло, но спокойно сказал один из моих друзей.

Второй замахнулся, чтобы дать П. Илье затрещину. Но П. Илья как-то резво оказался в комнате за спиной у С. Ксюши.
– Вы чё о...уели, быдло?! – орала С. Ксюша, П. Илья таращил глаза из-за её спины.
– Пошли вон отсюда! – кринул я и пошёл на них. Сзади, сжав кулаки, мои друзья. Мы теснили их к выходу. Они пятились, боясь повернуться к нам спиной. Уже в прихожей С. Ксюша размахнувшись и со всей силы, как мне показалось, ударила меня по лицу. Схватилась за свою руку.
– Бл...дь! – опять выругалась она, и сморщилась от боли. Я же, ей-богу, что странно, не почувствовал ничего. Выхватил из шкафа манто, сорвал петельку вешалки.
– Убирайтесь! – сказал мой друг.
– Одеться дайте, скоты! – с негодованием крикнула С. Ксюша.
– На лестнице оденетесь, твари! – сказал мой друг.
Понятливый П. Илья выпрыгнул за дверь с туфлями в руках. С. Ксюшу пришлось вытолкать.
– Твари, быдло, недоноски! – визжала она.

Захлопнули дверь. Стало тихо. К моей ладнони прилипли белые волоски манто. С брезгливостью стряхнул. Переглянулся с друзьями.
– Фу! – выдохнули вместе.
– Дети сенаторов! – сказал один, кивнув на дверь. Мы рассмеялись. Я достал из куртки бутылку дешёвой водки. При С. и П. я как-то стеснялся что ли.
– О! – обрадовались друзья, потирая руки.
– Слушай, Сид, может выпьем и уборку бабушке сделаем? – спросил один друг, немного смущаясь, боясь, наверное, моей реакции.
– Давай, конечно! – ответил я.
– Бабуля, можно мы форточки откроем? – крикнул в квартиру. Воняло ещё мёртвыми цветами.
– Открывай, Серёнька, открывай!
Бабушка, держась за стенку, вышла из кухни.
– Ребятки, а я суп нашла, он на плите стоял, – бабушка хитро улыбалась.

Митинг оказывается не согласовали. П. и С., дав интервью, сели в машины и уехали. Мы не расходились, общаясь с местными жителями. Закрапал дождь. Когда уехал последний оператор СМИ, к нам цепью подошёл ОМОН.